Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

• Название: Татьянин день. Иван Шувалов
• Автор: Юрий Когинов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-011360-9, 5-271-04504-8

О жизни и деятельности одного из крупнейших российских государственных деятелей XVIII века, основателя Московского университета Ивана Ивановича Шувалова (1727-1797) рассказывает роман известного писателя-историка.

Иван Иванович Шувалов был плоть от плоти XVIII века — эпохи блистательных побед русского оружия, дворцовых интриг и переворотов...

И всё же он порой напоминал «белую ворону» среди тогдашних вельмож с их неуёмным властолюбием и жаждой богатств и почестей. Не ради титулов и денег он работал - ради России. Вот почему имя Шувалова не забыто среди имён его знаменитых современников — Потёмкина, Дашковой, Фонвизина, Волкова и многих других...

---

Готовить таких учеников в Москве призваны были рисовальные классы, специально созданные при университетских гимназиях.

   — Тады, Ванюш, сподручнее там, в белокаменной, и открыть твою Академию, — сказала Елизавета, прослушав прочитанный ей Шуваловым черновик сенатского доношения.

   — Так не поедут они, знатные иноземные мастера, из Петербурга даже в такой большой город, как Москва!

   — Да, — согласилась императрица, — уж коли решаются они, заморские живописцы и архитекторы, прибыть в нашу страну, так далее столицы — ни шагу. Словно в Петербурге всё мёдом намазано. А так ведь оно и есть — кормятся здесь в своё удовольствие, да так сладко вкушают, что у себя в италийских или галльских краях такого фарта им и не снилось. Однако, разбогатев на наших российских хлебах, многие ворочаются в свои фатерланды, так и не передав своего ремесла нашим природно русским. Тут ты, Ванюша, прав. Потому пущай жиреют на нашем корме да секретами своими делятся с нашими смышлёными мальцами. Отдавай перебелить свою бумагу и вноси её в Сенат. Скажи господам сенаторам, что я согласная сей меморандум подписать. Только чтобы не тянули со своим решением, а то я, сам знаешь, могу и передумать или совсем забыть, что сама слово дала.

   — Ничего, государыня, я напомню, — улыбнулся Шувалов.

   — В том нет никакого сумления, — ответно засмеялась императрица. — Эх, кабы ты, Ванюша, за свой собственный интерес так же упорен был! А то ведь самому вроде бы неведомо, кого стремишься облагодетельствовать да в люди вывесть.

   — Не так, матушка. Вот поимённо у меня уже обозначено, каких даровитых отроков чаю зачислить на первый курс Академии трёх художеств — сиречь архитектуры, живописи и ваяния.

На листе поименованы были отроки, отличившиеся в учёбе в рисовальных классах: Василий Баженов, Иван Старов, Филипп Неклюдов, Тихон Лазовский, Захар Урядов, Александр Корзинин, Иван Ганюшкин — из разночинцев, да из дворян — Степан Карпович, Алексей Яновский, Козьма Яцкой, Семён Шугов, Иван Карин... Тридцать восемь учеников, готовых обучаться в новой Академии, для коей уже на Седьмой линии Васильевского острова присмотрен дом. И кандидат в директоры уже определён — архитектор Александр Филиппович Кокоринов. Его отец когда-то служил у заводчиков Демидовых, строил им дворцы да заводские здания. Сам же будущий глава Академии лично известен Шувалову: дом на углу Невской першпективы и Малой Садовой — его, Александра Кокоринова, детище.

И с теми, кто будет обучать, уже сладился уговор. Архитектуру станут преподавать вместе с Кокориновым Валлен Деламот, живопись — Луи Жозеф ле Лоррен и де Вильи. Есть отменные мастера ваяния и гравёры из иностранцев. Да из своих, русских, можно определить адъюнктами, к примеру, Фёдора Рокотова, Кирилла Головачевского да Ивана Саблукова. Сии мастера уже широко известны при дворе.

Скоро, очень скоро те, кто возглавлял список изначальных слушателей, пройдя курс обучения в Санкт-Петербургской Академии, а затем и за границею, в Париже и Риме, такие, к примеру, как архитекторы Баженов, Старов, живописец Антон Лосенков, станут гордостью России.

А следом за ними в первостатейные скульпторы выйдет и Федот Шубин.

Отрок этот придёт в Петербург из тех же Холмогор, откуда за много лет до него и великий помор Ломоносов. И окажется он сыном того Ивана Афанасьевича Шубного, простого рыбака, который первым когда-то стал учить грамоте Михаила Васильевича и подарил ему, пытливому ученику, свой кафтан.

Так же с рыбным обозом прибыл в северную столицу в 1761 году и восемнадцатилетний Федот. В котомке у него — вместе с сухарями на дорожку — узелок плашек из мамонтовой кости и полдюжины моржовых клыков. Тут же и весь незатейливый косторезный инструмент — пилка, сверла, стамесочка... За голенищем сапога — самодельный из мамонтовой кости нож с узорчатою рукояткою. Тот подарок он и принёс своему земляку, знаменитому российскому академику.

