Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

• Название: Мисс Равенел уходит к северянам
• Автор: Джон Дефорест
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972

---

— Выходит, масса, что вы не хотите карать египтян,[103] — заявил лоснящийся, вечно смеющийся негр, известный под именем мистера Мо, — а мы так считаем, что вы тоже избраны богом, и вас угнетали почти что как нас, и вы имеете право на всех кур, принадлежащих мятежникам.

— Дорогие друзья, — возразил в ответ доктор, — что до вас, я уверен, что вы имеете право на всех решительно кур, принадлежащих мятежникам. Лично я таких прав не имею. Мой труд мне всегда оплачивался. Однако и вас я прошу — проявите великодушие, избегайте дурных поступков. Ваша задача, первейший ваш долг перед вами самими создать себе репутацию мирных и честных людей. Если вы недостаточно сыты, я постараюсь увеличить ваши пайки.

— Мы достаточно сыты, — загремел майор Скотт, а ну-ка, кто голоден, пусть выйдет вперед.

Никто не вышел вперед, все были сыты и веселы и разошлись, пересмеиваясь между собой. Равенел с удовлетворением отметил, что с этого дня размножение кур и свиней на плантации пошло в естественных нормах.

Ежевечерне в одной из необставленных комнат на втором Этаже Лили обучала грамоте, негров. На уроки ходили все, мужчины и женщины, от стариков — до малых детей. Их успехи в учении сперва изумляли ее, а потом, когда она познакомилась с ними поближе, доставляли ей чистую радость. Прилежание этих невежественных людей, их веселость, усердие, благодарные слезы были поистине трогательны. Обращаясь к своей учительнице, они называли ее «мисс Лили», и в голосе их была неподдельная преданность. А когда в класс, в роли инспектора, захаживал доктор, ученики встречали его столь ослепительными улыбками и таким задушевным сиянием глаз, что он мог сравнить это зрелище разве только с сиянием звездного неба. Если любовь к нам меньшого брата можно почесть за счастье, то мало кто был так счастлив в Эти летние месяцы, как Равенел.

Впрочем, как строгий историк, не могу умолчать и о том, что плод, который доктор растил в своем ветрограде, был не без пятен. Лили не раз огорчалась, а бывало, порой и впадала в отчаяние, разбирая скандалы и свары негров, приходивших искать суда или к ней, или к доктору. И первым вступившим на путь порока был, увы, их лидер и столп добродетели — Скотт. Это было прискорбно, тем более что он не только считался десятником, но и назначил себя самовольно духовным вождем всей негритянской общины. Каждое воскресенье он обращался к ним с проповедью и втайне считал себя более искусным оратором, чем Равенел; ибо доктор, молясь поутру, прибегал все же к помощи Библии или молитвенника, а красноречие майора Скотта и памятливость его на цитаты из Библии не знали границ. Когда майор Скотт молился, голос его гремел так, словно молился не он, а Васанский бык;[104] и если бы райские стены можно было свалить одним только грохотом, как в Иерихоне, то Скотт овладел бы, конечно, раем без посторонней помощи. Будь Скотт белокожим и образованным человеком, он стал бы, наверно, священником или политиком не из последних. У него была здоровенная глотка, природный ораторский дар и богатое воображение. А по искусству душеспасительной речи, подкупающей внешности и геркулесовой силе, музыкальности, бархатистому басу, первоклассным зубам и сверкающим белкам глаз Скотт мог бы сравняться с самим дядей Томом, этим бессмертным созданием госпожи Бичер-Стоу. Но, как и многие белокожие христиане, этот сравнительно добродетельный негр не находил в себе сил, чтобы блюсти разом все десять заповедей. Порой ему очень хотелось соврать, а что до седьмой заповеди, то он нарушал ее чаще царя Давида. Приходилось все время улаживать ссоры, возникавшие из-за нежелания майора уважать святость брака. Доктору даже пришлось повенчать его заново, призвав для того капеллана из форта Уинтропа. Доктор сказал тогда Скотту, что если случится еще хоть один скандал, то майора придется отправить без всякой поблажки прямо к военным властям и сдать в рекруты.

— Грущу о содеянном, масса, — заявил Равенелу опечаленный и испуганный Скотт. — Отныне вступаю на путь добродетели. Теперь я, конечно, повенчан по-настоящему. А раньше было не то. Ведь нас не венчали, как водится у почтенных людей. Был бы я раньше повенчан, как венчаются белые, никогда не попал бы в беду, и не нарушил бы заповеди, и не впал бы в печаль, и не рыдал бы тайком, и не каялся, как каюсь сейчас. И если я, масса, не говорю вам сейчас самую чистую правду, пусть мне вовек не отпустят моих грехов.

