Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

• Название: Столп. Артамон Матвеев
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031676-3, 5-271-11994-7, 5-9578-2399-6

О жизни и судьбе крупнейшего государственного и военного деятеля XVII века, дипломата. Артамона Сергеевича Матвеева (1623—1682) рассказывает роман известного писателя-историка В. Бахревского.

---

Симеон закрыл книгу, завернул её в шёлк, спрятал в сундук, сундук запер на замок.

   — Вот с этим и отпускаю тебя к твоим коням, — и вдруг сдвинул брови: — Что же ты не потребовал от меня ответа на свой вопрос? Я уклонился от толкования, а ты не настоял, и в знаниях твоих теперь — пробел... Увы! Язык может произносить слова и целые речи не подвластно разуму говорящего, но в следующих случаях. Во-первых, во сне, во-вторых, в бреду, когда человек болен или получил жестокие раны, в-третьих — при несчастном умопомешательстве. Однако бывает: человек здрав, бодрствует, но, занятый глубокой мыслью, движется, ест, пьёт и даже говорит как бы не помня себя. Такое разъединение с миром и с собой — редкость для людей обычных, но за обычай между мудрецами. Иное дело — сокрытие истины. Человек может думать одно, а говорить другое. Правду знает для себя, а для ушей других — поставляет ложь.

   — Но разве такого не бывает: человек думает плохо, очень плохо, а говорит всё-таки о хорошем! — воскликнул Фёдор.

   — Сие возможно. Так поступают чистые сердцем люди. Злое они оставляют для себя, чтобы потом молиться Богу и плакать о душе.

3

У царевича Фёдора, у сестры его царевны Софьи и у тёток их, царевен Ирины Михайловны да Татьяны Михайловны, завелась тайна: готовились к «пещному действу» в Теремной домовой церкви.

В моленной зажигали все лампады, множество свечей. Трое отроков, не поклонившихся статуе вавилонского царя Навуходоносора, Анания, Азария и Мисаил, ввергнутые в пламя пещи, ходили между огней с ангелом, охладившим пламя, и пели торжественную песнь Богу.

Племянника Фёдора Татьяна-Михайловна, устроительница затеи, выбрала на роль Анании, и не потому, что он царевич, но ради голоса. В хрустальном горлышке Фёдора, на верхах, появлялись трогательные взбулькиванья, как пузырьки в ключе, и до того это брало за душу — невозможно слёзы не уронить. Другие два отрока, Незговор, сын стрельца, Саввунька, сын дьякона, тоже были голосисты, да без изюминки.

День пророка Аггея выдался морозным, Саввуньку привели прямо с горок, накатался до реву — ноги спару сошлись[18]. Пока дьяконов сын держал ноги в холодной воде, пока оттаивал помаленьку, его место заняла Софья. Софье шёл пятнадцатый год, она была высокая, в поясе — оса, но руки имела толстые, плечи круглые и лицом была — полная луна.

   — Благословен Ты, Господи Боже, отцов наших, хвально и прославлено имя Твоё вовеки, — пропел Фёдор, и Софья, исполнявшая за Саввуньку роль Азарии, подхватила:

   — Ибо праведен Ты во всём, что соделал с нами, и все дела Твои истинны и пути Твои правы, и все суды Твои истинны.

У Софьи голос был низкий, но весёлый. Хорошо получилось.

Появился Саввунька. Софья, вздохнув, уступила ему место, но набралась храбрости, спросила тёток:

   — А может, мне можно?

   — Батюшка рассердится. Разве что мачеху твою попросить, Наталью Кирилловну...

   — Ну уж нет! — вспыхнула Софья.

«Пещное действо» свершалось в канун Рождества. Алексей Михайлович с Натальей Кирилловной обедню стояли в домовой церкви. Увидавши Фёдора среди отроков, певших «пещное действо», государь сделал было решительное движение, но укротил себя. Татьяна Михайловна исподтишка следила за братом и видела, как досадливое недоумение сменилось удовольствием, а когда Анания — Фёдор — пропел свою часть славословия Господня, прослезился. Ах, как ликовал голос царевича!

   — Благословите, солнце и луна, Господа, пойте и превозносите Его вовеки. Благословите, звёзды небесные, Господа, пойте и превозносите Его вовеки. Благословите, всякий дождь и роса, Господа, пойте и превозносите Его вовеки...

После службы Алексей Михайлович подарил Незговору и Саввуньке по штуке сукна и по два рубля серебром, а сыну своему посребренные доспехи да седло с саадаком:

Святки — праздник разверзшихся небес. В Святки Бог слышит русского человека. Русский человек на небо в эти дни и ночи глядит больше, чем за весь год. Солнце покажется — радость, надежда на скорую весну, луна душу переворачивает, а на звёзды русский человек смотрит как на деток.

