Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

• Название: Мисс Равенел уходит к северянам
• Автор: Джон Дефорест
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972

---

Доктор с любезной улыбкой сказал, что он тоже доволен, что Картер стал генералом.

— Я был в вас уверен, сэр. Вы и сами хороших кровей. Сразу видно по вашим манерам, по всему разговору. Так вот я считаю, что правительство в Вашингтоне очень правильно сделало, продвинув по службе Картера. Этот Картер — прошу прощения, я не хочу похваляться, что я с ним на короткой ноге — он мой командир и я сознаю значение субординации, сэр; я только хотел вам сообщить, что он, генерал Картер, рожден, чтобы быть командиром и победителем. Он всех и всегда побеждает. И на поле сражения, и в будуаре. Побеждает мужчин, побеждает и женщин. Черт побери! (Тут Ван Зандт вдруг осклабился и вакхически захихикал.) Я случайно набрел на забавное доказательство, сэр, что прекрасный пол не в силах перед ним устоять.

Доктор в тревоге глянул на дверь, но дождь лил по-прежнему, и спастись было некуда.

— Еще должен сказать вам, сэр, что я ранен, — продолжал свою речь Ван Зандт. — Один раз меня стукнули при Порт-Гудзоне, другой при Плезент-Хилле.

— Уважаемый сэр, тогда вы простудитесь насмерть на этом дожде, — сказал ему доктор.

— Благодарствуйте, сэр, — возразил Ван Зандт, отступая чуть в сторону от лившей сквозь ветхую крышу воды. Ничего со мной не случится. Вода не вредит мне, сэр, пусть только не льют ее в виски. Как наружное средство она тоже мало приятна, но, попавши в желудок, становится просто губительной. Не сочтите, прошу вас, что я против мытья. Мое первейшее правило — поутру обтираться губкой, разумеется, если не спишь под огнем противника. Значит, я получил на орехи при Плезент-Хилле, пулевое ранение в мякоть бедра, пустяки, ерунда, но меня отослали в тыл полечиться в Сент-Джеймский госпиталь. Я терпеть не могу лазаретов. Поят там молоком, сэр. — На лице у Ван Зандта заиграла гримаса испуга и отвращения. — Пришлось самовольно взять отпуск и поехать в Лейк-Хауз. А там у меня увели коня, и вот возвращаюсь пешком. Потому и имею честь беседовать с вами, сэр. Но, кажется, я не закончил рассказ о Картере. Боюсь, что винцо, которым меня угостили в Лейк-Хаузе, малость туманит мне голову. Пить надо только виски, чистый и неразбавленный. От души вам советую, сэр. Нам бы сюда на двоих фляжку виски, и мы без малейшей скуки скоротали бы ночку, сэр. Значит, выходит, я толковал вам о Картере, какой замечательный он у нас командир. Да-да, вспоминаю, речь шла о письме. Черт побери, да оно у меня в кармане и, наверно, совсем промокло под этим проклятым дождем. Не сочтите за труд почитать его, сэр, и увидите сами, насколько я прав, когда говорю, что наш Картер всегда и везде побеждает. Дама сама признается, что он ее победил, сдается на милость противника. Сдача без всяких условий, черт побери, в стиле Улисса Гранта.[152] Опоссум сдается на милость охотника!

«Наверно, письмо от Лили, — подумалось доктору. — Этот пьяный болван не знает, что Картер женат, и принял нежность жены за излияния любовницы. Самое лучшее — все ему разъяснить и пресечь тем дальнейшие сплетни».

Он взял у Ван Зандта размокший бумажный сверток, в котором был спрятан сложенный вдвое конверт. На конверте было надписано «Полковнику Дж. Т. Картеру», а снизу в углу: «Лично». Нет, почерк не Лили, и странный какой-то, округлые крупные буквы, похоже, рука иностранца. Но когда доктор вынул письмо, то признал, как ему показалось, изящный и четкий почерк миссис Ларю. Пьяный Ван Зандт не заметил, как дрогнули руки у доктора и страшная бледность разлилась по его лицу.

— Притомился я, черт побери, — объявил наш гуляка. — С вашего разрешения, сэр, завалюсь и сосну; так сосну, как никто не спал еще со времен семерых спящих.[153] И прошу не пугаться, сэр, если я захраплю. Это будет как взрыв парового котла на речном пароходе.

