Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

• Название: Царский угодник. Распутин
• Автор: Валерий Поволяев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026715-0, 5-271-10179-7, 5-9578-1317-6

Известный писатель-историк Валерий Поволяев в своём романе «Царский угодник» обращается к феномену Распутина, человека, сыгравшего роковую роль в падении царского трона.

---

Когда Распутину прочитали эту телеграмму, он вяло пожевал ртом, попросил промокнуть ему мокрый лоб.

   — Всё равно не верю, что мы с германцем схлестнёмся! — сказал он.

   — Так развивается же сюжет! Развивается! — резким голосом произнёс Гагенторн. — Кто ему может помешать? Я? Вы? Вряд ли, батенька! Не дано.

   — Я должен помешать, — Распутин перестал жевать ртом, Гагенторн в ответ только хмыкнул. — Если хватит сил, — сказал Распутин.

   — Вот именно! — Гагенторн снова хмыкнул. — Если хватит сил!

   — И если буду жив!

   — Угу, по знаменитой толстовской формуле: ЕБЖ — если будем живы! Но события раскрутятся так, что никто никого даже спрашивать не станет. Кашу эту варят не люди — государства. А для государств все мы — маленькие мошки.

   — Верно, — произнёс Распутин и закрыл глаза.

Следующие телеграммы «Курьера» были тревожными.

«Жар повысился. Распутин всё время находится в бреду. Опасаются последствий. Родные в отчаянии».

«Состояние плохое. К Распутину не допускают никого, даже родственников. Распутин снова обратился к властям с просьбой прекратить дело против Феонии Гусевой, которая сейчас лежит больная в тюремной, больнице».

Что ощущал Распутин к Феонии? Ненависть, обиду, раздражение, злость, желание унизить, раздавить её — хотя бы этим ходатайством, с которым он обратился к губернскому начальству. Или досаду, что вот так просто, ни за что ни про что попался, дал заколоть себя? Ну будто чушку перед рождественскими праздниками! Или в Распутине, когда он думал о Феонии, шевелилась тоска, откуда-то издалека накатывало прошлое, из прозрачной темноты возникало красивое точёное лицо молоденькой монахини, которую он бил по щекам, требуя покориться, и дважды, не выдержав, ткнул кулаком под грудь, в разъем рёбер, и злорадно усмехнулся, услышав, как у монахини перехватило дыхание и хрустнули кости.

Да, прошлое сжимало его клещами, Распутину многое хотелось переделать в нём, да, к сожалению, не дано было: оком он всё видел, да зубом укусить не мог.

— Не могу, — страдальчески вздохнул Распутин, не открывая глаз, и повозил головой по подушке, — и грешен, и жалок, и слаб... кто я? Обычный человек!

Обычный человек часто бывает и грешен, и жалок, и слаб, но случается иногда такое, что жалость, слабость, душевная квёлость, пороки и грехи, собранные вместе, производят гремучую реакцию — и слабый человек превращается в зверя, в гиганта, способного оглоблей сокрушить или хотя бы перевернуть мир. Распутин подозревал, что он принадлежит именно к этому разряду людей, и если бы ему дали оглоблю подлинней, он точно бы перевернул землю. Впрочем, он и так многое перевернул. Ну кто бы в его Покровском мог предположить, что простой мужик Гришка, сын Ефимов, будет сидеть за одним столом с самим самодержцем?

А Распутин сидит. И рассказывает, как угрюмые бородатые чалдоны бьют белку одной дробиной. Дело это тонкое, надо, чтобы дробина попала белке точно в глаз.

И заметьте, белку бьют не пулей, а обычной дробью, полным патроном, в котором дробинок этих, может быть, целая сотня, и если весь заряд попадёт в маленького зверька, то в худшем случае рыжая шелковистая шкурка его превратится в сплошную дыру, а в лучшем — в решето. Но чалдоны стараются стрелять так метко, что из сотни дробин только одна попадает в белку и поражает её точно в глаз — дырок лишних не делает, а там, где глаза, там уже есть дырки естественные, и это допустимо.

Царь любит такие рассказы. И царица Александра Фёдоровна любит. И царёнок Алексей, к которому Распутин питает слабость — как увидит его, так в груди рождается невольное тепло и в висках возникает тепло, вызывает жалость: за что же природа так неласково обошлась с этим милым пареньком? То он хромает, то ни с того ни с сего у него подскакивает температура, то вдруг царапина никак не хочет заживать — всё сочится, не засыхает, то голову начинает сжимать железным обручем...

Сам Распутин чувствует в себе силу, которую дал ему Симеон Верхотурский, силы этой у Григория раньше не было, а сейчас есть, он начал её ощущать: проведёт руками по голове Алексея — и у того болей как не бывало, улыбается паренёк, сияет глазами. Боль Григорий может утихомиривать и на расстоянии, и не по телефону...