Тут обычная величавость майора поблекла (или, быть может, напротив, показала себя во всем блеске): он зарыдал и, кто знает, возможно, что даже раскаялся.

— Я огорчен, конечно, но не так уже удивлен, — сказал, между прочим, доктор, обсуждая с капелланом из форта эту историю. — Я почему-то решил, что нашел дядю Тома, внушил себе мысль, что падение рабства разом облагородит характер негра, наперекор столетиям гнета и дикости. Ждал морального чуда, и совершенно напрасно. Святой Винсент де Поль[105] не может родиться вдруг, на плантации, в обстановке нравственной дикости и разложения. Если трезво судить, наш майор Скотт самую малость поплоше царя Давида. А это совсем недурно для человека, которого тридцать миллионов американских сограждан мучили с самого дня рождения, не давали подняться и только лишь год как отпустили на волю.

— Прошу прощения, — возразил капеллан, — но мне кажется, доктор, вы снижаете роль благодати. Будь ваш Скотт христианином в душе (в чем я сомневаюсь), он так легко не поддался бы искушению.

— Уважаемый сэр, — мягко заметил доктор, — душу нельзя просветить, не просветив сперва разума. Как нам вершить добро, не зная, что есть добро? Человеку читали одну часть Библии и не читали другой. И вот он сбит с толку, а те, кто над ним и командует, подают ему слишком часто самый дурной пример. Поверьте, если учесть обстоятельства, наш майор Скотт — совсем недурной христианин. Я скорблю о его грехах, но осуждаю не столько его, сколько тех, кто вводил и вводит его в заблуждение.

— Вы забыли о дяде Томе, — возразил капеллан, только недавно попавший в южные штаты.

— Уважаемый сэр, дядя Том — плод чистейшей фантазии. Такого негра-раба не было и не будет. Человек не может родиться и вырасти в рабстве и остаться совсем не затронутым зверством, грубостью и унижением неволи. И Онисим,[106] позволю себе заметить, не был образчиком истинного христианина. Но у апостола Павла хватило моральной чуткости направить его к Филемону, как еще не окрепшего члена общины, нуждающегося в помощи и снисхождении.

По традиции, утвердившейся еще при невольничестве, оскорбленные негры-мужья недолго упорствуют в своем праведном гневе; не прошло двух недель, и майор Скотт снова выступил перед своими собратьями, самоуверенный, как всегда, и — с всегдашним успехом.

У Равенелов дела шли недурно. Лили, правда, порой грустила, когда от Картера долго не было писем и еще оттого, что жизнь на плантации казалась ей монотонной. Доктор, целиком поглощенный делами и к тому же свободный от любовных тревог, был счастлив почти как дитя. Уж таков был характер у доктора, что он всегда и везде был доволен. Какое бы место для жительства ни избрала ему судьба, оно казалось ему непременно приятным, а если он после того попадал в лучшее место, то говорил, что ему тут еще приятнее. Если бы только отсидка в тюрьме не считалась таким позором, он нашел бы приятность и там, а выйдя на волю, наверно, воскликнул бы: «Смотрите, а здесь еще лучше!»

Впрочем, я забегаю вперед, не успев рассказать о некоторых важных событиях. Лили сперва получила от мужа письмо с известием, что он вот-вот приедет, а потом, вслед за этим, другое, где Картер писал, что задерживается на несколько дней ввиду неожиданного и неотложного дела. Следующие два письма пришли от него из Брешера — городка, расположенного на Атчафалайа-Ривер, но что там полковник делал, было совсем неясно. Потом писем не было целых три дня. Лили совсем извелась от тревоги и, пытаясь забыться, ушла с головой в хозяйство и другие дела. Все разъяснилось, когда доктор приехал из форта со свежей новоорлеанской газетой, где сообщалось, что Брике успешно форсировал Атчафалайа-Ривер и при Кэмп-Бисленде нанес поражение противнику.

— Все в полном порядке, — сказал Равенел, входя. Он с торжествующим видом размахивал газетным листом и широко улыбался, стараясь сразу развеять сомнения и страхи дочери.

— Что там пишут? — спросила Лили в ужасном волнении, все еще опасаясь недобрых вестей.

— Бэнкс разгромил противника. Огромный успех. О полковнике Картере сказано, что он невредим и отличился в бою.

— Боже мой, папа!

Она побелела при мысли о страшной опасности, которой избежал ее муж, и сразу подумала: какие же новые грозы его поджидают?

— Тебе следует радоваться, моя дорогая.

— Но почему же он ринулся в бой, ничего не сказав? Заставил меня так мучиться! — вскричала Лили без малейших признаков радости.