Анатолий Знаменский - Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая

• Название: Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая
• Автор: Анатолий Знаменский
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Роман
• Год: 1991
• ISBN: 5-268-01038-7

---

— Это теперь необходимо, милочка, от прескорбута и куриной слепоты, — сказала старушка. — Теперь многие болеют, такое время... А ты знаешь Аврама? Кто тебя послал?

Лиза рассказала свою историю, чем расстроила стариков едва ли не до слез.

— Но, милая, — сказал Михаил Иванович, разводя руками и одновременно как бы поддергивая теплую жилетку локотками. — Это же просто невероятно! Такой юный человек, известный, и надо же было соваться на самый низ этой неразберихи! Яков Ерман, я слышал, слышал!.. Видишь, Дора, я оказался прав: молодые совершенно лишены чувства самосохранения, и это их губит...

Около полуночи пришел с заседания Аврам. Он был невысокого роста, но с огромной кудлатой головой, и пальцы у него были смуглые, в них навсегда въелась типографская краска.

— Вот хорошо, что ты приехала! — обрадовался ей Аврам, как будто она приходилась ему сестрой или давней подружкой. — Мы тут зашиваемся со штатом! Сейчас надо комплектовать женскую часть Реввоенсовета, машинисток, канцелярию. Но ты пойдешь выше, к товарищу Сокольникову. Учти — это глава! Его побаивается и сам Сытин!

— Кто такой Сытин? — на всякий случай спросила Лиза.

— Как кто? Новый командующий фронтом. Генерал царский, но теперь он с нами.

— В Царицыне считают, что это — крайности. Берут не выше начальника штаба. Именно как военспецов, — заметила Лиза.

Аврам усмехнулся.

— Ничего. Пусть командует Сытин, а в Реввоенсовете — наши люди. Так надо.

Аврам был толковый и добрый парень. Он сказал:

— Жить будешь в моей комнатушке, поскольку я завтра отбываю в длительную экспедицию на Дон. У нас организуется агитпоезд «Красный казак», и я еду! Я ведь из Ростова, там мне все знакомо. А старики здесь не плохие, оставайся и не трусь! Кругом необъятное поле деятельности, непаханый чернозем, «небо, ельник и песок...» — продекламировал он строчку из школьного стихотворения. — «Невеселая дорога», но... «это — многих славный путь»! И вообще, «вот за что тебя глубоко я люблю, родная Русь»! — засмеялся весело, откинув кудрявую голову, и совсем уж по-братски обнял Лизу за плечи, склонил голову набок, шутливо играя глазами. — Ну, расскажи, как там наши, в Царицыне?

5

Донская советская республика упразднялась постановлением ВЦИК 30 сентября, Ковалеву, как председателю Донисполкома, надо было ехать в Москву и Козлов, но его держали дела под Царицыном.

Неожиданно погиб Иван Тулак. Его откомандировали из города на продработу в деревне, и в первой же экспедиции по Нижней Волге отряд напоролся на крупную банду зеленых-камышатников, была большая стрельба, в перепалке никто не заметил, когда именно упал командир, а потом оказалось, что смертельный выстрел по Тулаку кто-то сделал с тыла, то есть убили этого прославленного человека в спину. Следствие ничего не показало, похоронили Ивана Тулака на бывшей Скорбященской площади, рядом с могилой Якова Ермана, а площадь переименовали, дали ей имя Свободы.

Потом произошел инцидент близ Ремонтной и Зимовников, где Ковалев с Ворошиловым не так давно объединяли разрозненные краснопартизанские отряды в одну большую, 1-ю Донскую социалистическую дивизию. Во многих полках бойцы не поняли и не приняли приказа штаба обороны об отступлении к Царицыну. Когда Шевкоплясов в одном из полков объявил такой приказ, возник настоящий бунт. Бойцы кричали, потрясая винтовками:

— А як же наше добро? Куды уходить от родных дворив? Пущай рабочие та городовикы сами воюють о том у Царицыни!

— Вин з охфицерьев, тот Шевкопляс, прапорщиком був! Продаст кадюкам нашу славну брыгаду! Це надо разжуваты!

Шевкоплясова схватили, как вражеского шпиона, и привезли в полк к самому прославленному в этих местах командиру, товарищу Думенко. Доказывали свою правоту: «Мабуть, по слободам бы стоять, дворы свои оборонять от кадюков, оно б и лучче. Как, товарищ Думенка?»

Конник разгневался, взмахнул плетью:

— Вы... так вашу мать, совсем з глузду съихалы? Да це ж товарищ Шевкопляс, наш командующий! Кто посмел бузу тереть? — И обернулся к молодому черноусому помощнику: — Ну, Сэмэн, скажи им слово, анархистам вонючим, шо воны роблять!

Буденный говорил спокойно и рассудительно:

— Прийдут кадюки, порежут вас, как курят, около ваших плетней. Надо с фабричными и Красной Армией в связь входить, братцы. Близ Царицына окрепнем, снарядами разбогатеем, придем назад, разметем кадетов вдрызг!