Оторвав пару досок от стенки, он уложил их в углу, потом раздобыл в очаге дочерна закопченный камень вместо подушки, на него положил свое кепи, растянулся во весь богатырский рост и уснул еще раньше, чем доктор принял решение. Читать или не читать письмо? Ему очень хотелось увериться в невиновности миссис Ларю; об ином Равенел пока не желал даже думать. Он старался припомнить сейчас все шаги этой дамы, ее поведение со дня замужества Лили и не мог привести ни единого факта, как-нибудь ее уличавшего. Кокетка, конечно, без твердых моральных устоев, но из этого вовсе не следовало, что она безнадежно порочна. Не понимая характера миссис Ларю и считая ее импульсивной и пылкой женщиной, Равенел допускал, что в какой-то несчастный момент она могла оказаться чувствительной к чарам такого мужчины, как Картер. Что касается Картера, доктор был совершенно спокоен: тот и в мыслях не мог обмануть свою молодую жену («мою дочь», как твердил себе доктор). Нет, надо прочесть письмо, покончить с дурацкой историей, отогнать эти низкие страхи. Равенел развернул письмо и вновь на минуту задумался. Вторгаться в чужую тайну, тем более женскую, едва ли достойное дело. Хорошо, но, с другой стороны, тайна уже нарушена, и храпящий в углу пьяница давно прочитал письмо. А вернее всего — это просто пустяк, первоапрельская шутка. Тогда его долг и прямая обязанность разъяснить все Ван Зандту. Ну, а если — все может быть — речь идет о преступной страсти, он обязан о том узнать и защитить свою дочь от удара.

Доктор прочел письмо до самой последней строки, после чего он присел на порог, не замечая дождя. Сомнения не было, эти двое, писавшая женщина и адресат, были любовниками. В письме говорилось ясно и более чем откровенно о прежних любовных свиданиях и назначалось новое. Правда, имени Картера доктор в письме не нашел, только лишь на конверте. Но распорядок служебных занятий был несомненно его; упоминалась в письме и поездка — вдвоем — в Нью-Йорк. Да, это был Картер! Столь нестерпимых душевных страдании Равенел не испытывал со времени смерти жены. С полчаса он шагал по натекшим глубоким лужам взад-вперед по лачуге, а потом, заметив, что дождь перестал, уныло поплелся домой.

Разорвать ли письмо? Вручить письмо миссис Ларю и тем ее уничтожить? Послать Картеру? Дать прочитать Лили? Любое решение казалось ужасным. Да что так карает его судьба? Ведь он ни в чем не повинен.

Дома, сменив намокшее платье и сунув письмо в бумажник, он сел за обед, стараясь казаться веселым. Но Лили, приметив неладное, тут же спросила:

— Что стряслось с тобой, папа?

— Промок до костей, дорогая. И тащился по грязи. Ужасно устал. Думаю лечь пораньше.

Еще раза два или три в течение обеда Лили спросила отца, что с ним приключилось. Она вполне доверяла его объяснениям; просто она беспокоилась о его самочувствии, а кроме того, любила о чем-нибудь спрашивать. Но, удрученный своей мучительной тайной, доктор вдруг рассердился и сухо сказал, что совершенно здоров и хочет только покоя. Тут же, раскаявшись, он укорил себя мысленно за раздражительность. Его вновь охватила тоска, когда Лили, вспомнив о муже, сказала:

— Уж пора бы ему написать. Как ты думаешь, папа, скоро придет письмо?

— Очень скоро, моя дорогая, — ответил он сумрачно, размышляя о страшном письме, лежавшем в его кармане; он даже сжал руки, боясь невзначай поддаться невольному импульсу и вынуть письмо.

— Война здесь, на юге, идет, наверно, к концу? И сражений больше не будет. Как ты думаешь, папа?

— Сражение ему пригодилось бы.

— Пригодилось бы? Что ты, папа? Он уже получил звезду. Не надо больше сражений.

Папа молчал, он не мог объяснить своей дочери, что Картеру было бы лучше всего погибнуть в бою. Доктор, заметим, не знал, что у Картера с миссис Ларю все покончено.

— А вот и наш маленький генерал, — объявила торжественно Лили, когда нянька внесла Рэвви, провести, как обычно, с мамой и с дедом послеобеденный час. — Ну скажи, разве он не прелестен? — вопросила она уже в тысячный раз, принимая ребенка от няньки и сажая на руки к деду. Гукающий, неугомонный, льнущий к нему младенец, хватавший деда за галстук, очки, часовую цепочку, милый, беспомощный и незлобивый, подарил Равенелу, впервые за эти ужасные три часа, минуту забвения, почти безмятежного счастья. Как они нас утешают, невинные, ищущие у нас покровительства, милые дети в момент, когда сами мы ищем у них спасения от измен и жестокости неверных нам взрослых людей! А другие несчастные, у кого нет детей, порой обращаются за утешением к собакам и кошкам, зная, что те хоть слабы и немы, но зато хранят верность хозяину. И сейчас, обнимая младенца, Равенел мучительно думал, как поступить им с его отцом, и, возвращая ребенка матери, молвил гораздо серьезнее, чем того требовал случай:

— Возьми его, дорогая. Вот в ком твое утешение.

— Папа, ты все-таки болен, — в беспокойстве сказала Лили. — Полежи на диване.

— Нет, я, пожалуй, пойду и лягу в постель, — возразил Равенел. — Уже восемь часов, и мне будет полезно поспать эту ночь подольше. Не провожай меня, Лили.

Поцеловав на прощанье ее и младенца, Равенел обратился в поспешное бегство, внезапно заслышав голос миссис Ларю; у невинного, как это часто случается, не было смелости поглядеть в глаза виноватому. Уходя, он успел с изумлением, почти с отвращением увидеть сквозь неплотно прикрытую дверь, как миссис Ларю, игриво склонившись к Лили, ласкала ребенка.