Распутин снова впал в больную одурь — видел себя сидящим на сундуке с грехами, чистенькую скатерть перед собой и Симеона Верхотурского, Симеон требовал, чтобы Григорий выложил свои грехи на скатёрку, пересчитал, а Распутин сопротивлялся. Тогда Симеон пригрозил, что лишит его святого дара, и Распутин, не выдержав, заплакал, что нужен царю с царицей до тех пор, пока умеет делать то, чего не умеют другие, как только лишится этого дара, то лишится и их благосклонности. Впрочем, царя он и в грош не ставил, но главным для него был не царь, а царица, — мужик и командир в романовском доме... Когда Распутин отплакался, Симеона уже не было — святой человек исчез!

   — Где я? — слабо прошептал Распутин и ничего не услышал в ответ. Плавали только перед ним красные и зелёные воздушные круги, совершенно невесомые, как облака, цеплялись друг за друга, среди кругов этих Распутин увидел людей, пригляделся к ним — знакомых лиц не было, люди были чинные, приветливые, над головами у них плавали небольшие золотые колечки. Распутин Понял — святые. И ещё понял, что он умирает. — Разве я умираю? — неверующе прошептал он и по-настоящему испугался: а ведь действительно умирает!

Неожиданно он услышат тихий ясный голос и не сразу понял, что говорит Симеон Верхотурский:

   — Прости всех, на кого имеешь зло, Григорий!

   — Прощу, — пообещал Распутин.

   — И молись, молись, молись всё то время, что тебе осталось жить!

   — Будет исполнено!

Наверное, поэтому он ходатайствовал перед губернскими властями, чтобы смилостивились над Феонией. Илиодорку тоже надо было простить. Очнувшись в очередной раз, Распутин спросил:

   — А что Илиодорка?

   — Пока в бегах. Не поймали.

   — Охо-хо. Где хоть бегает-то?

   — Одни говорят — на Кавказе, другие — в Крыму.

   — Ладно, — Распутин вздохнул.

В департаменте полиции появился секретный агентурный документ, добытый сотрудником, внедрённым в редакцию «Волго-Донского края» — газеты, издававшейся в Царицыне. В редакцию неожиданно пришло письмо от Илиодора — собственно, это не письмо было, а статья, хоть и наспех написанная, но пространная, с подробностями, со своей сюжетной линией — всё-таки у Илиодора имелся литературный дар.

Секретному агенту удалось снять копию не только со статьи, но и с записки, положенной в конверт. «По написании статья за спехом не прочтена. Могут быть всякого рода ошибки, описки. Прошу исправить. Илиодор».

В записке было указано место, где сейчас пребывал Илиодор: Норвегия, город Христиания[24]. Вон куда занесло беглого монаха! Его ищут на Кавказе, в Одессе, говорят, чуть не поймали — еле удрал проповедник, привычно переодевшись в дамское платье, буквально из рук полиции выскользнул, и то благодаря полоротости какого-то унтера, а он — в Норвегии!

Статья называлась «Мытарства злополучного беглеца». «Почему, когда, как и куда совершилось бегство?» — спрашивал сам себя Илиодор и пространно отвечал на этот вопрос. Сотрудники в редакции схватились за головы — это какая же удача подвалила! Всех в России обыскали, даже блистательных петербургских репортёров! Всех заставили умыться! Редактор на радостях заказал в ресторане стол для всех сотрудников, хотя ещё не предполагал, что с публикацией у него возникнут трудности и он не раз обругает Илиодора — лучше бы монах не присылал свою статью! Илиодор писал:

«За границей, в иной земле, когда нет около тебя человека, с которым ты мог бы побеседовать час-другой на родном языке, как охотно перо просится в руки и быстрее и ладнее скользит по бумаге...

Я воображаю, сколько разной разности, порой причудливой и странной, напечатали газеты разного направления по поводу моего бегства.

Воображаю только, но не знаю, потому что я с 4 июля, то есть с того дня, в который полиция открыла мой побег из «Новой Галилеи», и до сегодня не читал ни одной газеты. Не читал отчасти из тактических соображений — был в дороге, а потому не желал обращать на себя чтением газет лишнего внимания публики. Не читал ещё и в силу сложившихся неблагоприятных условий: мне пришлось более путешествовать по иным землям — Финляндия, Швеция и Норвегия, где русских газет и днём с огнём не сыщешь, а иностранных газет я, по незнанию мною иных языков, читать не мог».

Кстати, именно в это время «Петербургская газета» опубликовала заметку «По пятам за Илиодором»: «Илиодоровцы получили известие, что Илиодора в Одессе едва не поймали. Илиодор поспешно выехал на Кавказ».

А в Царицыне в те дни появился мрачный вислоусый человек в лаковых туфлях и узких, в яркую полоску брюках. Он зашёл в церковь, где молились илиодоровцы, впустую поцыкал зубом, выражая своё отношение к молитве, толкнул локтем пышную старуху Никитину — вдову купца: