Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

• Название: Мисс Равенел уходит к северянам
• Автор: Джон Дефорест
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972

---

Пригласив какого-нибудь офицера четвертым партнером за карточный стол, наша троица проводила счастливейшие часы за вистом и юкром. Стоило Лили открыть свои карты, и она заявляла под хохот обоих мужчин, что у нее опять нет игры, ей не взять ни единой взятки. Она непрерывно болтала, сообщала, какие у нее на руках козыри, подглядывала в карты партнеров, визжала от счастья, когда ей везло, короче сказать, нарушала все священные правила виста. Она забывала, какие объявлены козыри, путала черви с бубнами, ходила не с той карты и не давала партнеру забрать законную взятку. Когда у нее были козыри, она крепко за них держалась и укоряла каждого, кто ей в этом мешал. Она заставляла партнера сдавать за нее и потому чаще прочих вступала в игру. Словом, ей все разрешалось, она играла без правил, и все были счастливы. Да и как могло быть иначе, разве она не была здесь владычицей и богиней, Семирамидой, Юноной? И где бы нашелся охотник бунтовать против такого безмерного счастья, веселья, гармонии, дружбы?

Лили была в том чудесном расцвете души и тела, когда вашу жизнь не омрачает ни единое пятнышко: ни болезнь, ни дурное предчувствие, ни случайный каприз. Земное блаженство, но столь беспредельное, что оно казалось сродни не-земному, сопровождало ее все это лето и сквозило в улыбке, которой она так щедро дарила других. Помните ясного ликом ангела на первой картине «Странствий по жизни» Коула,[122] который стоит у кормила ладьи, плывущей по мирной реке. Это — мать со своим первенцем, а может быть, только еще с его нерожденной душой. Так вот миссис Картер походила на этого ангела, только была веселей его и лукавей. Ее голубые глаза излучали здоровье с такой интенсивностью, что видно было: жить для нее — значит радоваться. Ланиты ее, в которых в обычное время было больше от лилии, чем от розы, сейчас пламенели румянцем, и казалось, что кровь вот-вот брызнет сквозь нежную кожу. Ее руки, шея и плечи уже не были как у Дианы, а стали округлыми, сильными, как у Юноны. Этот новый, подлинно женский расцвет и делал ее такой довольной, счастливой, прекрасной.

Она уже несколько раз намекала мужу, что хочет открыть ему некую тайну. Но только он спрашивал, Лили краснела, смеялась и говорила, что тайны, собственно, нет, что она пошутила, а если какая и есть, все равно она не расскажет. А про себя удивлялась, считала просто смешной его недогадливость. Но вот однажды она призналась ему во всем, заперев предварительно двери и опустив жалюзи, ибо сказать об этом при свете дня было так же мучительно, как при посторонних свидетелях. А сказав, приникла к нему, заливаясь слезами и жадно внимая его уверениям в горячей любви.

После этого Картер стал еще более нежен с женой. Любое ее желание, прихоть выполнялись немедленно. Он решил ограничить ее занятия спортом, и прежде всего верховую езду, и был не на шутку встревожен, когда она, своевольно смеясь и отшучиваясь, отказалась ему подчиниться. Он написал обо всем Равенелу, и тот приехал к ним в гости. Муж и отец вдвоем сумели ее урезонить; скачка верхом сменилась прогулками и работой в саду. И столько было теперь у Лили в запасе любви, что она, не скупясь, отдавала ее не только своим цветам, но и птицам и лошадям, собакам и кошкам. Колберн тут оказался незаменимым. Он очень любил животных, и слабых в первую очередь; так, например, любил кошек больше собак, потому что считал, что кошек все обижают и не умеют ценить по достоинству. У него были в детстве кошки (так он рассказывал), дружившие с ним сильнее, чем Давид с Ионафаном[123] (женщины, добавлял он, не способны к такой привязанности). А их трехцветная кошечка, та просто зачахла от горя, когда его мать умерла. Его собственный кот, когда Колберн пошел на войну, пытался в последний момент забраться к нему в чемодан.

— Ручаюсь, — настаивал Колберн, — Том узнал, что я еду, и хотел быть вместе со мной.

Лили не спорила с ним. Чувство любви и в людях, и в бессловесных животных казалось ей очень естественным. Она постигала сейчас душой, что любовь — это все в жизни.

