Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

• Название: Татьянин день. Иван Шувалов
• Автор: Юрий Когинов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-011360-9, 5-271-04504-8

О жизни и деятельности одного из крупнейших российских государственных деятелей XVIII века, основателя Московского университета Ивана Ивановича Шувалова (1727-1797) рассказывает роман известного писателя-историка.

Иван Иванович Шувалов был плоть от плоти XVIII века — эпохи блистательных побед русского оружия, дворцовых интриг и переворотов...

И всё же он порой напоминал «белую ворону» среди тогдашних вельмож с их неуёмным властолюбием и жаждой богатств и почестей. Не ради титулов и денег он работал - ради России. Вот почему имя Шувалова не забыто среди имён его знаменитых современников — Потёмкина, Дашковой, Фонвизина, Волкова и многих других...

---

Помещение, в которое втолкнули Зубарева, было просторнее того, где вели с ним разговор. Сверху, с потолка, свешивалась верёвка, а под нею, на полу, застеленном рогожами с накиданной на них соломою, стоял низкий деревянный чурбан. Рядом с чурбаном — бревно с переброшенным через него другим бревном, в виде подвижного рычага.

Дрожь прошла по всем членам Зубарева.

«Так это и есть дыба, на коей пытают преступников!» — ахнул он и повалился на колени:

   — За что меня так?! Клянусь Господом Богом, я ничего подлого не злоумышлял, я ни с кем не входил в сговор, особливо с теми, коих вы мне приплели.

   — Ах, приплели! — вскричал тот, кто втолкнул его в сей застенок. — Тогда, может, его первого, ваше сиятельство?

   — Погоди, придёт и его черёд, — остановил палача Александр Иванович. — Зачнёшь с того, с вчерашнего.

В дверь, что оказалась где-то в дальнем углу, ввели полуголую жертву. Был это мужик с виду постарше Зубарева, морда вся окровавленная. Тут же его подхватили палач и его помощник. Они повалили человека на пол, сбили с него кандалы, ноги связали сыромятным ремнём и подтащили к верёвке, свисавшей с блока под потолком. Тою верёвкою туго скрутили кисти рук, затем надели на них кожаный хомут, плотно стянув его ремнями.

   — Готовы ещё что-либо нам сказать? — Граф Шувалов взглянул в лицо арестанту. — Что ж, коли молчишь, тогда я велю начинать.

Палач положил на промежуток ремня, связывающего ноги, конец бревна, что являлось рычагом, и, став одною ногою на это бревно, начал оттягивать его книзу. В это же время другой пытальщик с подошедшими ещё людьми принялись тянуть верёвку, проходившую по блоку. Связанные назад руки у жертвы стали заворачиваться на спину и постепенно приближаться к затылку. Человек глухо застонал.

   — А ну — раз, два, три! — крикнул главный палач, что стоял на бревне, и при последнем счёте изо всех сил ударил ногою по бревну. Его же пособники сильно дёрнули верёвку.

В мгновение ока руки того, кто висел, очутились над его головою, и он со страшным криком повис на блоке.

Человек, у которого были враз вывихнуты все суставы, захрипел, изо рта его хлынула кровь. Далее Зубарев оказался не в силах смотреть и упал ниц, где стоял.

   — Всё скажу, — пролепетал он, когда его окатили водою из бочонка, — не утаю. Говорил, говорил он, бывший фельдмаршал, об императоре Иоанне. Клялся, что готов его спасти.

   — Ну а ты, что ты? — Нервный тик снова исказил лик начальника Тайной канцелярии. — Ты-то что ему, Миниху, обещал?

«Господи! Да что же такое нынче со мною? — испуганно спрашивал себя Иван. — Я ж на себя напраслину наговариваю! Не было и не могло быть у меня с тем бывшим фельдмаршалом никакого разговора, окромя того, что я ему приглянулся. Зачем же я себя под дыбу подвожу? Но, может, сие им зело необходимо, может, так они от меня разом отстанут?»

   — Так что ты Миниху обещал?

   — Я... я... пособить в деле освобождения малолетнего нашего законного государя, — едва слышно проговорил Зубарев.

   — Давно бы так, — уже уходя, из дверей произнёс его сиятельство граф Шувалов-старший. — В каземат его, пускай приходит в себя.

Минул год, если не более. Пётр Шувалов о том сибирском проходимце вовсе бы забыл, коли однажды о нём не напомнил бы старший брат.

   — А ловок оказался тот сибиряк, что серебряные горы сулил. Мне бы самому и в голову не пришло, что у него на уме, кабы не случайность, — уж оченно он на язык оказался невоздержан.

   — Ах, ты о нём, Александр. А я-то полагал, всыплют ему с десяток ударов да отправят восвояси. Чего же его, шельму, держать на казённых харчах?

Нервный тик готов уже был проявиться, но его опередила ухмылка, заигравшая на губах Александра Ивановича.

   — Кормить я его долго не намерен. Для сего есть другие столы, к коим он сам будет вынужден прибегнуть. А я только подам ему намёк — куда и зачем убечь. Люди у меня есть верные: оплетут его посулами и убедят в том, в чём вынужден был признаться в моей пыточной.

