Анатолий Знаменский - Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

• Название: Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая
• Автор: Анатолий Знаменский
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Роман
• Год: 1991
• ISBN: 5-268-01038-7

Продолжение романа о жизни и судьбе видающегося красного командарма и общественного деятеля Ф. К. Миронова.

---

— Как он там? Хорошо бы — при вас его оставили, чтобы ума набирался около зрелого командира.

Можно было понять отцовские чувства, но разве нынешнее время и нынешние события с чем-нибудь считаются?

— К сожалению, его уже перевели куда-то под Царицын... — сказал Филипп Кузьмич. — Корпус расформировали, получил назначение в 6-ю кавдивизию, кажется, бригадным комиссаром.

— Там, под Царицыном, наверное, будут теперь ужасные бои?

— Сильные бои будут теперь по всему фронту. Деникин взял инициативу в свои руки, наступает, — сказал Миронов.

— Да, да. Так вот случилось...

— Не без нашего любезного «соучастия» в чужих успехах, — едко добавил Миронов. И Серафимович, в короткий миг внимания оценив выражение его лица, как-то затормозился весь, то ли очнулся от никчемных хозяйских обязанностей (говорить либо о пустяках, либо о сугубо личном), и пошел к двери заказать какой-то ужин, объясняя на ходу:

— Вы знаете, я в последнее время... по этому поводу совершенно в расстроенных мыслях... Но постойте минуту, я схожу закажу чаю.

Чай скоро принесла в большом эмалированном кофейнике пожилая уборщица из кубовой, но разговор сложился не сразу. Как бы ощупью, вслепую подбирал нужные слова и фразы Александр Серафимович, обнаруживая некую нерешительность, а может быть, и неполную проясненность жизненных наблюдений и выводов, которые так стесняли его. Да и не хотелось, чтобы эти наблюдения вывалились на гостя в форме сплошных жалоб...

Очерков о поездке по родным местам, самых животрепещущих и актуальных размышлений о положении крестьян, о причинах вешенского восстания (после триумфального шествия советских войск и злостных ошибок Гражданупра) никто решительно не хотел печатать. Говорили, что он «сгустил краски» и «положение не столь уж кричащее», что, мол, нынче «иных забот полон рот» и что, наконец, проводится в жизнь измененная политика VIII партсъезда по крестьянскому вопросу и надо просто подождать новых фактов позитивного характера. Розалия Самойловна Землячка, его наставница и покровитель, серьезно огорчилась, когда он стал с горячностью жаловаться на новую совбюрократию, которая не хочет-де слушать никаких доводов разума и совести. «Что вы, что вы, дорогой мой Александр Серафимович! Что вы! Есть куда более насущные проблемы, задачи и, наконец, интернациональные связи! С казаками все ясно, а вы, дорогой, определенно устали. Нельзя так стихийно и безотчетно вымолачивать здоровье, помилуйте! Нет, нет, и не пытайтесь, пожалуйста, спорить! Ваше здоровье — достояние общее, партийное, если хотите! Сегодня же поезжайте в Ильинское. Вы знаете, мы недавно открыли в бывшей княжеской усадьбе, здесь, под Москвой, нечто вроде санатория для пожилых и просто уставших работников, бывших политкаторжан и по линии МОПРа... И вам следует месяц-другой побыть в тишине, под наблюдением врачей. Ну же, соглашайтесь, дорогой Александр Серафимович! Я вам устрою путевку непременно!»

Он отказался и ушел разъяренный и раскаленный, с больным сердцем и вот уже несколько дней места себе не находил. А тут еще сын как-то напомнил в письме с фронта: «Пана, как со статьей о казаках? Кровно необходимый материал для политработы!»

Но что же он мог сейчас сказать Миронову, сугубо военному человеку с передовой, далекому, возможно, от этих «внутренних» борений и разногласий? Да и удобно ли?

Пили чай, смотрели испытующе друг на друга, почти как чужие, и что-то уже назревало, открывалось в этом молчании, какая-то подспудность мысленная... Серафимович сказал по-старчески бурчливо, уклончиво:

— В Ильинское хотят меня запрятать, в санаторий для политкаторжан, представьте... Подальше от больных вопросов!

— Это где? — осведомился Миронов.

— Бывшая усадьба великого князя Сергея Александровича, которого тогда убил Каляев... Помните? Да. Близко, но — подальше от дел.

— Меня вон на Западный фронт перебрасывали. Такая у них политика, — кивнул Миронов. — Сразу-то и не разберешься, а потом проясняется...

Он был, оказывается, не очень-то провинциальный человек, тоже следил за ходом событий в центре. И что-то прорвалось, не выдержал Серафимович, заговорил.

— Знаете, когда-то в отрочестве и далекой юности я был страшно религиозен. Да. Часами стоял и мотал рукой перед иконой... И что странно, вера моя почему-то не приносила просветления, высоты, благодати, как это бывает в церкви, на торжественном богослужении. Была в моей вере какая-то тяжелая и жестокая, как туча, угроза. Что-то было не православное в ней, а скорее католическое, страх божий... Так вот и сейчас ощущаю я нечто похожее, когда в недрах новой нашей системы проясняется иной раз некое чуждое течение, что ли... Не знаю пока, как его назвать даже: фракция, уклон, крыло — или как? Во всяком честном начинании словно натыкаешься грудью на острое, всякая верная идея исподволь доводится до абсурда...

Миронов слушал внимательно, молча, но отчего-то болела душа, когда он угадывал знакомые наблюдения и выводы, которые подтверждали и его собственные сомнения.

— Вы нашли верное сравнение, — сказал он. — Католичество под личиной православного миссионерства. Без учета каких-либо интересов и мнений обращаемых низов...

— Да! — сокрушенно вздыхал Серафимович. — Иной раз сдается даже (дай бог, чтобы я ошибался!) что среди нас же, на политическом уровне так сказать, суетятся людишки, которым как будто на руку все эти бедствия и лишения простонародья, вся эта разруха. Но зачем? К чему? Не могу понять, хоть убей! А наряду с тем все новые и новые факты подобных действий, отсекание всего живого, внесение хаоса, глушение памяти... — Шумно вздохнул, задумался и спустя время добавил: — Не могу ничего простить и старой русской интеллигенции! Ушли от дела, насмехаются тайно, саботируют, а ведь «свято место пусто не бывает»! Значит, приходят другие, вместо Репина учит картины писать теперь какой-то Татлин, не слышали? А этим другим будущность России если и нужна, то лишь из корысти!

— Где теперь Владимир Галактионович? — вдруг спросил Миронов.

— Короленко-то понимает все, он не уступил своего места. По возрасту, к сожалению, уже не может витийствовать, но все же подает голос из родимой Полтавы, — сказал Серафимович. — Осенью образовал Всероссийскую лигу спасения русских детей. Статья была «На помощь русским детям!». В Киеве и Полтаве собрал несколько эшелонов продовольствия для Москвы и Питера, но это капля в море...

— В общем, как я вижу, придется еще России начинать все сызнова, от первого камушка, — сказал Миронов. Подумал и добавил, к слову: — Завтра, между прочим, нас принимает Калинин.

— Это хорошо, — кивнул Серафимович. — В случае чего можете сослаться на меня и мои неопубликованные очерки с Дона. Да. Вообще, какие-то общественные выводы уже носятся в воздухе, и пора им найти выход.

Миронов и сам понимал, что возникает для него полная возможность прямо на высшем уровне, у Всероссийского старосты, как называли Калинина, прояснить сущность и первопричины всех нынешних затруднений на фронте и даже в тылу, в жизни всего рабоче-крестьянского мира...

Пронзительные, несгибаемо твердые во взгляде, жесткие глаза Ленина.

Они смотрели проницательно, без привычной портретной улыбчивости, и чувствовалось, что он видит и понимает тебя насквозь.

Миронов стоял перед Лениным, ответно не опуская взгляда, и докладывал о положении на Южном фронте, о вешенском восстании и его внутренних причинах, недопустимости затягивания в деле организации красных казачьих частей, о вреде длительной продразверстки для крестьянского хозяйства, которая допущена лишь в качестве «крайней меры» в прошлом году, но вот уже входит чуть ли не в постоянную практику как универсальное средство... Здесь явная опасность: к продразверстке в верхах уже привыкли и рассчитывают на эту «универсальную бессмыслицу» не только в текущем году, но и в будущем...

Миронов, конечно, не готов был докладывать именно у Владимира Ильича. Но так получилось. Когда Калинин пригласил к себе членов Казачьего отдела с Мироновым, чтобы перед заседанием ВЦИК ознакомиться с их просьбами и ходатайствами, раздался телефонный звонок от Ленина. Состоялся короткий разговор, Михаил Иванович сказал, что у него делегация казаков, и Ленин, несколько нарушив собственный распорядок дня, пригласил всех к себе. Казаки вместе с Калининым перешли в кабинет Председателя СНК и Совета Обороны, и доклад пришлось начать здесь, у Ленина.

Конечно, возникло немалое затруднение для Миронова: мгновенно сократиться вдвое и вчетверо. Здесь, как и на Высшем военном совете, но полагалось длинно рассуждать и отдаляться в пространные мотивировки. Надо оперировать предельно сжатыми тезисами, выводами из практики. Ну и помимо всего следовало же полностью скрыть естественно возникшее напряжение и волнение. Не кашлянуть невпопад...

— Мы слушаем вас, товарищ Миронов. С вашей докладной с фронта мы также ознакомлены, — чуть грассируя, сказал Ленин, имея в виду всех присутствующих, и положил на видном месте стола свои карманные часы с ремешком. Ремешок был старый, поношенный, рабочий, и это почему-то понравилось Миронову, отчасти даже и вдохновило. «Речей поменьше, дело в первую голову» — так можно было понять этот жест Ленина.