Шевкоплясова освободили, но в других отрядах шли митинги, бушевала разноголосица, отряд из Большой Мартыновки откололся. Стал в осаду в неприступной своей слободе. Приехал сам Ковалев наводить порядок, его и выбрали новым начальником дивизии. Тогда забузил и Думенко:

— На кой черт я с поганой пехтурой буду возиться? У меня кавалеристы — орлы, я с ними где хошь пройду!

Пока судили-рядили, дивизия была отрезана белыми.

И только через неделю Думенко со своими орлами пробил вновь дорогу на Царицын. А в городе Ковалева поджидала невеселая история с Носовичем... Бегство начальника штаба фронта влекло за собой многие военные и политические срывы.

Ковалев, харкая кровью, мотался по частям, агитировал, исправлял оплошности политотдельцев, проверял назначения. Осенняя хлябь, провалы на фронте, бессонница едва не уложили его в лазарет.

Наконец под Сарептой и Ремонтной дела поправились, сдал вновь дивизию тому же Григорию Шевкоплясову и к ноябрьским праздникам выехал-таки в Москву.

На душе было невесело. Знал, что время для разного рода «буферных» республик миновало, давно не существовало уже Донецко-Криворожской республики, а была только кипящая единым перегретым котлом Украина, и точно так же «единой и неделимой» была красная Россия, исполосованная кровавыми линиями фронтов, за донскую автономию держаться никто и не собирался. Во всяком случае, по эту сторону фронта. Но, с другой стороны, слишком укрепилась повсюду власть Троцкого, и тут приходилось опасаться.

В пути, из окна вагона, на длительных стоянках видел: разруха медленно и верно доедала гнилыми зубами остатки хозяйства. Ржавели рельсы железной дороги, станционные строения стояли местами без окон и дверей, куда уж дальше?

А в Казачьем отделе ВЦИК, наперекор всему, царил подъем. Главной причиной тому было выздоровление Ленина. Ильич окончательно встал на ноги, приступил к работе, все говорили, что «стало легче дышать». Добрые вести привез Ружейников с Урала: краснопартизанская армия Каширина, пройдя по тылам Колчака более тысячи верст, с трудными боями и потерями прорвалась все же на соединение с главными силами Красной Армии под Кунгур. Люди, вооружение, беженцы, лазареты — все спасено.

На границе Донской области по настоянию отдела формировалась 1-я казачья кавалерийская дивизия, командовать ею поручили Евгению Трифонову. Из Петрограда и Москвы направлялось имущество расформированных недавно лейб-гвардейских казачьих полков: обмундирование, седла, сбруя, шашки, подковы и ухнали. Только что вернулись из поездки в дивизию Макаров и Данилов, с ними приехал из Качалинской для постоянной работы в отделе командир 5-го Донского советского полка Федосий Кузюбердин. Приезжал и Дорошев — новый инспектор кавалерии 8-й армии, делегаты из полков, шумно стало в Казачьем отделе. Ковалев, подписав разные документы в Президиуме ВЦИК, тоже задержался до праздника у земляков.

— Теперь-то ничего, — говорил Михаил Мошкаров громко. — Теперь Владимир Ильич ужо и на работу стал ходить, а то ведь старались шепотом разговаривать. Такое место у нас... Машинистка опять вон трещит и горя не знает! Николай, расскажи, как в первый день ходили с цветами к Ильичу, поздравлять!

Шевченко усмехался, помалкивал. Мошкаров, склонный к литературному сочинительству, сам рассказал, отчасти высмеивая кубанца:

— Услышали один раз, ну, после этой затяжной тишины, шаги наверху... Поскрипывает дощечка в одном месте, Ильич поднялся с больничного положения! Давай искать букет цветов, надо ж поздравить с таким днем! А кому идти? Ясное дело, Шевченке, он там не один раз по делам бывал, свой человек...

— Брось, Михаил, охота тебе! — говорил Шевченко, но, преодолев смущение, и сам включился в рассказ: — Бонч-Бруевич не хотел пускать, я с ним по телефону начал спорить, а тут врезается такой тихий голос: «Ничего, Владимир Дмитриевич, пусть пройдут казаки...» Вошли, а Ильич бледный, прямо едва стоит, и левая рука на перевязи, как у фронтовика! У меня в одной руке письменное приветствие, в другой — цветы, не знаю, что и передавать сначала... А Ленин тихо так говорит мне: «Ничего, ничего, батенька, и у казаков бывают промашки...» Понимаешь, как он нас?

— Ты преувеличиваешь, Николай. Он просто сказал.

— Ленин ничего просто не говорит, все с умом. Вот и накручивайте на ус, черти! Поселили вас тут, так глядите, чтоб порядок был!

— Откуда ж цветы брали? — спросил Ковалев. Он с великим вниманием слушал этот беспечный и в то же время страшно интересный и важный для него разговор.