Пётр Иванович насторожился:

   — Выбил у него признание, что похлеще, чем его первоначальный обман?

   — То-то и оно, что настолько хлеще, что я сам, когда сия мысль пришла мне в голову, ужаснулся. И уж потом словно обдало меня жаром: сие дело окажется поважнее лопухинского!

Всего менее чем через два года после вступления на престол Елизаветы Петровны возникло это дело, названное ни больше ни меньше как злодейское государственное преступление. В манифесте, выпущенном за подписью императрицы, говорилось о тех, кто к сему делу был причастен: «Хотели возвести в здешнее правление по-прежнему принцессу Анну с сыном, которые к тому никакого законного права не имели и иметь не могут. Хотели привести нас в огорчение и в озлобление народу».

Виновными оказались: генерал-поручик Степан Лопухин, жена его Наталья, их сын Иван, графиня Анна Бестужева — сестра бывшего вице-канцлера Головкина, отправленного до этого в ссылку, и Софья Лилиенфельдт, фрейлина при Анне Леопольдовне, бывшей правительнице.

А началось, казалось, с малого — донесли, что в доме Лопухиных худое говорят об императрице. В том смысле, что рождена от родителей до их брака, посему и недостойна престола.

Приведённая к допросу Наталья Фёдоровна Лопухина, статс-дама, оговорила Анну Гавриловну, жену Михаила Бестужева, урождённую Головкину. Та, в свою очередь, во всём повинилась и заявила, что на неё наговорили те, кто сам более других повинен.

Тогда принялись за Лопухиных. Подвергли пытке на дыбе Степана Лопухина, жену его, сына Ивана и Бестужеву с ними за компанию. Приговор вынесли такой: всех троих Лопухиных колесовать, предварительно вырезав им языки. Других казнить отсечением головы.

Императрица смягчила тягость кары, определив: главных виновных, Лопухиных и Бестужеву, высечь кнутом и, урезав языки, сослать в ссылку; других — также высечь и сослать, а всё их имущество конфисковать.

Тревога охватила Елизавету Петровну, когда она прознала про сей заговор. Собственно, и заговора, строго говоря, никакого не было, а имела место пустая болтовня. Но тень уже взятых под стражу бывшей правительницы и её сына, бывшего императора, впервые нависла над новою императрицею. В те дни и стала она менять спальни, чтобы не оказаться ночью подряд в одной и той же постели. Засыпала только к рассвету, заставляя Мавру Шувалову приводить к ней тех, кто способен был рассказывать ей разные сказки, отвлекая от мрачных дум.

Но сия история заставила не на шутку задуматься тех, кто окружал трон, кто помогал его когда-то отвоевать: ладно, лопухинское дело не так страшно, как его раздули, но вдруг найдутся настоящие заговорщики? А что? Они-то сами, будучи вместе с Елизаветою в заговоре, скинули соперницу, почему бы кому-то ещё, освободив Иоанна Антоновича, не покуситься на тот же императорский трон? А тогда — что будет с ними, стоящими теперь рядом с императрицею?

Братья Шуваловы не раз вели промеж себя похожие разговоры. Им, окажись власть под угрозою, было что терять. Некогда худородные костромские дворяне, возведённые ныне в графское достоинство, овладевшие, можно сказать, невиданною властью, они могли в одночасье оказаться в ссылке, если не на эшафоте. Да одни ли только они — а братья Разумовские, а Воронцов?

Нельзя было ждать заговора — его следовало упредить. Иными словами, поступить так, чтобы тень Иоанна Антоновича более никогда не возникала.

Чаще других эта мысль приходила в голову Шувалову-старшему, поскольку ему, более чем другим, случалось каждый день иметь дело с разного рода преступниками — ворами, обманщиками, убийцами и лжецами. Испорченная, мерзкая человеческая природа, к коей он имел непосредственное касательство, убеждала его в том, что охочих до злоумышлений — пруд пруди. И глазом не успеешь моргнуть, как какой-нибудь проходимец, создав из себе подобных целую шайку, возьмётся совершить невообразимое — выкрасть бывшего императора и объявить его право на престол.

Как же сие упредить? Лишить того пленника живота? По закону — нельзя, государыня объявила: смертной казни не бывать. Подослать кого-либо с крамольною целью в Холмогоры? Боже упаси брать на себя такой грех!

А ежели заговор самим подготовить? Скажем, взять с поличным тех, кто не только болтает в своих домах недозволенные речи, но якобы связан с теми могущественными силами за границею, которые спят и во сне видят у власти брауншвейгскую фамилию.

Тогда у матушки государыни не окажется иных резонов, как только надёжнее упрятать известных особ. Да чтобы они находились не вдалеке, а, скажем, под надёжною охраною в главных царских крепостях — в Шлиссельбурге или в Петропавловке. Оно так надёжнее. А коли с умом устроить дело, можно и другой конец обмозговать — с кровью, но чужими руками.