Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

• Название: Мемуары наполеоновского гренадера
• Автор: Адриен Бургонь
• Жанр: Биографии и Мемуары

Перед вами действительно уникальное произведение – впервые переведенные на русский язык мемуары гренадера-фузилёра Императорской Гвардии Наполеона Адриена Бургоня (1785 – 1867), который ярко и эмоционально рассказывает об одной из самых трагических войн 19 века – Русской кампании Наполеона 1812-13 гг. Обычный солдат, сержант Бургонь, участник этой кампании, подробно описывает свой путь в этой кампании: бои, в которых он участвовал, своих друзей, людей, с которыми он встречался. Человек по натуре наблюдательный, он уделяет внимание мельчайшим деталям. Именно эта литературная манера Бургоня делает его мемуары не просто интересной книгой, но и ценнейшим источником информации о самой трагической кампании императора Наполеона.

---

Но бедняга либо не слышал, либо не понимал – не время было читать ему нотации. Этот человек был тем самым офицером, спасённым нами прошлой ночью из горевшего сарая и владевшим множеством ценных вещей и золота, взятых им в Москве. Но теперь всё погибло – и его лошадь и вещи. Маршал с полковником завели разговор о катастрофе в сарае. А поскольку я был очевидцем этого бедствия, тоже принял участие в разговоре – спасённый офицер ничего не мог сообщить, так он был расстроен.

Было часов около девяти; ночь стояла необыкновенно тёмная, многие начали забываться тяжёлым, беспокойным сном, вследствие утомления и голода, у костра, ежеминутно грозившим совсем погаснуть. Мы размышляли о завтрашнем дне, о Смоленске, где закончатся наши мучения, ведь там мы найдём продовольствие и квартиры.

Я закончил свой жалкий ужин, состоявший из кусочка лошадиной печени, а вместо питья проглотил пригоршню снега. Маршал также съел печёнки, но только он ел её с куском сухаря и запил глотком водки – ужин не особенно изысканный для маршала Франции, но вполне роскошный при нашем злосчастном положении.

После ужина маршал увидел человека, стоявшего опершись на ружье у дверей амбара, и спросил, что он тут делает. Солдат отвечал, что он стоит на часах. – Зачем? – возразил маршал, – ведь вы не сможете помешать холоду и голоду вторгнуться сюда. Ступайте лучше и сядьте у огня.

Немного погодя, он попросил какую-нибудь подушку, чтобы подложить себе под голову. Денщик принёс ему чемодан, маршал завернулся в плащ и улёгся. Я собирался сделать то же самое, растянувшись на своей медвежьей шкуре, как вдруг нас переполошил какой-то странный шум. Поднялась буря с метелью и северным ветром, температура упала до 27 градусов мороза, и люди из лагеря просто обезумели. С криками они бегали по равнине, стараясь попасть туда, где виднелись костры, и этим облегчить своё положение, но их обволакивал снежный вихрь, и валил на землю, а если они пытались бежать, спотыкались и падали, чтобы уже больше никогда не подняться. Погибли многие сотни и тысячи. Нам очень повезло спать в сарае, защищавшем от ветра. Многие пришли, чтобы приютиться у нас и это спасло их.

Кстати расскажу по этому поводу об одном самоотверженном поступке, совершенном в эту бедственную ночь, когда все самые страшные стихии ада, казалось, обрушились на нас.

В состав нашей армии входили войска принца Эмиля Гессен-Кассельского. Его маленький корпус состоял из нескольких полков кавалерии и пехоты. Как и мы, он расположился на бивуаках по левую сторону дороги, с остатками своих несчастных войск, число которых сократилось до пятисот или шестисот человек. Осталось около150-ти драгун, но уже пеших, так как их лошади либо пали, либо были съедены. Эти храбрые воины, изнемогая от холода и не имея сил оставаться на месте в такую метель и непогоду, решили принести себя в жертву, чтобы спасти своего молодого принца, юношу лет двадцати, не более, поместив его в центре, чтобы защитить от ветра и холода. Закутавшись в свои длинные белые плащи, они всю ночь простояли, плотно прижимаясь друг к другу. На другое утро три четверти этих людей были мертвы и занесены снегом, та же участь постигла почти десять тысяч человек из разных корпусов.

Днём, выбираясь на дорогу, мы вместе с маршалом спустились в овраг, где ночевали артиллеристы. В живых не осталось никого: люди, лошади – все они лежали занесённые снегом: солдаты вокруг бивуачных костров, лошади, впряжённые в орудия, которые так и пришлось бросить.

Почти всегда случалось, что после сильного мороза и метели, навеянного северным ветром, погода смягчалась. Казалось, природа, устав мучить нас, хотела немного отдохнуть, чтобы потом истязать с новой силой.

Все, кто был ещё жив, опять выступили в путь. Справа и слева от дороги полуживые люди выползали из-под своих жалких убежищ, устроенных из сосновых веток и занесённых снегом. Другие появлялись из леса, где прятались во время метели. Мы останавливались ненадолго, чтобы подождать их и, беседуя друг с другом о наших несчастьях и о невероятном количестве погибших, безучастно окидывали взглядом эту картину невероятных бедствий. Местами виднелись ружья, установленные в козлы, а некоторые козлы лежали опрокинутыми, но поднять их было некому.

