Джон Фолкнер - Отель с привидениями (сборник)

• Название: Отель с привидениями (сборник)
• Автор: Джон Фолкнер
• Издательство: Квадрат
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1992
• ISBN: 5-8498-0018-2

Предлагаемый вниманию читателей сборник объединяет произведения, которые с некоторой степенью условности можно назвать "готической прозой" (происхождение термина из английской классической литературы конца XVIII в.).

Эта проза обладает специфическим колоритом: мрачновато-таинственные приключения, события, происходящие по воле высших, неведомых сил, неотвратимость рока в человеческой судьбе. Но характерная примета английского готического романа, особенно второй половины XIX в., состоит в том, что таинственные, загадочные, потусторонние явления органически сочетаются в них с обычными, узнаваемыми конкретно-реалистическими чертами действительности.

Этот сплав, внося художественную меру в описание сверхъестественного, необычного, лишь усиливает эстетическое впечатление, вовлекает читателя в орбиту описываемых событий.

Обязательный элемент "готических" романов и повестей - тайна, нередко соединенная с преступлением, и ее раскрытие, которое однако - в отличие от детектива может, - так и не произойти, а также романтическая история, увязанная с основным сюжетным действием.

---

Если это не есть истинная любовь, не знаю, какова она может быть; могу только сказать, что для человека, уже далеко не среднего возраста, это очень мучительное состояние.

Мы прыгаем

Мы без особого труда миновали все пещеры, но дойдя до склона конусообразной скалы, столкнулись с двумя трудностями. Нам предстоял тяжелый подъем, к тому же мы плохо знали дорогу. Если бы я, на наше счастье, не постарался запомнить различные приметы, например, форму скал и валунов, я уверен, что мы никогда не выбрались бы оттуда, и до тех пор блуждали бы в недрах вулкана — я полагаю, что это был погасший вулкан — пока не погибли бы от изнеможения и отчаяния. И все же мы несколько раз сбивались с пути, а однажды едва не свалились в расщелину или пропасть. Это был поистине тяжелый труд — пробираться в глубокой тьме и мертвой тишине от валуна к валуну и осматривать их при тусклом мерцании наших светильников, чтобы я мог определить, в правильном ли мы направлении идем. Мы были в слишком подавленном настроении, чтобы разговаривать, и только с собачьим упорством, нередко падая и ушибаясь, брели все дальше и дальше. Нам было все равно, что с нами. Нами руководил только инстинкт самосохранения, некий долг повелевал нам спасти, если можно, свою жизнь. Прошло часа три-четыре — сколько именно, я не могу сказать точно, потому что у нас не осталось ни одних исправленных часов, — а мы все брели и брели. Последние два часа у меня было такое чувство, как будто мы совершенно заблудились, я уже боялся, что мы вышли к какой-то другой воронкообразной скале, когда вдруг узнали место, мимо которого мы проходили при спуске, в самом его начале. Я сам удивляюсь, как я его узнал, ибо мы уже миновали его, идя под прямым углом к правильному направлению, но что-то осенило меня, я обернулся и скользнул по нему рассеянным взглядом; это оказалось спасительным для нас.

Мы легко добрались до каменистой лестницы и вскоре уже были в той самой пещере, где жил и преставился блаженной памяти Нут.

Тут перед нами возникла новая, еще более ужасная проблема. Я уже писал о том, что из-за страха и неловкости Джоба доска, по которой мы перешли от большой каменной шпоры к шатающейся плите, соскользнула в бездонную пропасть.

Как же перебраться через этот провал без доски?

Ответ был только один — или мы перепрыгнем через него или умрем с голода там, где находимся. Ширина была не такая уж большая, примерно одиннадцать-двенадцать футов, а Лео, когда учился в колледже, прыгал и на все двадцать, но надо учесть наше состояние. Два совершенно измотанных человека, одному из которых уже за сорок, а прыгать надо с неустойчивой плиты на дрожащую оконечность каменного выступа, при сильных порывах ветра. Условия для прыжка были, что и говорить, очень нелегкие, но когда я хотел обсудить это с Лео, он оборвал меня, коротко ответив, что мы должны выбирать между неминуемой длительной агонией в пещере и возможной быстрой гибелью в воздухе, третьего не дано. Возражать против этого я не мог, ясно было только, что прыгать в темноте невозможно: надо дожидаться солнечного луча, который проникает в бездну на закате. Никто из нас не имел ни малейшего понятия, долго ли ждать до заката, мы только знали, что через пару минут после своего появления луч исчезает, мы должны быть наготове. Поэтому мы решили взобраться на шаткую каменную плиту и лежа дожидаться света. Это решение далось нам тем легче, что один из наших светильников уже погас, второй горел неровным, мерцающим светом, как бывает, когда масло на исходе. Мы кое-как выбрались из пещеры и вскарабкались на плиту.

В этот самый миг погас и второй светильник.

Разница в нашем положении была очень заметная. В пещере завывание ветра доносилось до нас как бы издали, но здесь, лежа ничком на раскачивающейся плите, мы в полной мере испытывали на себе его силу и ярость, к тому же он постоянно менял направление, то ударяясь о стены ущелья, то бушуя среди утесов, и все время пронзительно выл, как десять тысяч отчаявшихся душ. Час проходил за часом, а мы все лежали в неописуемом смятении и ужасе, прислушиваясь к диким голосам этой преисподней, которые перекликались под низкое гудение каменной шпоры напротив, этой ужасной арфы, на которой играл своими перстами ветер. Ни одно кошмарное ночное видение, ни одна безумная выдумка богатой фантазии не может сравниться с этой жуткой реальностью, таинственными рыданиями ночных голосов, которые мы слышали, цепляясь за плиту, как потерпевшие кораблекрушение моряки за плот, и раскачиваясь в бездонной черной пустоте. По счастью, температура была не такая уж низкая — ветер даже приносил с собой тепло — иначе мы погибли бы. Мы все лежали, простершись на плите, когда случилось странное и многозначительное происшествие: несомненно, то было случайное совпадение, но оно отнюдь не способствовало расслаблению наших напряженных нервов, скорее, наоборот.

Как я уже писал, когда Айша стояла на каменной шпоре, готовясь перейти через пропасть, ветер сорвал с ее плеч мантию и швырнул в темную бездну, неведомо куда. Так вот, случилось такое странное происшествие, что мне даже не хочется о нем рассказывать. Пока мы лежали на плите, из темной пустоты, как весть от покойницы, выплыла эта самая мантия и упала на Лео, прикрыв его с ног до головы. Мы не сразу поняли, что это такое, но когда наконец поняли, попробовав на ощупь, бедный Лео впервые дал волю своим чувствам: он громко зарыдал. Скорее всего этот плащ висел, зацепившись за какой-нибудь острый выступ или верхушку, и оттуда его снес порыв изменившегося ветра, и все же это было очень странное и трогательное происшествие.

Вскоре после этого, совершенно для нас неожиданно, без каких-либо предвестий, тьму расколол багровый клинок света: он озарил и каменную плиту, где мы находились, и каменную шпору.

— Ну, — сказал Лео, — теперь или никогда!

Мы встали, разминая затекшие члены, и посмотрели на завихрения облачков в головокружительной бездне под нами: закатный луч окрасил их в цвет крови, затем на пустое пространство между качающейся плитой и дрожащим выступом; и в полном отчаянии приготовились к смерти. При всем напряжении сил перепрыгнуть через зияющий провал было немыслимо.

— Кто первый? — спросил я.

— Вы, старина, — ответил Лео. — Я сяду на другом конце плиты для равновесия. Разбегитесь как следует и прыгайте: и да смилуется над вами Господь!

Я кивнул в знак согласия, а затем сделал то, чего никогда не делал с тех времен, когда Лео был еще мальчиком. Я повернулся, обнял его рукой и поцеловал в лоб. Возможно, мой поступок носил на себе отпечаток французской сентиментальности, но я как бы в последний раз прощался с человеком, которого не мог бы любить больше, даже если бы он был моим родным сыном.

— Прощай, мой мальчик, — сказал я. — Надеюсь, мы встретимся снова, где бы ни оказались.

Я был уверен, что жить мне остается не более двух минут.

Потом я отошел в дальний конец плиты, подождал, пока один из порывов быстро меняющегося ветра дунет мне в спину и, вручив себя божьей воле, разбежался по всей плите — ее длина составляла тридцать три — тридцать четыре фута и в безумном полете взмыл в воздух. С каким болезненным страхом приземлился я на самый мысок каменной шпоры и какое ужасающее отчаяние охватило меня, когда я понял, что недопрыгнул! Только мои руки и туловище достигли цели, ноги же болтались в воздухе. С пронзительным воплем я попробовал ухватиться за что-нибудь, но одна рука соскользнула; продолжая держаться другой рукой, я повернулся лицом к плите, откуда я прыгнул. Затем протянул левую руку, и на этот раз мне удалось ухватиться за какую-то каменную шишку, и я повис в необыкновенно ярком багровом свете над тысячами футов пустоты. Мои руки держались за нижнюю часть каменной шпоры, а ее острие упиралось мне в голову. Следовательно, даже если бы у меня хватило сил, я не мог бы на нее взобраться. В лучшем случае я провисел бы еще минуту и свалился в бездонное ущелье. Не знаю, может ли быть более безвыходное положение. Знаю только, что муки, которые я испытал за эти полминуты, едва не лишили меня рассудка.

Я услышал крик Лео и увидел его летящим по воздуху, словно серна. Ужас и отчаяние придали ему сил, и он великолепным прыжком преодолел ужасный зияющий провал; приземлился он на оконечности каменной шпоры и тут же упал ничком, чтобы его не снесло в пропасть. Каменная шпора надо мной содрогнулась под его тяжестью, и так велика была сила толчка при его прыжке, что впервые за все эти века плита потеряла равновесие и с ужасающим грохотом рухнула прямо в пещеру, обитель философа Нута, завалив, как я уверен, навсегда проход, который вел к Источнику Жизни, ведь в этой плите было много сотен тонн веса.

Все это произошло буквально за одно мгновение, но как ни удивительно, несмотря на весь ужас своего положения, я бессознательно успел все это заметить. Даже успел подумать, что ни одно человеческое существо не сможет отныне пройти этой опасной тропой.