Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола

• Название: Протопоп Аввакум и начало Раскола
• Автор: Пьер Паскаль
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9551-0017-3

Классический труд выдающегося французского слависта Пьера Паскаля (1890–1983), принесший ему заслуженную мировую славу, впервые переведен на русский язык. За него будущий профессор кафедры русского языка и литературы в Сорбонне был удостоен ученой степени доктора славяноведения «с наивысшим отличием». Сразу после своего первого издания в 1938 г. монография на многие десятилетия сделалась настольной книгой по истории русского религиозного катаклизма второй половины XVII века и не утратила своей научной ценности до наших дней. Книга, написанная на основании сравнительного исследования многочисленных первоисточников, с которыми французскому ученому довелось в 1920–1930-е годы работать в московских архивах, является наиболее полной в мире биографией протопопа Аввакума, своеобразной энциклопедией раннего старообрядчества. Написанная прекрасным литературным языком, с привлечением огромного пласта документов той эпохи, работа, которую можно назвать образцом научной прозы, детально и объективно прослеживает глубинные причины Раскола Русской Церкви, трагические последствия которого сказываются до сих пор.

---

Оба других кандидата на Казанскую митрополию в 1650 году были недавними архимандритами: Сильвестр с 1648 года в Андронниковом монастыре и Ферапонт с 1649 года в Чудовом[619]. В Кострому в 1648 или 1649 году архимандритом назначен был Герасим, бывший келарь Богоявленского монастыря, известный строитель храмов: он был молод и выказал себя весьма усердным хранителем веры и нравственных устоев[620]. Позднее он был даже обвинен в «расколе»[621]. У кружка были единомышленники даже в женских монастырях: во Введенском монастыре в Вязниках, например, настоятельницу Марфу хорошо знали Корнилий, Стефан и Аввакум[622].

Архиепископ Тобольска и всея Сибири Герасим умер 16 июня 1650 года; Неронов рекомендовал на его место бывшего инока монастыря св. Макария Симеона, которого уже возвели в сан игумена Пафнутьева монастыря в Боровске. Это был решительный человек, чрезвычайно проникнутый сознанием всего достоинства епископского сана, очень строгий относительно нравственности, он любил книги и чтение. Он был посвящен 9 марта 1651 года в присутствии царя[623]. В Пафнутьев монастырь в октябре был назначен другой уроженец Нижегородской земли, Павел, сын священника в Колычеве. Он сделался в октябре 1652 года епископом Коломенским. Непреклонный и упорный, он, когда произошло церковное разделение, остался непоколебимым в своей верности своему покровителю и умер первым мучеником за старую веру[624].

Когда освободилась епископская кафедра в Рязани, Никон предложил назначить на нее Мисаила, простого монаха Воскресенского Деревяницкого монастыря близ Новгорода; он и был посвящен 13 апреля 1654 года. Это был иерарх совершенно в духе ревнителей благочестия: сам скромный, он любил вместе с тем церковное благолепие, торжественность в службе, богатые облачения; он заказал себе митру из горностая, украшенную золотом, жемчугом, эмалью и драгоценными камнями, оцененную по ценам того времени в тысячу рублей; он был требователен по отношению к хору, чтобы он был безупречен в исполнении песнопений, и сам прекрасно пел.

Мисаил отличался от всех епископов того времени своим рвением к организации миссий, которые он направлял в языческую Мордву. Мордвины были на юге его епархии очень многочисленны. Он умер мучеником своей духовной ревности в 1656 году[625]. Миссия входила в программу боголюбцев: Предисловие к Номоканону, добавленное к Требнику 1651 года, подтверждает это[626].

17 июня 1651 года был назначен архимандритом Спасокаменного монастыря, близ Вологды, игумен Александр, которого привели из его бедного Коряжемского монастыря, находившегося в лесной чаще из кедров и сосен северного Урала[627]. Прежде чем стать настоятелем, он прошел в этом монастыре все последовательные стадии иноческого служения, начиная с послушника, затем монаха, казначея. Он был кроток, благочестив, любил уединение и, помимо всего, был очень сведущ в старых книгах. Этот Александр, сделавшись в дальнейшем епископом, стал сознательным противником никонианских новшеств[628].

Если мы довольно точно осведомлены относительно видных иерархов черного духовенства, то мы не можем сказать того же относительно белого духовенства. Но судьба тех из них, кого история раскола вывела из неизвестности, позволяют нам строить определенные догадки, что боголюбцы назначали также много протоиереев и даже священников. Настоятельство собора в Костроме было поручено Даниилу, очевидно, вскоре после 1649 года[629]; в Темникове, небольшом городке на южной окраине Московского государства, в центре мордовской земли, мы встречаем в 1652 году другого Даниила[630]. Неизвестно, какого числа Конон был назначен в Нижний Новгород, а Никифор Антонов[631] в Симбирск[632]. Некий Михаил в декабре 1660 года был уже «старым галичским протопопом»; его упоминает как свидетеля против новых книг поп Иродион; в 1664 году он окажется в сношениях с Аввакумом и дьяконом Федором[633]. Ясно, что то были боголюбцы.

Все поименованные города принадлежали к патриаршей епархии[634], на которую кружок оказывал непосредственное влияние. Также и в других епархиях имели место назначения протопопов – ревнителей благочестия. Мы видим это, например, в Муроме, который тогда зависел от Рязани. Тут Мисаил призвал на служение в собор Рождества Пресвятой Богородицы Логгина, сына деревенского священника, который скоро стал довольно широко известен[635]. Варлаама, митрополита Ростовского, уговорили послать в Ярославль, город, занимавший в то время очень ответственное положение[636], протопопа Ермила, родственника Неронова[637], «давнего друга» Аввакума. Это был человек, готовый как будто воинствовать за церковь, но слабого характера, не смогший устоять против неотразимой воли такого человека, как Никон[638].

