Владимир Лучосин - Человек должен жить

• Название: Человек должен жить
• Автор: Владимир Лучосин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Медицина
• Год: 1962

Владимир Иванович Лучосин (Мошковский) — врач. И первую свою повесть он посвятил будущим врачам.

Действие повести развертывается в течение двух недель, но как много интересного происходит в жизни ее героев. Три студента медицинского института попадают на практику в больницу в районном центре. Здесь впервые им пришлось действовать самостоятельно, принимать решения в сложных случаях, борясь за жизнь человека. В необычных условиях они спасают жизнь мальчику. Будущие врачи на деле познают, как ответственна, благородна и романтична избранная ими профессия.

Лучосин родился в 1921 году в Смоленске, в семье учителя. Был участником Великой Отечественной войны. После демобилизации из армии он поступил в Московский мединститут и, закончив его, работал несколько лет в Кировской области.

Первые его очерки и рассказы были напечатаны в яранской районной газете и областном альманахе «Кировская новь».

---

«А что, если он мотоциклиста не спасет и сам не выдержит напряжения?»

Трудно было спустить Коршунова по крутой лестнице на первый этаж. Но все же мы справились. И вдруг повелительный женский голос сверху:

— Вы куда везете больного?

Сестра не растерялась:

— На рентген, Екатерина Ивановна.

— Ну, везите, — раздалось сверху.

— Кто это? — спросил я.

— Врач-терапевт, — ответила Любовь Ивановна.

Коршунов улыбнулся. Он еще мог улыбаться.

Пока мы пыхтели, спуская его с лестницы, он ни разу не шелохнулся и все смотрел в потолок своими большими черными глазами. Он сидел в кресле без всякого выражения, словно был уверен, что мы его не уроним. «Спокойный характер», — подумал я.

На хирурга надели белый халат, марлевую маску, шапочку, фартук из клеенки. Не сходя с кресла, он дважды вымыл руки теплым раствором нашатырного спирта. Натянул перчатки. На него надели второй халат — стерильный.

Потом тазы унесли и кресло подкатили к операционному столу, где лежал мотоциклист.

Захаров и Гринин заканчивали мытье рук. Они будут помогать. Так распорядился Коршунов.

Операционная была скромна. Не четыре операционных стола, как в хирургической клинике, а всего один. Да и тот не такой большой. Но так же блещут белизной стены и столики, покрытые простынями. И с такою же придирчивой строгостью поглядывает операционная сестра. Немало я повидал на третьем и четвертом курсах операционных сестер, но такой молодой не видел.

Как и мы, сестра вся в белом. Лишь брови, глаза и верхняя часть носа не прикрыты. У нее быстрые движения и зоркий взгляд. Она проверяет, видимо, в последний раз, все ли инструменты приготовлены.

— Руки хорошенько мойте! — говорит она Захарову и Гринину.

— Осторожнее! Не подходите близко к столику! — это уже мне.

— А я и не подхожу!

— Здесь все стерильное, — говорит сестра.

Будто я сам не знаю!

Я подошел к операционному столу с другой стороны. Лучше быть подальше от этой глазастой сестры. Отсюда тоже хорошо видно.

— Йод! — потребовал Коршунов и бросил на пол ватный шарик со спиртом, которым протирал руки.

Сестра подала палочку с йодом.

Операция началась. Коршунов просил то йод, то новокаин, то пинцет, скальпель или ножницы, то кетгут или шелк. Вскоре он перестал просить, а только протягивал сестре руку, и в ней всегда оказывалось то, что нужно. Он ни разу не выразил неудовольствия.

— Ну как? — шепотом спросила Любовь Ивановна, глазами показывая на сестру.

— Здорово! — сказал я, не скрывая своего восхищения.

— В Москве видали таких?

— Слишком молодая на такой ответственной должности!

— Слишком молодая, слишком красивая, да?

Я покраснел.

— Не слишком заглядывайтесь на нее, она этого не любит, — посоветовала Любовь Ивановна и хитро мне подмигнула.

Я на шаг отодвинулся от нее и затаив дыхание продолжал смотреть на эту необычную операцию. Но я не смог долго пробыть наблюдателем и взял руку больного.

Ведь кому-то обязательно нужно стоять на пульсе. Проморгаешь — и вся операция будет ни к чему. Не случайно в хирургической клинике за пульсом больных всегда следил врач. Я старался так, как только мог. Наверно, Коршунов заметил мое старание и поблагодарил глазами, движением головы. Не надо благодарить, Василий Петрович.

Гринин и Захаров неплохо помогали Коршунову; он говорил им, что делать. Они сшивали кожу и мышцы, а Коршунов указывал, что к чему нужно прикрепить. Оказалось, что у мотоциклиста есть и глаза, и уши, и нос, просто раньше они не были видны, так как кожа лица во многих местах была разорвана и перевернута, и перекручена.

В разгар операции вошла сестра со шприцем в руке и сказала:

— Василий Петрович, время вводить пенициллин.

Я понял, что это сестра из терапевтического отделения.

— Да погодите, скоро кончим операцию.

— Не могу, — ответила сестра.

— Ну, я очень прошу. Еще минут пятнадцать, — взмолился Коршунов.

— Нет.