Кстати замечу, что привязанность Колберна к домашним зверькам коренилась в его натуре. Она шла от его сочувствия ко всем, кто был слаб и беспомощен, от его глубокой душевности. Он всегда опекал стариков и детей, бесконечно с ними возился, и они отвечали ему благодарной любовью. С другой стороны, к цветам, например, и вообще к неодушевленной природе, он был равнодушен. Ботаники не любил, удивлялся, когда узнавал, что кто-нибудь с ним несогласен, и утверждал, что она чужда человеческим судьбам. Геологию он трактовал по-иному, находил, что она как-то связана с ранним периодом жизни людей или, во всяком случае, с теми гигантскими переворотами в царстве природы, после которых люди явились на свет. Также и астрономия вызывала в нем интерес, ибо Колберн считал, что в будущем люди смогут совершать путешествия в межпланетном пространстве. И самой значительной для него звездой в небесах была та звезда из Плеяд, которая, как полагают, является центром и солнцем для всей остальной вселенной. Ведь вокруг этой звезды вращался весь его мир, включая и миссис Картер.

Это лето, наверное, было самым счастливым и в жизни полковника Картера. Отказавшись от выпивок, он был в отличной физической форме и до того сбавил в весе, что Лили даже расстроилась, считая, что он захворал. Колберну он постоянно советовал поскорее жениться, и они не раз обсуждали этот вопрос, правда, в отсутствие миссис Картер — стоило ей войти, и Колберн искал для беседы другие темы. Вообще же наш Телемак не уступал своему Ментору[124] в похвалах преимуществам брачной жизни, а как теоретик оказывался даже сильнейшим.

— Я лично считаю, — философствовал Колберн, — что и мужчина и женщина, если взять их в отдельности, несовершенны и только в союзе друг с другом, в слиянии им дано обрести завершенность, которую Эмерсон[125] именует округлостью круга. Влечение к такому союзу зовется любовью и воплощается в браке. Вспомним по этому случаю лошадь барона Мюнхгаузена. Когда ее рассекли пополам, и той и другой половине пришлось весьма худо, но обе вкусили блаженство, соединившись. Вот вам история каждого холостяка и незамужней девицы; порознь они неприкаянны, но сколь они счастливы, обретя наконец друг друга.

— Клянусь Юпитером, Колберн, вы настоящий философ, — откликался полковник. — Из вас может получиться писатель. Пока же вам следует претворить свои рассуждения в действие. Вспомним о миссис Ларю… Впрочем, нет, — прерывал он себя. — Эта дама вам не подходит. Поищем невесту получше.

В серьезной беседе Колберн был интереснее Картера; зато тот был сильнее в беспорядочной, легкой беседе в малознакомой компании; здесь светский опыт полковника и привычный апломб давали ему преимущество. Если Картер блистал в подобной компании, вы, конечно, могли быть уверены, что он успел пропустить пять или шесть стаканчиков; и равно могли быть спокойны, что он не проявит каких-либо признаков опьянения, пока не проглотит вторую такую же порцию, — у Картера была очень крепкая голова. Пускай мой читатель припомнит обед в профессорском доме Уайтвудов, вечер в новобостонской гостинице и пикник на другой день, когда Картер страдал от похмелья, — и перед ним встанет Картер во весь свой рост, душа общества и собеседник. Но если сюжет разговора требовал некоей учености, полковник смолкал и готов был внимать капитану с готовностью, повергавшей того в смущение. Как-то раз — беседа зашла о Порт-Гудзоне — Колберн заметил, что у римлян было в обычае, становясь на ночлег, укреплять свой бивак, причем один легион всегда стоял на часах, охраняя работавших воинов, а другой выдвигался вперед в боевой готовности и прикрывал фуражиров. Если полковник и знал в молодые годы такую премудрость, то, конечно, давно позабыл. И теперь он взирал на Колберна с очевидным восторгом, почитая его несомненно ученейшим мужем. То был не единственный случай, когда капитан-ополченец вынужден был убедиться, что кадровые офицеры мало что знают вне рамок своей непосредственной службы. Не все, разумеется, — Фелпс, например, бил философом, а Франклин образованным химиком,[126] — но как правило — средний армеец так же оторван от жизни и волнующих мир интересов, как какой-нибудь морской волк, пропадающий в океанах; и даже подход их к чисто военным вопросам зачастую был узко техничным.

Нельзя не отметить, что посреди этих услад и приятностей у Картера было также немало забот. Он тратил больше, чем следовало, и сколько ни думал об этом, не мог найти способа, как сократить свои траты и увеличить доходы. Насколько хватало, он обходился своим полковничьим жалованьем, а на прочее писал векселя. Он равнодушно внимал жалобам кредиторов (многие, полагаю, сочли бы полковника циником), но опасался при том, что придет некий час и ему откажут в кредите. Что тогда скажет Лили, которую он так балует?

ГЛАВА XXVI Капитан Колберн описывает походную жизнь