Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

• Название: Татьянин день. Иван Шувалов
• Автор: Юрий Когинов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-011360-9, 5-271-04504-8

О жизни и деятельности одного из крупнейших российских государственных деятелей XVIII века, основателя Московского университета Ивана Ивановича Шувалова (1727-1797) рассказывает роман известного писателя-историка.

Иван Иванович Шувалов был плоть от плоти XVIII века — эпохи блистательных побед русского оружия, дворцовых интриг и переворотов...

И всё же он порой напоминал «белую ворону» среди тогдашних вельмож с их неуёмным властолюбием и жаждой богатств и почестей. Не ради титулов и денег он работал - ради России. Вот почему имя Шувалова не забыто среди имён его знаменитых современников — Потёмкина, Дашковой, Фонвизина, Волкова и многих других...

---

   — Выходит, и моё тут как бы участие в твоих, потёмкинских, селениях? — рассмеялся и Иван Иванович.

   — Твоё? Ага, а то как же! — И без перехода: — Постой, постой! А про Свешникова почему не спрашиваешь? После Англии он таки прямым ходом прибыл ко мне. И знаешь, чем здесь весь мой учёный люд удивил? Поспорил с одним раввином, что в две недели успеет усвоить древнееврейский язык. И — точно, одолел! Вот, брат, какие самородки имеются на Руси. Их только копнуть поглубже, а потом отшлифовать — так они заиграют, куда там бриллиантам и алмазам!

Сокровенная тайна

Внешне, казалось, Иван Иванович не менялся. Он по-прежнему выглядел сановитым, с виду не более чем пятидесятилетним мужчиной. На самом же деле он вступил в свой последний, семидесятый год. И если попристальней вглядеться в черты его всё ещё гладкого и представительного лица, несколько, впрочем, женственной красоты, то можно заметить следы если не подступающей дряхлости — этого-то как раз в нём и не было, — но некоторой всё же усталости.

Да что уж тут сказать, ежели те, кто был его много моложе, ушли в мир иной. Лет пять тому назад покинул сей мир светлейший князь Потёмкин-Таврический и некогда любивший проказы толстый увалень Денис Фонвизин. А в прошлом году преставилась и она, бывшая всего на два годка младше Шувалова Великая Екатерина.

Сбираться следом за теми, кто ушёл, дело, должно быть, не хитрое. Но к чему бы так уж очень торопиться, когда многое ещё не завершено. Правда, кураторство по университету он передал, как и замышлял, своему племяннику Фёдору Голицыну и с удовлетворением отметил про себя, что не ошибся. И тогда же подумал, что другой племянник, граф Андрей Шувалов, который так же хорошо начал свой карьер, слишком рано ушёл из сей жизни.

Был и он сам, если уж начать вспоминать, в один из минувших годков тож, как говорится, над краем пропасти. Так занемог, что не смог даже отправиться в Москву на коронацию императора Павла Петровича. Но отважился и написал тому, за которого когда-то так печаловался и который ответно выказывал ему всегдашнее своё внимание и любезность:

«Всемилостивейший государь! Я имел счастие видеть вас от часа вашего рождения, быть свидетелем в младенчестве вашем похвальным упражнениям; узнавать ваши душевные и сердечные качества, свидетельствующие ныне в узаконениях начала блаженства вверенного вам Богом народа.

Усердие моё, любовь и преданность к вашему императорскому величеству пребудут в моём сердце до конца моей жизни».

И несказанно обрадовался, когда вскоре получил из Москвы милостивый ответ:

«Иван Иванович! Поздравление ваше по случаю моего коронования я приемлю с благоговением, так как всегда с благодарностью вспоминать буду попечение ваше обо мне, во время моего младенчества; не сомневаюсь притом и в продолжении вашего ко мне усердия, коего цену я знаю, и в доказательство того ознаменовал я признательность к вам в день моей коронации. Пребываю впрочем вам доброжелательный Павел».

Недуг, тогда некстати его посетивший и не давший возможности принять участие в торжествах, однако, счастливо миновал. И не так чтобы часто, но позволяет появиться при дворе. Хотя, правду сказать, с каждым разом, ещё при матушке государыне Екатерине Алексеевне ловил себя на той мысли, что акты сии давно уже превратились для него в обязанности, лишённые прежнего смысла. Да и в самом деле, можно ли дважды ступать в одну и ту же воду?

Более всего теперь выдвигалась на первый план забота о том, что следовало бы успеть сделать для тех детищ, коим при жизни успел не только заложить твёрдую основу, но и придать последующий размах. Университет, слава Богу, оказался в надёжных руках. Академии художеств завещал библиотеку и все картины с прочими художествами, что собрал за много лет в иноземных странах.

А ведь так привык, чтобы полотна каждый день — пред глазами. Да вот третьего дня встал, ещё не скинув своего шёлкового шлафрока палевых тонов и в белом спальном колпаке, прошёл в гостиную и остановился у камина.

