Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

• Название: Мисс Равенел уходит к северянам
• Автор: Джон Дефорест
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972

---

— Папа, ну зачем ты так морщишь лоб? Лицо прямо как печеное яблоко, — заявляет протест Лили. — Сейчас тебе можно дать пять тысяч лет. Ты похож на прадедушку египетских мумий. Брось ты своих смититов, хивитов, амалекитов и пойдем погуляем.

— Дорогая, в науке принято заканчивать дело как можно скорее, — возражает ей доктор, глядя на камень сквозь лупу. — Ученый мир не захочет ждать, пока я вернусь с прогулки. Стоит мне сбиться с темпа, и кто-то займет мое место. Им дела нет, что в Луизиане больше ценят досуг, чем работу. — Прервав свои поучения, доктор внезапно кричит: — Погляди-ка, дорогая. Это вовсе не браунит! Великолепный робинзонит, никакого сомнения!

— Как жаль, папа, что я не великолепный робинзонит, — отвечает мисс Лили, — наверно, тогда ты уделял бы мне больше внимания.

Но доктор захвачен только что обретенным открытием, и с четверть часа он не произносит ни слова, оставаясь глухим ко всему, что ему говорит дочь.

Ежедневно во второй половине дня Равенелы идут на двухчасовую прогулку; заходят с визитами, совершают покупки, но чаще всего устремляются за город; в те времена даже из центра Нового Бостона было нетрудно попасть прямо на лоно природы. Доктор знает ботанику со студенческих лет и старается передать свои познания в растениях дочери. Но мисс Равенел безнадежна. Ее интересуют одни только люди, а из книг лишь те, где говорится о людях: исторические и биографические сочинения, романы, стихи. Естественные науки ее не волнуют.

— С тем же успехом ты могла бы родиться тысячу лет назад, — горестно восклицает отец, лишний раз убеждаясь в нежелании своей ученицы идти по его пути. — Для тебя нет ни Гумбольдта, ни Линнея, ни Фарадея, ни Лайелла, ни Агассиза, ни Дэйна.[28] Боюсь, проживешь ты всю жизнь и не научишься отличать булыжник от папоротника.

— Мечтаю прожить ее именно так, папа, — упрямо отвечает очаровательная невежда.

Если, гуляя, Равенелы повстречают знакомых, тем не удастся отделаться скромным кивком и улыбкой, как это заведено в Новом Бостоне. Доктор остановит бостонца, сердечно пожмет ему руку, спросит о его здоровье и здоровье домашних и на прощанье добавит какую-нибудь учтивость. Новобостонец польщен, но вместе с тем озадачен и уходит домой, ломая голову над непривычными тонкостями.

— Ты просто терзаешь их, папа, — говорит Лили отцу. — Они не знают, что делать с твоими любезностями. Им некуда их девать.

— Элементарная вежливость, дорогая моя, — отвечает отец.

— Элементарное в Луизиане здесь выглядит фантастичным. Кстати, я сейчас поняла, почему все так вежливы в Луизиане. Невежливые — в могиле, их пристреливают на месте.

— Ты отчасти права, — соглашается доктор, — бретерство поддерживает показную любезность. Но давай-ка подумаем, что такое дуэль? Отправить другого пинком на тот свет, разве это не апофеоз нелюбезности. Кому это может понравиться? Не берусь одобрять буяна, отправляющего меня к праотцам.

— Зато новобостонцы — зануды. Без малейшего чувства юмора.

— Гонители шуток имеют свои резоны. Они сами бывают смешны, но в целом — полезны для общества. В каждой стране какую-то часть населения надо лишать чувства юмора. Если все станут смешливыми, человечество будет в опасности; мир лопнет от смеха.

Нередко, выйдя из дому, они вдруг натыкались на Колберна и продолжали прогулку втроем. Ясный взгляд карих глаз Колберна и его добродушный смех изобличали в нем сразу прямую натуру, и хитрость, с которой молодой человек подстраивал эти «случайные встречи», выглядела весьма неуклюжей. Смешно было думать, что мисс Равенел не разгадает его уловок. Она не настолько была им увлечена, чтобы потерять проницательность, и отлично видела преднамеренность всех его действий. Что касается доктора, то он об этом не думал и ни разум, ни сердце ему ничего не подсказывали. Но Колберн, как на смех, боялся именно доктора, этого повидавшего свет ученого человека, и ни минуты не думал, что Лили проникнет в тайну его интриганства. Меня бесит порой эта явная глупость непрекрасного пола при столкновении мужчины с простейшей светской проблемой. Приведу вам пример. Колберн не танцевал, и однажды в гостях, когда он беседовал с Лили, кто-то другой пригласил ее на кадриль. Она приняла приглашение, но поручила ему подержать свой веер. Не было дамы в зале, которая не поняла бы, что, оставив Колберну веер, Лили просила его, (а точнее, велела) дожидаться ее после танца и тем самым признала, что предпочитает его своему кавалеру в кадрили. Но этот болван так ничего и не понял, надулся, решил, что отставлен, что веер поручен ему только в насмешку, и исчез на добрые полчаса с веером Лили в кармане. Не удивительно, что после того она долгое время не оставляла на его попечение свои безделушки.