Взглянул Михаил Васильевич на дело ловких рук молодого костореза и ахнул от удовольствия:

   — Это же чудо чудесное! Сегодня же буду у Шувалова Ивана Ивановича и покажу ему твоё искусство.

Глянул Шувалов на костяное кружево и вынес решение:

   — С нового учебного года определим сего искусного костореза в класс ваяния. А пока пристрою я его поближе к себе, чтобы малец смог себя содержать.

Так определён был Федот в дворцовые истопники, а по осени о нём в приказе по Академии художеств было обозначено, что принятой в число учеников. Только почему-то не Шубным, а Шубиным его записали.

Иван Иванович, став и куратором Академии, с первых дней повелел «каждого месяца в последней неделе всегда быть конкурсу в собрании всех господ профессоров, и кто из студентов и учеников оказали себя лучшими, о том подносить мне обстоятельным списком».

Шубин выходил всегда на первое место, а пред выпуском уже имел две серебряные и одну золотую медаль.

Всё, что выходило из рук Федота, было ярко, талантливо и, главным образом, поражало и свежестью решения, и неожиданным выбором темы.

Как-то в классах пришло ему на ум вылепить две статуэтки — «Валдайку с баранками» и «Орешницу с орехами».

На академической выставке, куда их поставили, Федот долго боялся появиться собственною персоною — стоял в расстройстве чувств за дверью. К тому же профессор Жилле, высокий, в кафтане из чёрного бархата, считавший Федота лучшим учеником, тем не менее его предостерёг:

   — Ваши статуэтки преотменно удачны. Но вряд ли кому заблагорассудится их приобрести. Такие вещицы, увы, не в моде. Например, у нас, во Франции, вряд ли ваши изваяния удовлетворили бы вкусы изысканной публики.

«А я не для вас, французов, леплю свои модели», — хотелось ответить Шубину, но он смолчал, поскольку в этот момент к нему подошёл директор с голубоглазой девочкой-подростком.

   — Моя младшая сестра, — сказал, — посмотрела все студенческие работы и пристала ко мне: купи мне эту самую торговку кренделями. Ваша работа, господин Шубин?

   — Моя, — потупился Федот и почувствовал, как даже уши у него запылали.

   — Так мы купим бараночницу у вас, господин студент, — подошла к нему милая девушка. — Вы не откажете мне?

Шубин быстро вошёл в зал и вскоре вернулся со своей статуэткой.

   — Дарю её вам...

Пройдёт немало времени, и бывший студент, вернувшийся домой из-за границы, вскоре сделает предложение этой милой ценительнице его «Валдайки с баранками», и Вера Филипповна Кокоринова станет его женой.

Но пока ещё Федот Шубин в Риме. И они с бывшим куратором Академии стоят перед шедеврами Микеланджело и Рафаэля, не в силах оторвать взоры от их творений.

   — Сколько бы я ни смотрел на сии фрески, не могу убедить себя в том, что они созданы кистью, а не стекою скульптора, — так они все рельефны, — произнёс Шубин.

   — Что ж говорить о собственно скульптурных изваяниях! — подхватил Шувалов. — Мрамор — словно живая человеческая плоть, где, кажется, пульсирует каждая жилка, и, только дотронься рукою, ощутишь теплоту тела.

   — Такое же чувство и у меня, художника, — согласился Шубин. — Не случайно скульптура у древних в античные времена часто помещалась прямо под открытым небом, в садах. Изваяние гляделось как продолжение самой природы. Представьте: в саду у старых кипарисов играет фонтан, плющ обвивает обломки саркофагов, лепестки розы опускаются на складки платья женщины-изваяния. И мрамор оживает: вот-вот изваянная Венера поведёт плечом, сделает шаг-другой и соединится с находящимися здесь же, в саду, живыми людьми... Как жаль, что и отсюда, из Рима, мне суждено вскоре уезжать!

Шувалов приблизился к художнику и взял его под руку:

   — А знаете, Федот Иванович, я вас не отпущу.

   — Это как — сделаете меня своим пленником? — удивился Шубин. — Знаете, какой нагоняй дадут мне Кокоринов и его сиятельство Бецкой, значащийся заместо вас куратором нашего храма искусств?

   — Я им отпишу, что оставил вас здесь именно в интересах сего храма трёх художеств. Мысль одна интересная у меня возникла: сделать слепки со всех великих античных изваяний и отослать их в Петербург, чтобы по ним учились художеству студенты нашей Академии.

   — Да кто ж сие разрешит? — не скрыл изумления Шубин. — Здесь всё — собственность Ватикана, владения Папы. Никогда и никому Папы не разрешали делать копии с шедевров!

   — Да, некоторое время назад о сём позволении у Папы Климента Четырнадцатого просил Саксонский король. Однако не получил разрешения. Но нам, русским, он пошёл навстречу.

   — Папа разрешил? И именно вам? Но это, на мой взгляд, исключительно из уважения к вашему высокопревосходительству. Ведь вы вместе с австрийским императором Иосифом Вторым специально были приглашены на выборы Папы, а затем он, Климент Четырнадцатый, не раз оказывал вам особые знаки внимания.