Александр Сегень - Державный

• Название: Державный
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1676-3

Александр Юрьевич Сегень родился в 1959 году в Москве, автор книг «Похоронный марш», «Страшный пассажир», «Тридцать три удовольствия», «Евпраксия», «Древо Жизора», «Тамерлан», «Абуль-Аббас — любимый слон Карла Великого», «Державный», «Поющий король», «Ожидание Ч», «Русский ураган», «Солнце земли Русской», «Поп». Лауреат многих литературных премий. Доцент Литературного института.

Роман Александра Сегеня «Державный» посвящён четырём периодам жизни государя Московского, создателя нового Русского государства, Ивана Васильевича III. При жизни его величали Державным, потомки назвали Великим. Так, наравне с Петром I и Екатериной II мы до сих пор и чтим его как Ивана Великого. Четыре части романа это детство, юность, зрелость и старость Ивана. Детство, связанное с борьбой против Шемяки. Юность война Москвы и Новгорода. Зрелость — великое и победоносное Стояние на Угре, после которого Русь освободилась от ордынского гнёта. Старость — разгром ереси жидовствующих, завершение всех дел.

Роман получил высокую оценку читателей и был удостоен премии Московского правительства и Большой премии Союза писателей.

---

— Читать дальше-то? — спросил дьяк Курицын.

— Читай, Федя, — кивнул великий князь, продолжая глядеть на Геннадия. Тот отвёл взгляд свой. Лицо его всё вытянулось, и казалось, что вот-вот Геннадий стукнет себя ладонью по лбу и радостно расхохочется. Курицын тем временем продолжил чтение. Иван подивился тому, как много понаписал хворый архиепископ. Старательно обосновав, почему мы не должны помнить о клятвах, данных в минувшие времена нашими предками проклятым ордынцам, Вассиан продолжал призывать великого князя к смелому единоборству с агарянами. Помянуты были и благоразумный разбойник, сораспятый на Голгофе вместе с Христом, и лютый и гордый фараон, с которым сравнивался Ахмат, а люди русские именовались новым Израилем. Не забыл Вассиан и о хананеях, и о мадиамлянах, и о ферезеях с их царём Адонивезеком, и о Моисее, и о Гофонииле, и об Аоде, и о Деворе с Бараком, и о многих других библейских людях. Наконец дьяк Фёдор дошёл до последнего листа пергамента:

— «Радуемся и веселимся, слышаще доблести твоя и крепость и твоего сына Богом данную ему победу, и великое мужество, и храбрость…»

Именно в эту минуту в келью вошёл Иван Младой, и Иван Васильевич попросил дьяка ещё раз прочитать о радостях Вассиана. Тот послушно повторил и читал дальше:

— «…и храбрость, и твоего брата — государей наших, показавшим противу безбожных сих агарян. Но по евангельскому великому словеси: «Претерпевый до конца, той спасён будет».

Слушая последние строки послания, Иван Васильевич вдруг хорошо представил себе старого архиепископа Вассиана, который почему-то возомнил, будто он, Иван, боится смерти, боится битвы. Дай, Господи, победы над Ахматом! Дай, Господи! — взмолился государь мысленно. Теперь, после растоптания басмы, никакого иного пути не оставалось — либо победа, либо гибель.

— «И мирно да будет и многодетно ваше государьство, победно, со всеми послушающими вас христолюбивыми людьми да пребудет во вся дни живота вашего в векы веком. Аминь. Лета 89».

— Фу-хх! Длиннехонько послание написал благой архиепископ, — сказал Курицын, закончив чтение. — Запарился читать.

— Жаль, не был Вассиан сегодня на встрече с послами, — сокрушённо вздохнул Мамырев. — Он бы порадовался.

— И жаль, что я чуток раньше не приехал, — не менее сокрушённо поник головою Геннадий.

— И мне государь не сообщил, как намерен приласкать послов, — раздался третий вздох, от игумена Иннокентия.

— М-да, — сказал государь, — сразу три игумена сошлись вместе здесь в одно время, а токмо Паисий сподобился стать свидетелем топтания басмы.

Он вдруг почувствовал, что одновременно очень хочется и есть, и спать.

— Ну, — молвил он, вставая со скамьи, — спасибо тебе, Геннадий, что привёз послание, тебе, Фёдор, что прочитал его, а Вассиану, что научил государя Московского уму-разуму.

— Ты уж не сердись на духовника-то своего, государь, — сказал Геннадий.

— Да как же я смею сердиться на него! — ответил Иван. — Айда, друзи мои, теперь трапезничать, я страх как голоден. А ты, Геннадий, поведай теперь, каково там на Москве, какие вести от государыни. — И он, выходя вместе с Чудовским игуменом из кельи, ласково приобнял его за плечи.

Глава шестнадцатая БЕГСТВО

Селимхан чувствовал себя так, будто не ханскую басму, а его душу надвое разорвал и затем растоптал ногою наглый, зарвавшийся князь-урус. В глазах то и дело становилось темно от ярости, хотя вокруг стоял яркий солнечный день и во все стороны расстилалось чистое белоснежное поле.

Только что, выехав из лесу, урусы развязали Селимхану руки и, оставив его одного, сами повернули назад к Боровску. Должно быть, пьянствовать по поводу сегодняшнего дерзкого события. Хорошо, что пешим не отправили назад к Ахмату, коня не отняли. Даже еды какой-то дали на дорожку. Селимхан взял из сумы своей поруганную басму, а яства, положенные туда урусами, вытряхнул с брезгливостью в снег. Медленно набрал полную грудь воздуха, стараясь успокоиться. Голова кружилась, в глазах так и стоял князь Иван, разрывающий ханскую грамоту. Да ещё этот яркий свет из окон. Нарочно, что ли, так трон был поставлен?..

— Мерзостные твари! — заскрежетал зубами Селимхан. — Когда мы будем снимать с вас кожу, вы пожелаете, чтоб земная смерть была вашим концом. Но земные муки будут только началом мук загробных для вас, проклятые муктасиды!

Он пустил своего коня рысью по белой равнине. Кровь Зальмана и Джамиля стучала в его сердце, хотелось вернуться, пробраться тайком к великому князю Ивану, впиться зубами ему в горло… Но прежде Ахмат должен увидеть, что сотворили поганые урусы с его басмой. Ахмат-Ахмат! Мнит себя Аксак-Темиром, а сам до сих пор не решился на мощное наступление, ведёт и ведёт дурацкие переговоры с коварными и вероломными врагами. И вот — итог! Неужто и после этого тумены не двинутся на север?!

Расстояние от Боровска до Воротынска, в котором теперь размещалась ставка Ахмата, равнялось примерно пятнадцати фарсангам, а значит, чтобы к сегодняшнему вечеру доскакать до хана, надобно мчаться во весь опор. Почему, ну почему Ахмат до сих пор не перешёл на другой берег Угры и Оки? Как может он допускать, чтобы между ним и врагами лежало расстояние в целых пятнадцать фарсангов!

Сколько бы ни хотелось Селимхану как можно скорее доложить Ахмату о происшедшем, он не мог загонять своего коня, ибо ему негде было бы ночевать. Приходилось ехать мелкой рысью и за час проходить не более одного фарсанга. Через три с половиной часа он добрался лишь до Малоярославца и уже изрядно промёрз. Будь проклят этот мороз, которого так ждали, чтобы он сковал льдом реки, но никто не мог предположить, что морозы ударят такие сильные!

Обойдя Малоярославец стороной, ханский посол двинулся дальше на юг и ещё через три часа добрался до берега реки Суходрев. Тут шайтан попутал его, он вдруг подумал, что Суходрев впадает в Угру неподалёку от Воротынской переправы. И как он мог столь чудовищно ошибиться!

По льду замерзшей реки, однако, ехать было удобнее — ровно, не трясло, и никуда не увильнёшь. Спустилась морозная, лютая ночь. Луна и звёзды засверкали на чистом черносинем небе. Дрожь колотила несчастного Селимхана — ему было холодно, голодно, плохо, страшно. Душа, разорванная вместе с ханской басмой, болела саднящей болью. К глазам то и дело подкатывали слёзы обиды, ярости и ненависти. В груди ломило, будто все реки, бегущие внутри Селимхана, тоже превратились в холодный лёд. Время остановилось, а пространство раздвинулось до бесконечности. Конь всё скакал и скакал по запорошенному снегом льду Суходрева, высоко в небе мерцали, хлопали глазами от щиплющегося мороза звезды, луна была белая-белая, будто и её покрывали толстым слоем холодные русские снега. Время от времени Селимхан задрёмывал, а когда просыпался, то его охватывало удивление и досада — по-прежнему стояла ночь, жёг мороз и впереди петляла коварная, как все урусы, нескончаемая речка Суходрев.

Перед самым рассветом он увидел на правом от себя берегу небольшое селение. Тёмные низкие избы враждебно темнели среди ночной белизны снега. Селимхан проехал мимо, чувствуя, как всё его тело превратилось в сплошную лютую зиму. Он всё же собрался с духом и, сойдя с коня, исполнил утренний намаз. Ночь кончалась, начинался рассвет. Проехав ещё не менее двух фарсангов, Селимхан наконец-то увидел у реки какую-то бабу, которая шла с вёдрами к проруби. За бабой на берегу виднелись избы и кладбище, низёхонькая церквушка. Увидев конного татарина, баба испугалась и бросилась было наутёк, но Селимхан, поскакав на неё, крикнул:

— Стой, не то стрела пускай буду!

Она остановилась. Он приблизился к ней и спросил, что это за деревня или село.

— Богородицкое, — ответила баба.

— Какай такай Богородец? А река какай? Суходрев?

— Какой те Суходрев, баскак-батюшко! — махнула рукой баба. — Не Суходрев, а Шаня.

— Шаня? — удивился Селимхан. — А Суходрев?

— За спиной у тебя, — рассмеялась баба и тотчас прикрыла рот рукой. — Проехал, родимец!

Теперь Селимхан понял, что, покуда он ночью задрёмывал, конь его свернул из русла Суходрева в русло Шани, впадающей в Суходрев, а значит, путешествие Селимхана невольно затягивалось. Он находился где-то между Медынью и Мятлевом, а значит, до Воротынска ему отсюда было ехать столько же, сколько от Малоярославца. Все ночные мучения — псу под хвост!

От ужаса и досады Селимхану захотелось спрыгнуть с коня и задушить ни в чём не повинную женщину руками, ибо никакого оружия при нём не было. Выругавшись длинным татарским ругательством, он развернул коня своего и отправился в противоположном направлении. Несчастнее человека, чем он, не было во всей округе в те минуты. Баба могла и нарочно наврать ему, чтобы сбить с толку. Кроме того, она могла кликнуть мужиков и устроить погоню за одиноким татарином. Но главное — утро лишь немного смягчило мороз, день вставал не такой солнечный и приветливый, как вчера. С севера дул холодный и влажный ветер. Селимхану уже не хотелось впиваться зубами в кадык князя Ивана, не хотелось идти вместе с воинами Ахмата и видеть, как они будут громить непокорных и наглых урусов, не хотелось и зрелища сдираемых кож. Острая мечта о костре и теплом питье и пище полностью владела всем существом Селимхана.