Наталья Кирилловна мечтательницей не была, и государь, развлекая супругу, устроил на Святки шутейное торжество карлов. К царёвым и царицыным приехали в гости карлы Артамона Сергеевича, две супружеские пары: Захарка с Нунехией и Ванька Соловцов с Фервуфой. Имена карлицам дала Авдотья Григорьевна, когда их перекрещивали. Обе были немками — подарок Артамону Сергеевичу от магдебургских купцов.

Нунехия — ум имеющая — была и впрямь сметливая, прикидывалась простушкою, но всегда и во всём оказывалась правой, как, собственно, и святая Нунехия. Брошенная язычниками в море, дева пошла по нему, аки посуху, подобно самому Иисусу Христу. Святая Фервуфа покорила дивной красотой весь двор персидского царя. Карлица тоже была и телом, и личиком — само совершенство, глаз не оторвёшь, а росту Бог не дал — аршин с вершком.

Дворцовые карлы и карлицы одеты были пестро, иные носили колпаки с бубенцами. Гости же явились как важные персоны. Захарка с Ванькой в париках, в немецких генеральских мундирах со звёздами на лентах, их дамы в белоснежных платьях, на обручах, парики — хоть зажмурься, камни в перстнях отнюдь не фальшивые, жемчуга на шейках карлиц — гурмыжские.

Наталья Кирилловна ахнула от восторга.

Дворцовые карлы и карлицы принялись кривляться, безобразничать, гости смотрели на всё это безмолвно, с каменными лицами, а когда пришёл их черёд, Захарка и Ванька поставили для своих дам стулья, а Нунехия с Фервуфой взяли лютни, заиграли, запели. Голоса у них были как паутинка, ветра дуновение. Приходилось вслушиваться. Потом Нунехия играла, а Фервуфа кружилась, как ожившая куколка.

   — Будто сплю! — говорила Наталья Кирилловна, сияя глазами.

   — Вот что, Артамон! — сказал Алексей Михайлович. — Театр надо заводить. У многих государей есть театры.

   — Есть у меня на примете человек. Прикажи послать его в немецкие города за мастерами комедии играть.

   — Слышь, Наталья Кирилловна, — шепнул Алексей Михайлович на ушко супруге. — Театр с тобой заведём! Рада ли?

   — Рада. Сие для взыграния чувств, для флюидов.

   — Флюидов?! — Неведомое учёное слово в устах юной царицы растрогало великого государя.

А карлы между тем за пиршественный стол усаживались. Любимец Алексея Михайловича Зоил выпил чашу за здравие государя и государыни. И все эти маленькие люди осушили кубки и чары до дна. Тотчас выпили здравицу за царевича Фёдора, потом за царевича Ивана, за царевен, за царских гостей. И стол сделался пьян. Карлы совали друг другу в рот сладкие куски, иные уже валились головами в блюда, а кто и под стол.

Алексей Михайлович насмеялся и уже готов был окончить потеху, но тут у Захарки объявились гусли. Заиграл карла с переливами, возрокотал струнами басовитыми, запел с хрипотцой и отнюдь не пискляво. Слова песни были на удивление:

Жил-был государь-царь,
Алексей сударь Михайлович московский,
И выходит от ранней заутрени христосской,
И ставится на Лобное место,
И на все стороны государь поклонился,
И проговорил надёжа государь-царь:
«Ай же вы, князья и бояре!
Пособите государю думу думать,
Думу думать, а и не продумать бы,
Что наступил король литовский,
Наступает-то на город на Смоленец».

Старшие бояре принялись уговаривать царя отдать город без боя, без крови. Смоленец-де строение не московско — литовско, силы для обороны нет никакой, но меньшой боярин речь повёл иную: Смоленец строение не литовско, а московско, силы — сорок тысяч, казна бессчётная, постоять надо за родной город. Этого смельчака и послал царь воеводой постоять за русскую правду.

Захарка пел, Алексей Михайлович, вспомня вдруг молодые свои годы, затуманился, голову на руки положил. А песня-то и кончилась.

   — Ах, утешил! — Царь расцеловал Артамона Сергеевича. — А карле твоему — шубу золотую. Всем твоим шутам по рублю, по камке, мои-то вон напились, и вся потеха.

У Артамона Сергеевича своё было на уме.

   — Государь, не сердись, дозволь о деле сказать — уж такое спешное.

   — Спешное?

   — Дозволь отправить без мешканья к гетману Демьяну Игнатовичу в Бутурлин полуголову Танеева. Приезд польских послов переполошил казаков. Боюсь, гетман, хоть он и так Многогрешный, ещё один грех на душу возьмёт. От Григория Неелова присылка была: Демьян всё время пьяный, к своим людям жесток, Неелову грозит, а на трезвую голову тишком с Дорошенко сносится. Втемяшилось Демьяну в голову: полковника Солонину Москва-де собирается в гетманы ставить.

Алексей Михайлович посмотрел на Артамона ласково: