Александр Сегень - Державный

• Название: Державный
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1676-3

Александр Юрьевич Сегень родился в 1959 году в Москве, автор книг «Похоронный марш», «Страшный пассажир», «Тридцать три удовольствия», «Евпраксия», «Древо Жизора», «Тамерлан», «Абуль-Аббас — любимый слон Карла Великого», «Державный», «Поющий король», «Ожидание Ч», «Русский ураган», «Солнце земли Русской», «Поп». Лауреат многих литературных премий. Доцент Литературного института.

Роман Александра Сегеня «Державный» посвящён четырём периодам жизни государя Московского, создателя нового Русского государства, Ивана Васильевича III. При жизни его величали Державным, потомки назвали Великим. Так, наравне с Петром I и Екатериной II мы до сих пор и чтим его как Ивана Великого. Четыре части романа это детство, юность, зрелость и старость Ивана. Детство, связанное с борьбой против Шемяки. Юность война Москвы и Новгорода. Зрелость — великое и победоносное Стояние на Угре, после которого Русь освободилась от ордынского гнёта. Старость — разгром ереси жидовствующих, завершение всех дел.

Роман получил высокую оценку читателей и был удостоен премии Московского правительства и Большой премии Союза писателей.

---

— Ну и дурень! — сказал Булгак.

— Почему?

— Да потому, что теперь Ивану только то и остаётся, что отравить тебя тайком.

— Не болтал бы ты, пёс твою мать! — выругался князь Андрей. Он и сам мог бы думать о том, что великий князь, того и гляди, и впрямь тайно отравит его, да ведь разве он чем-нибудь мешает Ивану? Да ничем. И брат любит его. Внезапная злость на Булгака схватила Андрея Васильевича когтями за ребра. — А ну назови мне хоть одного человека, которого бы брат мой Иван отравил! — грозно рявкнул он, резко остановив коня своего, рыже-чалого трёхлетка по кличке Деспот. — А не назовёшь, я вот тя кистеньком угощу!

— Как-как? — мгновенно вспыхнул Ванька. — Кисельком?

— Кистеньком, — повторил Андрей Васильевич, берясь за кистень и показывая его обидчику.

— Утю-утю! — усмехнулся Булгак. — Кистенёк-то спрячь, а то уронишь, коняжке ножку отшибёшь.

— А я говорю ещё раз — кого брат мой великий князь Иоанн Васильевич хоть раз отравил, а?

— Да хучь бы Марфу Борецкую! — нашёлся с ответом Ванька. — Что, скажешь, он не губил её? Где ж она тогда?

— Где? — растерялся Андрей. — У твоей бабы в дуде!

Воины, сопровождавшие Булгака и Меньшого, озираясь на них, поняли, что они ссорятся, трое подъехали поближе.

— Честные князья! — окликнул спорщиков Аким Гривнин. — Вы что се затеяли? Никак, подерётесь?

— А что ж! — рыкнул Булгак, тоже хватаясь за кистень.

— Ахмата не можете дождаться? Грешно и стыдно! Ну деритесь, а мы поедем вместо вас оборону смотреть. Поехали, братцы!

Видя, как они и впрямь двинулись дальше, Андрей Васильевич первым остыл:

— Добро же! Аким прав, не время теперь. Но токмо попробуй ещё хоть слово на великого князя выдохнуть! Прячь кистень, тронемся дальше. И не зыркай так, не у пугаешь!

— Ладно, — переборов себя с видимым усилием, смирился Булгак. — А Марфа, что ж Марфа — её не токмо что отравить, пожечь надобно было прилюдно, ведьму ушкуйную.

— И не травил её никто, — буркнул Андрей. — Она сама своей желчью отравилась.

Ему вновь подумалось о том, как он устал жить и страдать. Так хочется, чтобы все вокруг любили друг друга, не злобились, не клеветали, не пакостили. И, будто назло, милые сердцу люди живут в неладах друг с другом. Кто прав, кто виноват во вражде между старшими братьями? Как начнёшь разбираться — вроде бы и Андреище с Борисом правы, а вроде бы и Иван свой великий смысл имеет. Одни говорят — надо большое единое государство создать, к чему и Иван стремится, и в этом нельзя не видеть истины. А другие говорят, что и удельная старина должна сохраняться. Мол, кольчуга, из многих отдельно кованных колец сплетённая, крепче держит удар, нежели иной цельнокованый доспех. И как подумаешь с этой стороны — тоже верно. Так как же можно жить, не зная, на чьей руке правота? Вот и появляется усталость. Помереть — и не мучиться этими раздвоями!

Долгое время он с Булгаком не разговаривал, но мало-помалу обида изгладилась; к вечеру, когда приехали в Опаков, уже вновь были друзьями. Ветер усилился, низкие облака неслись над Угрою, из них сыпался редкий и мелко-мелкий снежок — суснежица. Противоположный берег тут был высокий, крутой, а Опаковский брод — самый мелкий на Угре. Едва лишь взглянув на здешние окрестности, Андрей Васильевич вдруг ни с того ни с сего подумал о том, что именно здесь предстоит ему смертельная схватка с татарами, в которой он и погибнет. От этой мысли ему сделалось хорошо, тепло и уютно.

— Однако, самое место для Ахмута, — вторя его мыслям, промолвил Булгак. — Только вот знает ли Ахмут об этом? Эй, а там на берегу село большое? — обратился он к распоряжающемуся тут полковнику.

— Немалое, — отвечал полковник. — Юхново называется.

— Татар дозорных видели? — спросил Андрей Васильевич.

— А как же! Показывались гости дорогие. Принюхивались.

