Кальман Миксат - Том 2. Повести

• Название: Том 2. Повести
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1967
• ISBN: не указан

Кальман Миксат (Kálmán Mikszáth, 1847―1910) — один из виднейших венгерских писателей XIX―XX веков. Во второй том собрания сочинений Кальмана Миксата вошли повести, написанные им в 1890—1900-е годы: 

― «Голубка в клетке» (1891);

― «Имение на продажу» (1894);

― «Не дури, Пишта!» (1895);

― «Кавалеры» (1897);

― «Красавицы селищанки» (1901);

― «Проделки Кальмана Круди» (1901);

― «Кто кого обскачет» (1906);

― «Шипширица» (1906).

Время действия повестей Миксата «Имение на продажу», «Не дури, Пишта!», «Кавалеры», «Кто кого обскачет», «Шипширица» и «Проделки Кальмана Круди» ― вторая половина XIX века.

Историческая повесть «Красавицы селищанки» посвящена эпохе венгерского короля Матяша Корвина (XV в.). В основу повести легли изустные легенды, бытующие в комитате Фогараш (Трансильвания), где действительно есть село Селище.

Повесть «Голубка в клетке» представляет собой два варианта одного и того же сюжета в разных временных рамках: первая, романтическая, часть отнесена лет на четыреста назад и написана с легкой иронией в духе новелл Боккаччо; вторая, сатирическая, часть, относящаяся по времени действия ко второй половине XIX века, ― в духе реализма.

Все повести, в том числе сатирические, отличаются характерным для Миксата мягким, добродушным юмором.

---

Венделин из Склабони превзошел, как видите, по своим полномочиям всех собратьев: он сделался даже своего рода посредником в осуществлении знаменитого ограбления. Никакой кукурузы вокруг часовни, как это утверждал Стефанович, разумеется, не оказалось (он видел ее здесь три года тому назад и решил, что она такая же вечная, как, например, лес!). Но если бы здесь и была посеяна кукуруза, то в мае месяце в ней все равно еще нельзя спрятаться жандарму. (Даже немец и тот не может склониться так низко.)

Но вместо нее, на счастье, возле часовни оказался цыганский кирпичный заводик с пирамидками кирпича-сырца и множеством ям. Целыми днями, когда в округе никто не справляет именин, трудится здесь старый Гилаго со своими цыганятами, и за много лет он так успел исковырять мать сыру-землю, что ее поверхность сделалась похожей на его собственные дырявые шаровары.

Когда упомянутой ночью барон Балашша прибыл к кирпичному заводику, от одной из пирамидок кирпича отделился силуэт стройного жандарма. Подойдя к барону, молодой жандарм козырнул и отрекомендовался вполголоса:

— Подпоручик Шершинский!

— Ах, вы уже прибыли! — воскликнул Балашша, спрыгивая с коня и подавая руку подпоручику. — Мой приятель Капи сдержал слово.

— Он велел вам кланяться.

— Спасибо. Сколько вас?

— Десять.

— Где расположились ваши люди?

— Повсюду: за кирпичными пирамидками, в ямах, один — в часовне, другой лежит на крыше.

— Ну, так как же? Изловим, а?

— Головой ручаюсь, если только он придет.

— А если и он осторожен? Не заметили вы ничего подозрительного? Я полагаю, что Круди выставил наблюдение за всеми дорогами, ведущими сюда от Дярмата.

Шершинский весело рассмеялся.

— Эге! Вы, что же, считаете меня глупым цыпленком, способным сделать столь грубую ошибку! Мы подошли сюда со стороны Кеккё, откуда Круди нас совсем не ждет.

— Ах, так! А как же вы попали в Кеккё?

— Прошлой ночью мои люди пробрались туда поодиночке, каждый своей дорогой. А сегодня с наступлением темноты по лесным нехоженым тропам мы перебрались сюда.

— Великолепно! Но вы, кажется, без лошадей?

— Нет, мы верхом. Коней мы пока спрятали в камышах, под охраной двух моих людей.

— Тогда отведите туда и мою лошадь.

— Гашпар! — едва слышно позвал офицер, и в тот же миг, словно из-под земли, рядом с ним выросла фигура еще одного жандарма. — Отведи этого коня к остальным и возвращайся обратно. У нас еще полчаса времени в запасе, — взглянув на часы, заметил подпоручик, — Сейчас половина двенадцатого.

— Тогда поболтаем немного, — предложил Балашша и взяв под руку подпоручика, который понравился ему своей непринужденностью, не торопясь двинулся с ним в сторону небольшого озерца.

— Кстати, привезли вы деньги? — спросил офицер. — Конечно!

Лучше, если мы сразу же и положим их в условленное место.

— Верно!

Они вернулись к часовне, и Балашша положил на подоконник пять тысячефоринтовых ассигнаций. Шершинский придавил деньги сверху камнем, чтобы их случайно не сдуло ветром. При этом он заметил:

— Приманка заложена. Наверное, скоро появится и лис! Тут-то мы и сцапаем негодяя!

— Ну, а про девицу ничего не слышно? Куда она делась, что с нею?

— Нет, не слышал. Она, как видно, и сейчас еще вас интересует?

Балашша пожал плечами:

— Нет, только так, любопытно.

Но голос выдал его: сердечная рана была еще совсем свежа.

— Хорошенькое созданьице и отлично поет, — заметил подпоручик довольно равнодушным тоном.

— Как? Вы видели ее?

— Еще бы! У нее ведь родинка на левом виске?

— Когда вы ее встречали, где?

— У вас.