Случай, правда, был исключительный, и причиной ему — ревность. Колберн был воспитанный молодой человек, умный и образованный. Беседы его с Равенелами были всегда содержательны, и говорили все трое, конечно, о мятеже. Каждого американца мучила эта тема; ночью терзала, как сонный кошмар, а днем — как горячечный бред. Никто не смел позабыть об этом хотя бы на час. Двадцать миллионов Северных патриотов содрогались от ярости, вспоминая о заговорщиках, которые злобно и нагло, во имя сохранения рабства и захвата политической власти решились разрушить великий чертог свободы, прибежище угнетенных, надежду всего человечества. Этих злодеев с горящими факелами, вопящих: «Власть или смерть!» — и готовых поджечь национальный храм, северяне ненавидели так, как редко кого ненавидели люди за всю мировую историю. Возмущение было всеобщим, и плыло оно по стране с той быстротой и энергией, какую дает современная техника и современная грамотность. Телеграф приносил новости, печатный станок их печатал, и каждая весть о новой измене южан и об ответном ударе разносилась в тот же день по стране. Разве только младенцы в своих колыбелях да безумцы в желтых домах не знали, что происходит. Возбуждение умов в Германии перед Тридцатилетней войной или в Англии перед Кромвелем я назвал бы локальным и вялым по сравнению с этим духовным взрывом в привычном к газете и к информации современном демократическом обществе. Кровь еще не лилась потоком; уважение к закону и вера в силу разумных решений не могут исчезнуть вмиг; и антагонисты, приставив друг другу к виску револьвер, пытались еще дискутировать; но уже от залива Сент-Лоренс и до Мексиканского все готовились к кровопролитию, к такому смертоубийству, на которое даже с незапамятных лет обагренная кровью Европа воззрилась бы, приподнявшись со старых полей сражения, немая от ужаса.

Женщины и дети не уступали мужчинам в патриотических чувствах. Очаровательнейшие новобостонки из лучших семейств города толклись ночами на городском вокзале, встречая военные эшелоны, идущие на Вашингтон, и забрасывали изумленных деревенских парней платочками, кольцами и побрякушками, чтобы тем показать защитникам родины свою любовь и сочувствие. Куда бы вы ни пришли, вы могли быть уверены, что в первые же десять минут услышите эти три слова: «война», «мятеж» и «измена». А раз таково было общее положение вещей, то Равенелы и Колберн толковали о том же. Оба джентльмена немало скорбели, что их дама была мятежницей. Гордый своим превосходством, своим правом повелевать, каждый мужчина бывает обижен, когда женщина пренебрегает его аргументами. Тем более он страдает, если строптивица — его дочь или жена, сестра, дама сердца. И мисс Лили, упорствуя в приверженности к мятежу, тоже заставляла страдать своего отца Равенела и влюбленного в нее Колберна. К тому же она ежедневно твердила им, что она — патриотка и что верность родной Луизиане и есть ее истинный долг.

Заметим попутно, что чем человек моложе, тем крепче он привержен идеям, в которых воспитан. Республиканцами в Англии бывают лишь пожилые люди; юные — все монархисты. Так и у нас: среди взрослых еще можно найти монархиста; но в школе и в детском саду — все за республику. Я знал пятидесятилетнего американца, ревнителя европейских вкусов и нравов, но дети его, все пятеро, были отборными янки. И наша юная восемнадцатилетняя леди, вскормленная луизианской землей, тоже держалась своих луизианских взглядов наперекор своему обожаемому отцу и поклоннику, тоже довольно милому человеку.

Доктор относился к Колберну дружески и с уважением. Он охотно вел с ним любую беседу, о войне же они могли говорить часами. Согласные между собой по всем основным вопросам, они спорили только о том, сколько продлится война. Южанин прикидывал, что для разгрома мятежников потребуется пять или шесть лет; северянин считал, что довольно будет пяти-шести месяцев. Мисс Равенел иногда утверждала, что Север капитулирует через год, а иногда угрожала сорокалетней войной (и ту и другую версию она привезла с собой из Нового Орлеана). И превозносила при том природную доблесть и воинское искусство своих земляков.