— А вы что?

— Попотчевали их. Только они к броду спустились, наш тюфянчей[146] Игнатий Копна показал им свиное ухо. Одного наповал, двоих ранило железным угощеньицем. Мы с тех пор Игнатьев тюфяк так и прозвали — Свиное Ухо.

— Славно! — рассмеялся Булгак. — А я, вишь, с устья еду, с Воротынской переправы.

Он принялся хвастливо рассказывать о сражении, в котором ему довелось участвовать и получить рану. Андрей Васильевич, поморщась, не стал слушать, отъехал от всех, правя Деспота вдоль берега у самой кромки воды. Как хорошо будет погибнуть здесь, защищая Родину, и если есть Рай, то должен Господь после такой смертушки принять его к себе, а если нет Рая, то тоже хорошо — исчезнуть, ни о чём не знать, не страдать, не думать…

Очень низко неслись над рекой облака, иссиня-серые, лохматые. Вдруг на короткий миг Андрею Васильевичу привиделась в этих облаках огромная епитрахиль, мелькнула, терзаемая ветром, и унеслась вдаль. Даже кресты и серебряная бахрома померещились Андрею. Он остановил Деспота, глубоко вздохнул, перекрестился и прошептал:

— Святителю-отче Ионе, моли Бога о нас!

Глава одиннадцатая КРЕМЕНЕЦ

Сколько ж ехать от Пскова-то! Даже по самой раскисшей дороге за один месяц можно было пройти пятьсот вёрст, а они и за полтора всё никак не управятся. Ещё в середине сентября пришло известие, что братья Андрей и Борис, покинув Псков, двигаются в сторону Угры, решив наконец помочь нам одолеть Ахмата. А сегодня уж двадцать первое октября, две недели идёт стояние на Угре, в двух тяжёлых битвах, на Воротынской и Опаковской переправах, дан крепкий отпор врагу, Ахмат понёс крупные потери, но и русская кровушка пролилась, а братья не едут и не едут — по последним сведениям, в Можайске застряли, болеют якобы оба. Здоровенные бугаи и вдруг болеть взялись. И не стыдятся!

Окольничий Ларион Масло, которого Иван Васильевич сегодня поздравлял с именинами, вошёл в государев покой. Лицо хмурое.

— Что, Ларя?

— Князя Андрея привезли.

— Меньшого?

— Его, сердечного.

— Иду!

Государь встал с постели, всё равно сегодняшний дневной сон убит мыслями, да и Андрюшу встренуть надо. Кто бы мог подумать, что самый младший брат, никогда не отличавшийся боевитостью, вдруг так прославится! Четыре дня назад ордынцы, не сумевшие переправиться в нижнем течении Угры, предприняли дерзкий бросок на шестьдесят поприщ от устья к истоку и пытались прорвать нашу оборону на Опаковском броде. Целый день шла там битва за переправу, и не смогли татары овладеть нашим берегом. Храбрее всех сражались князь Андрей и боярин Иван Васильевич Патрикеев-Булгак, смело вели за собой воев на врага. Под Андреем пал конь, и братик милый, неловко упав с него, сильно зашиб спину, едва не погиб.

Выйдя из своего дома, Иван Васильевич поёжился от студёного ветра. Лёгкий морозец уже не убегал днём, держался. Ветер перебирал под ногами снежную паутину — низовку. Рано в этом году умерла осень.

Брата Андрюшу снимали с повозки, он был бледен, измучен. Увидев Ивана, слабо улыбнулся:

— Здравствуй, государюшко!

— Здорово, Андреяша! Чего это ты? Плох?

— Умираю.

— Ну, несите его в дом поживее! — Иван вместе со всеми помог внести несчастного. Покуда нёс, увидел и идущего поблизости Булгака: — Здорово, тёзка! Ты-то как? Не ранен?

— На Воротынской переправе ранен был, да уж зажило, а под Опаковом Бог миловал. Цел остался. А сеча была лихая! А каково Андрей Васильевич сражался! Не меньше двадцати татар уложил.

Андрея тем временем самого уложили на кровать. Услышав о своих подвигах из уст Булгака, он простонал:

— Врёт он! Двух только.

— Да кто б ожидал, что ты и двух-то сможешь… — начал было великий князь и осёкся. Теперь меньший брат был как бы лучше его — сражался, бил врага, сам чуть не лёг на поле брани, да и неизвестно, выкарабкается ли теперь. — Поправишься, Андрюша, всё будет хорошо, — сказал государь твёрдым голосом. — Обедать будешь?

— Не хочу.

— Ну лежи тогда, отдыхай, а мы пойдём перекусим да выпьем чего Бог послал.

— Постой, Ваня.

— Слушаю, родный.

— Я это… епитрахиль-то видел. Там она, над Угрою висит.

Иван с тревогой посмотрел в мутные глаза брата — не бредит ли?

— Ну и слава Богу. Висит, значит?

— Я недолго её видел. Миг всего.

— Не обманул, значит, Иосиф-то.

— Не обманул, брате. Так что мы тою епитрахилью побили татар. Да ещё Свиным Ухом.

— Ну, лежи, отдыхай. Поспи. Чай, в дороге не мог соснуть-то?

Всё в душе великого князя сжималось от сострадания к Андрею. Очень плох. И всё-таки бредит. Свиное ухо какое-то.

— Булгаку не верь, — сказал Андрей Васильевич, закрыв глаза. — Он привирает. Врёт да на свою башку льёт. Не понимает, что ему никто верить не будет. А лучше него, брате, никто на нашей переправе не воевал, это я точно тебе скажу. Запрети ему хвастать.