Вадим Арбенин - Предсмертные слова

• Название: Предсмертные слова
• Автор: Вадим Арбенин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0427-4

Книга эта — удивительно бережно и тщательно собранная коллекция предсмертных высказываний людей разных стран и эпох. Среди них властительные правители — римские императоры, европейские короли и русские цари; знаменитые священники — римские папы и реформаторы. Конечно, много здесь представителей литературы и искусства — от Овидия до Набокова, от Микеланджело до Пикассо. Не обойдены и философы — от Платона до Ницше. Попали в книгу и знаменитые красавицы, не всегда с самой безупречной репутацией, и преступники, и просто безымянные люди, сказавшие перед смертью что-то особенное.

Чтение этой книги — удивительное путешествие по людским душам во времени и пространстве.

---

«Наполеон, я действительно считала себя твоей женой», — шептала на смертном одре МАРИЯ ВАЛЕВСКАЯ, возлюбленная императора Франции и мать его сына, Александра Флориана. «Но беззаветно любя тебя, я желала лишь одного — свободы моей Польше». Эти слова графиня произнесла за несколько минут до смерти в присутствии своего мужа, генерала Орнано, и трёх сыновей. За стенами их дома № 48 по улице Виктуар в Париже завывал ветер и кружила метель, а «очаровательная варшавянка» продолжала диктовать свои мемуары, «трогательную, бесконечно сердечную и временами противоречивую историю своей любви, любви шестнадцатилетней жены семидесятилетнего старика, к Наполеону Бонапарту», которую она называла «жертвой во имя моей родины». Она понравилась победителю, и всё польское общество, не исключая и её мужа, стало требовать, чтобы она спасла свой народ, вступив в гарем императора. Наполеон овладел ею во время её обморока и оставил беременной. Мария умерла в возрасте 31 года и 4 дней и завещала похоронить своё сердце в её любимом Париже, а тело — в семейном склепе родового имения Киернозия в Польше. На кладбище Пер-Лашез, где упокоено её сердце, стоит скромный памятник со словами: «Мария Лещинская, графиня дʼОрнано скончалась 11 декабря 1817 года». (Лещинская — девичья фамилия пани Валевской.) Наполеон, будучи в ссылке, так никогда и не узнал о смерти своей «нежной голубки» — почта на остров Святой Елены в Северной Атлантике доставлялась редко и нерегулярно, и письмо вдового генерала Орнано дошло туда лишь после смерти императора. Но в своём завещании (смотрите статью 37-ю) он записал: «Я желаю, чтобы Александр Валевский служил Франции, предпочтительно в армии». Александр, однако, пошёл по дипломатической части, был послом Франции при английском дворе и даже одно время, при Наполеоне Третьем, его министром иностранных дел.

«Машу, позовите Машу!» — звал венчанную свою жену великий русский драматург АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ ОСТРОВСКИЙ, «Колумб Замоскворечья». Было воскресенье, Духов день, и Марья Васильевна ушла в церковь к ранней обедне. «Помолись за меня», — попросил её Островский с террасы своей дачи в Щелыкове. Потом перешёл в кабинет и, едва держа в руках перо, взялся за рукопись, на которой в последний раз поставил дату «1 июня 1886». Вдруг задохнулся от жесточайшего приступа грудной жабы, попробовал было подняться на ноги и упал, разбив висок об угол письменного стола. «Машу позовите, мне страшно…» — вырвалось у него. Вызванная нарочным из церкви Маша Бахметьева, юная выпускница театральной академии, с криком упала на грудь мужа: «Александр Николаевич, пробудитесь!» «Нет, не звал отец никакой Маши, — ревниво заметила дочь драматурга Мария Александровна, которая находилась в 10 часов утра в кабинете рядом с отцом. — Он сидел за столом с номером „Русской мысли“ в руках и вдруг воскликнул: „Ах, как мне дурно!..“ и упал на пол. На крик его вбежали мои братья и перепуганная прислуга. Отца подняли и вновь усадили в кресло. И смерть застала его за письменным столом. Только смерть одна и могла оторвать его от работы».

«А дочка где? Ксению позови скорее… — просил жену писатель АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КУПРИН. — Какая она у нас красивая…» Елизавета Морицевна Гейнрих не отходила от мужа ни на минуту, да и не могла: он так крепко сжимал её маленькую ручку, что кисть у ней затекла. Когда-то по молодости фаталист Куприн сказал ей, что, умирая, хотел бы, чтобы любящая рука держала его руку до конца. Его желание исполнилось. «Не оставляй меня. Люблю смотреть на тебя», — шептал Куприн уже в полузабытьи. «Я не хочу умирать… Жизни мне хочется… Ксению скорее позови… Я не могу без неё больше…» Потом перекрестился: «Прочитай мне „Отче наш“ и „Богородицу“», — попросил он. Молился и плакал. «Чем же я болен? — вдруг спросил он, словно бы очнувшись. — Что же случилось? Не оставляй меня… Посиди со мной, мамочка, так уютно, когда ты со мной, около меня!.. Вот, вот начинается!.. Не уходи от меня… Мне страшно…» Это были последние слова бывшего поручика Белой армии и великого романиста Куприна. Он скончался в четырёхкомнатной квартире на углу Лесного проспекта и Кантемировской улицы в Ленинграде, где они жили по возвращении из Франции. Дочь его, Ксения, осталась жить в Париже.