Одной отличительной чертой этих назначений, и притом чертой не случайной, было то, что каждый из назначенных, вступая в отправление своих обязанностей, либо обращался, если он был епископом, к своим пасомым с пастырскими посланиями в защиту реформы, либо, если он был протопопом, вводил эти реформы в своем соборе сам.

Мисаил Рязанский, рукоположенный 13 апреля, не задержался в столице, и 13 мая 1651 года он оказался уже в своей епархии, где сейчас же обратился к духовенству и к верующим с приветственным посланием, где метал гром и молнии против пьянства, одновременно напоминая, что Божественная служба должна совершаться по всем правилам и единогласно, угрожая сместить упорствующих священников и дьяконов и заменить их более выдержанными и более добродетельными; далее он требует точного соблюдения правил относительно постов, исповеди и причастия, издает предписания относительно рукоположения в духовный сан. «Не присылать мне, – говорит он, – слишком молодых ставленников, ни плутов, ни пьяниц»; он запрещает «пещное действо» накануне Рождества и качели в Петров день, повелевает дьячкам и пономарям носить однорядку, черную или серую, вместо зипуна с воротником, как носит мордва, исключает из числа служителей церкви священников и дьяконов вдовцов, женатых вторым браком, и, наконец, снова принимается за пьянство[639].

Симеон по приезде в Тобольск в первом же письме к царю отдает ему отчет о состоянии епархии и сообщает, что он во всех церквах приказал совершать богослужение единогласно и разослал соответствующий приказ священникам во все сибирские города. Одновременно он предлагает учредить три новых собора с протопопами, помимо единственного существовавшего в Тобольске[640].

В Новгороде Никон продолжал реформу по всем направлениям. Что касается богослужения, то, помимо единогласия, он напоминает соловецким монахам правило, которое обязывает их снимать в некоторых случаях скуфьи, и запрещает им примешивать в тесто для раздаваемых просфор ржаную муку[641]. Он чрезвычайно строг в отношении всего, что касается дисциплины духовенства, требует привода издалека провинившихся, чтобы держать их на цепи под своим надзором, отрешает их от должности и безжалостно отлучает их[642]. Что касается быта, то, помимо пьянства, он принимается, например, за старый обычай поединков, где противники орудовали дубинками с оловянными булавами; раз навсегда пресекает их, приказывая изъять эти дубинки и сжечь на глазах у всех как дьявольские орудия[643]; он не ограничивается тем, что кормит во время голода голодающих, но открывает еще и четыре приюта для сирот; он не только посещает тюрьмы, но и освобождает несчастных, заключенных там без всякого основания. Царь облек его специальными правами, чтобы контролировать действия гражданских властей[644].

Едва только Павел обосновался на своей епископской, наискромнейшей во всей Руси кафедре в Коломне, как у него завязались конфликты с приказными царя. Поп Максим из Ефремова был приговорен воеводой Данилой Карповым к тому, чтобы заплатить дворянину Свириду Поволяеву шесть рублей. Поп пожаловался своему епископу. Епископ Павел написал благочинному в Ефремове приказ всем священникам не допускать в церковь воеводу с семьей, а равно и всех его дьяков. Затем Павел самолично отправился в Ефремов, чтобы взять под свое покровительство Максима. Ввиду того, что этот поп Максим, по крайней мере по словам воеводы, был человеком очень грубым и поэтому не особенно достойным, Павел, очевидно, защищал в нем скорее права духовного сана, чем человека как такового[645].

Игумены, архимандриты, протопопы не пишут распоряжений, а действуют. В Костроме Герасим и Даниил преследуют пьяниц и скоморохов[646]. В Муроме красноречивый, неукротимый Логгин вводит проповедь: он объясняет Евангелие и бичует пороки[647].

Под влиянием боголюбцев во всей Московии началась великая битва. С одной стороны, был необычайный энтузиазм, рвение, граничащее с ригоризмом, налагающее на мирскую жизнь тяготы монастырской аскезы[648]. Повсюду воспевают новых святых, пишут их жития, составляют в их честь службы, строят обширные церкви с многочисленными куполами, великолепно украшенные фресками и иконами[649]. Становятся все более и более требовательными в отношении пения, вырывают друг у друга книги Печатного двора. С другой стороны, прежнее равнодушие противопоставляет ревнителям пассивное сопротивление; в результате страсти разгораются, поднимается оппозиционное настроение против духовенства: «Церковь! Да ведь она наша, мы в ней играем», – говорят мальчишки; «Мы в ней пируем», – говорят взрослые. «Поп, служи свою обедню, а нас оставь в покое» – «Твой митрополит тебе приказывает – прекрасно! Мы же – царевы люди»[650]. Реформаторы находятся в затруднительном положении. Возмущение, вызванное многими причинами, бурлит: тут и дороговизна хлеба в городах, и тяготы налогового обложения, которые становятся все более ощутимыми, тут и меры, предпринимаемые помещиками против дотоле свободных посадских людей, и усиление крепостничества. Родес писал весной 1650 года: «Едва пламя восстания погаснет в одном месте, как оно вспыхивает в другом. Можно сказать, что повсюду под холодным пеплом таится скрытое пламя»[651]. Но ревнители идут своим путем. Они твердо следуют задаче, которую они себе наметили.