Когда все собрались, колонна двинулась, наш полк образовал арьергард. В этот день двигаться было особенно тяжело. Множество людей нуждалось в помощи, мы вынуждены были вести их под руки, чтобы спасти и помочь добраться до Смоленска.

Перед вступлением в город надо было пройти через небольшой лес – там мы догнали колонну объединённой артиллерии. На лошадей жалко было смотреть, пушечные лафеты и зарядные ящики были заполнены больными и умершими от холода. Я вспоминаю одного из моих старых друзей, моего земляка по имени Фик. Я спросил егеря Гвардии, служившего с ним в одном полку, что произошло с Фиком, и узнал, что несколько минут назад он упал мёртвым на дороге (в том месте дорога была узкая и углублённая, поэтому его тело нельзя было убрать). А потом по его телу проехала вся артиллерия, впрочем, как и по телам многих других, упавших на том же месте.

Я шёл по узкой лесной тропинке, слева от дороги, и со мной был мой приятель, сержант из моего полка. Вдруг мы увидали лежавшего поперёк тропинки артиллериста Гвардии. Другой артиллерист снимал с него одежду. Мы заметили, однако, что лежащий солдат ещё жив – временами шевелил ногами и бил по земле сжатыми кулаками. Не сказав ни слова, мой товарищ изо всех сил ударил негодяя прикладом ружья по спине, и тот обернулся. Но мы не дали ему времени заговорить и резко упрекнули за такое варварское поведение. Тот возражал, что если солдат ещё не умер, то скоро умрёт, что когда его оттащили в сторону от дороги, чтобы он не был раздавлен артиллерией, он не подавал никаких признаков жизни. Наконец, это его земляк, а, значит, имеет больше прав на его одежду, чем кто-либо другой.

То же самое часто случалось с несчастными солдатами, которые, по слухам, имели много денег. Многие грабили упавших товарищей вместо того, чтобы помочь им подняться, подобно этому артиллеристу.

Мне не следовало бы из уважения к роду человеческому описывать такие ужасы, но я считаю долгом передать всё, что я видел. Да я и не могу поступить иначе – все эти воспоминания так крепко засели у меня в голове, что мне кажется, что если я изложу всё на бумаге, они перестанут меня мучить. Безусловно, во время этой фатальной кампании было совершено много позорного, но были и благородные поступки – мне не раз случалось видеть, как солдаты в продолжение нескольких дней тащили на плечах раненых офицеров.

Перед выходом из леса мы встретили около сотни улан на сытых конях и в полной экипировке. Они ехали из Смоленска, где находились с лета. Они ужаснулись, увидев нас такими жалкими, а мы со своей стороны, были поражены их блестящим видом. Многие солдаты бежали за ними, как нищие, вымаливая кусок хлеба или сухаря.

Выйдя из леса, мы сделали привал, поджидая тех, кто помогал больным. Нельзя себе представить более тяжёлого зрелища, – что бы ни говорили этим несчастным про ожидаемые блага – пищу и квартиру – они, как будто, ничего не слышали. Они – словно куклы – двигались, когда их вели, и останавливались, стоило от них отойти. Наиболее сильные несли по очереди оружие и ранцы, многие из этих несчастных, кроме того, что почти потеряли рассудок и силы, лишились также от мороза пальцев на руках и ногах.

И вот мы опять увидели Днепр, уже по левую руку, а на другом берегу – тысячи войск, переправившихся через реку по льду. Там были части всех корпусов, пехота и кавалерия, завидев вдали малейшее селение, они бросались туда со всех ног, надеясь найти пищу и кров. Промаршировав с большим трудом ещё с час, мы к вечеру прибыли, полумёртвые, изнемогающие от усталости, на берега рокового Днепра, переправились через него и очутились у стен города.

У ворот и под валами давно уже скопились тысячи солдат всех корпусов и всех национальностей, входящих в состав нашей армии, ожидая приказа входить. Им этого не разрешали, боясь, что все эти люди, прибывшие без офицеров, строя и порядка, умирающие с голода, бросятся грабить город. Многие сотни людей либо умерли, стоя тут, либо находились при смерти. Когда мы подошли к стенам вместе с другими гвардейскими корпусами, двигаясь в наилучшем, по возможности, порядке и приняв все предосторожности, чтобы забрать с собой всех наших больных и раненых, нам отворили ворота, и мы вступили в город. Большинство солдат тотчас разбежались в разные стороны, чтобы найти себе крышу над головой и обещанное продовольствие.

Чтобы восстановить порядок, было объявлено, что поодиночке солдаты ничего не получат. С этой минуты наиболее сильные соединялись по номерам полка и выбирали из своей среды командира, который мог бы служить их представителем, потому что некоторых полков вовсе не существовало. А мы, Императорская Гвардия, вошли в город, но с трудом, так как были страшно изнурены и ещё должны были преодолеть крутой подъем, тянувшийся от Днепра до других ворот. Склон сильно обледенел, наиболее слабые падали ежеминутно, приходилось помогать им встать, а кроме того, нести тех, кто уже не мог идти.