«Пророк в изгнании», ЛЕВ ДАВИДОВИЧ ТРОЦКИЙ, произнёс перед смертью имя жены. Это когда наёмный убийца Фрэнк Джексон, он же Рамон дель Рио Меркадер, двадцатисемилетний испанец, «аполитичный делец, спортсмен, любитель прелестей слабого пола, мот и повеса», нанёс ему смертельный удар ледорубом по затылку у него дома, на авенида Виена, в отдалённом предместье мексиканского городка Койоакан. С размозжённым черепом, с изувеченным и залитым кровью лицом, Троцкий «спокойно, без гнева, злобы или печали» ответил на крик гражданской жены Седовой, вбежавшей в его кабинет: «Наташа, я люблю тебя». И опустился в изнеможении на пол. «Это конец, Наташа. Кажется, на этот раз это им удалось». И прижал её руки к своим губам. «Позаботься о Наталье, — обратился он к секретарю Джозефу Хансену. — Она была со мной много, много лет… Я хочу, чтобы всё, что у меня есть, отошло к Наталье… Позаботься о ней…» Когда карета «скорой помощи» доставила его в больницу и подоспевшие медсёстры начали раздевать его, готовя к операции, он отстранил их и сказал жене «отчётливо, но очень грустно и серьёзно»: «Я не хочу, чтобы они раздевали меня… Хочу, чтобы ты меня раздела». Наталья склонилась над ним и прижалась губами к его губам. Он ответил поцелуем на её поцелуй. Ещё. И ещё раз. И ещё один раз… «Я люблю тебя…» — Это были последние, услышанные ею от него слова. После этого он впал в кому и прожил ещё 26 часов. Троцкий так и не успел дописать биографию Сталина. За его гробом шли триста тысяч человек четырёхмиллионного Мехико-Сити. Сегодня в нём пять улиц с именем Троцкого и семь улиц с именем Сталина, но эти улицы нигде не пересекаются.

И всё же последней любовью Троцкого была ФРИДА КАЛО, замечательная мексиканская художница, которая после неоднократных попыток покончить с собой всё же однажды в этом преуспела. В одиннадцать часов вечера сиделка Майет принесла ей в спальню сок. Муж Фриды, великий художник Мексики Диего Ривера, сидел рядом с ней. Уверенный, что жена быстро заснёт, он уехал в студию. В четыре часа утра Фрида проснулась и пожаловалась сиделке на сильную боль. Сеньора Майет успокоила её, поправила простыни и оставалась с ней, пока она не уснула вновь. В шесть часов, когда было ещё темно, сиделка встала и подошла к кровати. Глаза Фриды были широко открыты, они смотрели прямо в глаза сеньоры Майет. Она была мертва. На туалетном столике Риверу ждала её предсмертная записка: «Надеюсь, на сей раз уход будет удачным, и я уж больше никогда не вернусь к тебе. Фрида». Рядом с кроватью стоял холст, над которым художница работала в последние дни: ярко-красные спелые арбузы, разваленные на крупные ломти. Фрида Кало назвала картину «Да здравствует жизнь!» Она не могла уйти из жизни, не хлопнув напоследок дверью, и завещала кремировать своё тело, предварительно покрыв его красным флагом с серпом и молотом: «Не хочу лежать в земле. И без этого за всю жизнь належалась». Жертва страшной дорожной катастрофы, с ампутированной ногой и с раздавленной маткой, Фрида, «живопись для которой была её костылём», перенесла за последние 29 лет жизни 33 операции.

Последними словами ДИЕГО РИВЕРЫ были: «Кремируйте меня и смешайте мой пепел с прахом Фриды Кало». Последняя воля художника исполнена не была.

Конец итальянского композитора ДЖОАККИНО РОССИНИ не был столь же счастлив, как его жизнь. Ведь ещё при жизни ему поставили два памятника — на базарной площади Венеции и в Парижской опере. В ночь на «чёрную пятницу», 13 октября 1868 года, великий маэстро, «бог мелодии и сын Моцарта», который «прививал вкус к жизни», умирал в страшных мучениях. Его окружали друзья и сумасбродные оперные дивы. Впавший в состояние, близкое к прострации, он, старший офицер ордена Почётного легиона, бормотал едва слышно: «Я хочу умереть добрым католиком… Санта Мария! Санта Анна!» Последнее было именем его матери. «Где ты пропадаешь, мадонна? Я призываю тебя с вечера! Разве ты не слышишь?» Он ещё не потерял самообладания и присутствия духа, этот толстый жизнелюб, тонкий гастроном, «автор» нескольких изысканных блюд (суп и телячье филе à la Rossini, например), в жизни которого всего было чересчур много — еды, женщин, денег. Впрочем, и опер тоже. В какой-то миг Россини глубоко вздохнул, его благородная голова тяжело вдавилась в подушку, прекрасные, белее покрывала, руки вытянулись, пытаясь сложиться в молитвенном жесте, и с его губ слетело последнее слово: «Олимпия…» Имя жены. Доктор д’Анкона подошёл к Олимпии и сказал: «Мадам, Россини больше не испытывает страданий». Она, вся в слезах, бросилась на тело мужа: «Россини, я всегда буду достойна тебя!» Её едва оттащили от него.