Да, всё там оказалось на месте, — по-прежнему радовали глаз две нимфы из белого мрамора, когда-то купленные в Италии.

Меж тем ночью привиделось во сне, будто лишился сей красоты, куда-то задевались эти скульптуры.

С чего бы такой сон? Вспомнил: был случай, когда мог их лишиться, и не во сне, а наяву.

Когда-то в одной из своих деревень подошёл он утром к окну и залюбовался прекрасным видом, открывавшимся пред ним. Вдали — лес и речка, а ближе к околице — луг.

Поинтересовался у управляющего, велик ли сей сенокос. «Точно не ведаю, — ответил управляющий, — но, полагаю, одной стороною доходит до тех вон кустов. Впрочем, то владения графа Кирилла Григорьевича Разумовского».

Время шло, но картина, что открывалась из окна, не выходила из головы. И тогда решился послать своего человека к Разумовскому с предложением, не уступит ли он тот лужок и какую назначит цену.

«Скажите Ивану Ивановичу, — ответил граф, — что я имения моего не продаю, ни целиком, ни по частям. Но если он даст мне те две статуэтки, что у него на камине, то я с ним охотно поменяюсь».

Луг в самом деле был хорош и радовал глаз. Но можно ли было из-за него лишиться той красоты, что излучали две великолепные нимфы, украшавшие и камин, и весь интерьер гостиной?

Иван Иванович посетовал: не удалось получить того, что его приманило. Но ведь сам не захотел расставаться с тем, что было в его глазах вечным.

Выходит, искусство и есть самое ценное из всего, что есть на земле, и ничто иное не может с ним сравниться? Да, если рассматривать искусство как вершину творческих устремлений человека. И потому, восторгаясь картиною или скульптурой, люди восторгаются не холстом и красками или глиною и мрамором в отдельности, а именно тем, что из этих самых примитивных и неодухотворённых материалов творит человеческий разум и человеческое чувство. И в этом смысле конечно же нельзя измерить одной и той же ценою пространство земли, засеянное травою, как бы ни было приятно глазу, и то, что было создано талантом живого существа.

Однако так ли уж и бездуховен для владельца поместья тот радующий взор, заросший травою кусок земли, если и его, честно говоря, сотворил труд людей? Разве не людское усердие обиходило и тот луг, и тот лес? Да и не только обиходило, но и заставило приносить, скажем, экономическую пользу, что является не в меньшей степени, чем искусство, целью жизни.

Вспомнился недавний случай, когда решился продать одну из собственных деревень. Позарез оказалась нужной приличная сумма, а наличности — ни копейки. Правда, разговоры с покупателем только начались, но о них тем не менее прослышали мужики. И — в ноги с челобитной: «Иван Иванович, да кто ж другой будет лучше тебя? Ты вон какой уже год не берёшь с нас никакого оброку. А тот, кому нас уступишь, вдруг окажется с каменным сердцем да пустит нас по миру...» Нет, не сладилось дело после такого разговора, — не продал деревню.

А на какие цели, между прочим, потребовалась тогда искомая сумма? Может, на какую-нибудь картину, что присмотрел на торгах? Кажется, так и было: приглянулось одно любопытное полотно. Вот так и столкнулись — искусство и жизнь людская... И выходит, искусство отступило...

Сей день он тоже встал чуть свет и, ещё не переодеваясь к завтраку, прошёл в галерею, стены которой были сплошь из живописных полотен.

Нет, на этот раз ничего ему не пригрезилось во сне, а просто решил, как говорится, на свежую голову определить, в каком порядке следует начать передачу картин в Академию художеств. Много лет картины радовали лишь его взор, но отныне они должны будут служить тем, кто сам способен производить и умножать красоту мира.

Слух уловил в конце зала шаркающую походку.

   — И ты встал чуть свет, старина? — обратился Шувалов к рослому, одетому в ливрею слуге, почтительно распахнувшему створки дверей.

   — Да я, как бы это сказать, ваше высокопревосходительство, с сей залы каждое утро начинаю свой день.

   — Что так? — На лице Ивана Ивановича появилось недоумённое выражение. Но тотчас он хлопнул себя по лбу и рассмеялся: — Так ты, оказывается, приходишь в сей зал на свидание с самим же собою!

   — Угадали, Иван Иванович. Я-то, старый дурень, полагал, что никогда не догадаетесь, что кажинный день на картину свою любуюсь. И вспоминаю, каким был тогда молодым и сильным.

Взяв под руку слугу, Иван Иванович подвёл его к полотну, что висело в простенке между двумя венецианскими окнами На полотне том была изображена карета, почти сорвавшаяся в горную пропасть, и высокий и сильный гайдук, который подставил своё плечо под экипаж, спасая его от неминуемой гибели.

   — Кажинный раз, подходя к сему полотну, я вспоминаю всё, что случилось тогда с нами в Италии. И верите, Иван Иванович, до сих пор чувствую страх за вашу жизнь. И молю Господа за то, что спас вас тогда.