— У меня? Я что-то не припоминаю, чтобы вы бывали когда-нибудь у меня в гостях…

— В гостях не был. Я был у вас, переодевшись цыганом, в оркестре Гилаго.

Балашша сразу охладел к офицеру и отошел от него.

— Значит, вы шпионили за мной во время одной из наших встреч венгров-патриотов? А ведь вы — поляк *, судя по вашему произношению! И, вероятно, дворянин, судя по вашему имени?

— Это верно, — горделивым тоном странствующих поляков отвечал офицер. — Самые древние мои предки доводились родичами Калигуле. Это можно подтвердить документами. А из более поздних моих предков некоторые сиживали на польском королевском троне. Короткое время, разумеется, но это не суть важно. У вас же я был в доме не как шпик. Просто хотел взглянуть на девицу. Только и всего. И посмотрел! А если бы я был шпиком и донес бы на вас, что вы там говорили и пели, вы, вместо того чтобы гулять сейчас со мной, сидели бы уже где-нибудь. За решеткой, разумеется!

Посмеиваясь, подпоручик припомнил некоторые подробности тайных встреч в замке, после чего Балашша горячо потряс ему руку.

— Вы отличный малый, господин подпоручик. Простите, что я на минуту усомнился в этом. Считайте меня отныне своим другом.

Офицер поклонился.

— Пора, однако, — заметил он, — и приниматься за дело. Я скроюсь за занавесом, — по местным условиям — кирпичным. Вы же, барон, можете остаться на сцене, то есть неподалеку от окна часовни…

Ночь стояла тихая, но темная. Луны не было, только звезды излучали молочно-белый свет в густом, окутавшем землю мраке. Часы Балашши показывали ровно полночь. Значит, с минуты на минуту Круди должен появиться. Вот уже и петухи закукарекали в деревне. Над кладбищем зашевелились, задвигались белесые тени — не то облачка, не то призраки, чье время кончилось, и они теперь сломя голову торопятся к себе домой, в могилы.

Балашша горел, как в лихорадке. Только дети ждут с таким волнением прихода Микулаша * с подарками, как он сейчас ждал появления Круди. О злая, черная месть, как сладостна можешь ты быть иногда! Способность различать предметы в кромешной тьме, казалось, удесятерилась. Он ясно различал окно часовни и не сводил с него глаз. Фантазия его лихорадочно работала. Ему уже виделось, как он самолично ведет Круди, связанного, закованного в кандалы, в покрытый жестью «Большой дворец» в Дярмате. А его слух? Как он обострился! Барон вздрагивал от малейшего отдаленного шороха. «Наконец-то идет!» — думал он. А на самом деле это старый заяц пробежал где-то вдалеке по шелестящим всходам.

Проходила минута за минутой, а Круди все не было. Какая пытка! Нетерпение Балашши достигло предела. Ведь уже половина первого! А вокруг стоит мертвая тишина, не слышно ничьих шагов. Редко-редко где-нибудь вспорхнет птица: наверное, хомяк вспугнул.

Не выдержав, барон отправился к Шершинскому.

— Беда, подпоручик! Не пришел…

— Может быть, учуял?

— Возможно.

— А то подождем еще немного?

— Хорошо, но я уже не верю, что он придет, — заныл барон. — Жаль ста тысяч, а больше того обидно, что он так провел меня.

— Может быть, он рассердился на вас? Не давали вы ему никаких обещаний?

— Да, я обещал сохранить наш уговор в тайне.

— И не сдержали слова? Напрасно!

— Если бы я не рассказал о случившемся никому, я не смог бы изловить его.

— Простите, господин барон, но ведь речь-то идет не о нем, а о вашем слове. Слове джентльмена!

— Глупости! Какое же значение имеет слово, данное разбойнику?

— Все равно, — со странной запальчивостью возразил жандармский офицер. — Джентльмен может презирать разбойника, но свое слово он должен держать всегда.

— Шершинский! Что это? — вспылил горделивый Антал Балашша. — Вы, видно, подвыпили и забыли, с кем вы разговариваете?

Шершинский и сам уже понял, что зашел слишком далеко в своем легкомыслии, и попробовал отшутиться:

— Конечно, выпил, — сказал он со смехом и вытащил из-за пазухи фляжку. — А выпив, я всегда впадаю в тон, каким говорили мои предки в те короткие периоды, когда они царствовали. Удивительно короткие периоды. Настолько короткие, что летописцы даже не успели их зафиксировать. Ради бога, барон, простите потомка королей!

Балашша, рассмеявшись шутке, простил подпоручика, который был, в общем, милым и веселым парнем, — и сам тоже приложился к фляжке.

— А винцо неплохое, а? — заметил офицер. — Зато наше с вами положение дрянь! Негодяй попросту надул нас. А-яй-яй! Разрешите мне, господин барон, переговорить с моим солдатом, что устроился на крыше. Он у меня и в темноте видит. Может быть, хоть он заметил что-нибудь? А вы пригнитесь тем временем. На случай, если Круди где-нибудь вблизи. Чтобы не заметил двух силуэтов.

Барон, смастерив себе из кирпичей некое подобие скамеечки, присел на нее. Отсюда он слышал, как Шершинский разговаривал со своим жандармом:

— Ничего не видно, Гашпар?

— Ничего, господин подпоручик.

Но вдруг Шершинский взревел, как бык:

— Позор! Эй, жандармы, ко мне!

Из ям, из-за кирпичных штабелей в одно мгновенье ока высыпали жандармы. Маленькая полянка оживилась. В ночной мгле засверкали их кивера, зазвенели штыки.