— Я приказываю.

— Больные не приказывают. — Сестра пошевелила в руке шприц, давая понять, что она спешит. — Готовьтесь.

Коршунов встал, и сестра сделала инъекцию. Какая непреклонная!

— Спасибо, Валя, — сказал Коршунов.

— Пожалуйста, Василий Петрович. — Сестра ушла, высоко неся свою красивую голову.

Я невольно посмотрел ей вслед. В душе смятение. Черт знает что! Сначала одна сестра поразила, а потом вторая, и еще сильнее.

— Перелить кровь, — тихо сказал Василий Петрович.

Ему никто не ответил.

Я не знал, кому адресованы его слова.

— Нина Федоровна, перелить кровь! Вы слышите?

— Слышу, Василий Петрович, — ответила операционная сестра.

Значит, она — Нина, а та — Валя. Хорошо.

— Мы поможем, — сказал Захаров.

— Прекрасно, друзья… А я немножко устал. Даже муха имеет нервную систему… Везите меня в палату… Осталось перелить кровь товарищу… больному…

Коршунов очень ослабел, едва двигал руками и дышал чаще, чем прежде. Он смотрел на нас черными страдальческими глазами и, наконец, закрыл их. Я испугался, подумав, что он умер.

— Быстро, мальчики! — сказала Любовь Ивановна.

Вскоре мы были возле лестницы. Подбежали сестры, санитарки, ходячие больные; при их помощи мы, как перышко, внесли кресло с Василием Петровичем на второй этаж. Я помогал Любови Ивановне уложить его в постель. Он весь горел, лицо ярко-красное, в капельках пота. Я попробовал пульс — слабый. Глаза не открывает и не отвечает на вопросы. Сестра позвала врача Екатерину Ивановну. Она тотчас пришла, худенькая старушка со сморщенным личиком. Села прямо на койку и начала выслушивать трубочкой грудь Василия Петровича.

Любовь Ивановна кивком головы показала, чтобы я вышел к ней в коридор.

— Как вы думаете, Михаила Илларионовича нужно поставить в известность? — спросила она у меня.

— Нужно, — сказал я.

Мы пошли в ординаторскую, и Любовь Ивановна позвонила в горсовет. Чуднова не хотели звать к телефону, так как шло заседание. Но потом все же позвали, и через десять минут он приехал в больницу на машине первого секретаря горкома.

— Как дела, Василий Петрович? — спросил Чуднов.

Но Коршунов не ответил и ему. Ни на этот вопрос, ни на все другие.

Всю ночь ему делали инъекции пенициллина, стрептомицина, камфары, вливали глюкозу, давали вдыхать кислород. Я сидел с Чудновым у его постели.

С вечера Чуднов отсылал меня домой, но я всякий раз отнекивался, и потом он перестал настаивать.

Несколько раз за ночь я спускался в хирургическое отделение, дважды мы спускались вместе с Чудновым: мотоциклист Лобов оставался в тяжелом состоянии.

— А что, если они оба не дотянут до утра? — спросил у меня Чуднов, когда мы вышли из палаты в коридор.

Я не знал, что ответить, и только пожал плечами.

— К сожалению, и в медицине бывают неожиданности, — сказал он. — Кажется, делаешь все, а вот не помогает.

Через какой-нибудь час мне снова захотелось проведать Лобова. Я сказал об этом Чуднову и вышел. Я не знал, что как раз в это время Золотов приходит на вечерний обход.

Только я спустился в хирургическое отделение — встречаю в коридоре Любовь Ивановну.

— Вы к Лобову? — спрашивает. — Сейчас вместе пойдем смотреть. А потом не уходите, хорошо? — И крепко сжала мою руку. — Сейчас будет такое!..

Из ординаторской в прекрасно отутюженном, накрахмаленном халате вышел улыбающийся Золотов. Заметив меня, спросил:

— Вы еще здесь?

— Здесь, — ответил я.

— Вы преуспеете на практике, если целыми днями будете находиться в больнице. Похвально. — И, вдруг забыв обо мне, он пошел с сестрой по палатам.

Любовь Ивановна поманила меня пальцем. Я пошел вслед за ними. Когда мы вошли во вторую палату, Золотов внезапно помрачнел и спросил:

— Что за больной?

Любовь Ивановна молчала.

— Поступил без меня?

— Еще при вас.

— Фамилия больного?

— Лобов.

— Лобов Матвей Александрович? — спросил Золотов.

О! Оказывается, у него прекрасная память на фамилии!

— Да, это он. — сказала Любовь Ивановна. — Лобов Матвей Александрович.

Казалось, Золотов смотрел на нее, ничего не понимая. Загорелое лицо его побледнело. Любовь Ивановна рассматривала ногти на своих коротких, припухших в суставах пальцах… Кожа на пальцах шелушилась. Когда часто моешь руки, кожа обычно начинает шелушиться.

Прошло несколько томительных мгновений.

Наконец Золотов спросил тихо, очень тихо и корректно:

— Кто оперировал?

— Василий Петрович.

Золотов отвел взгляд от Любови Ивановны и взял руку больного. Пощупав пульс, поднял одеяло и осмотрел повязку на правой ноге.

Потом Золотов велел сестре идти за ним.