Вадим Арбенин - Предсмертные слова

• Название: Предсмертные слова
• Автор: Вадим Арбенин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0427-4

Книга эта — удивительно бережно и тщательно собранная коллекция предсмертных высказываний людей разных стран и эпох. Среди них властительные правители — римские императоры, европейские короли и русские цари; знаменитые священники — римские папы и реформаторы. Конечно, много здесь представителей литературы и искусства — от Овидия до Набокова, от Микеланджело до Пикассо. Не обойдены и философы — от Платона до Ницше. Попали в книгу и знаменитые красавицы, не всегда с самой безупречной репутацией, и преступники, и просто безымянные люди, сказавшие перед смертью что-то особенное.

Чтение этой книги — удивительное путешествие по людским душам во времени и пространстве.

---

И величайший художник немецкого Возрождения АЛЬБРЕХТ ДЮРЕР тоже вспоминал Бога «Я так и не постиг, что есть истинно прекрасное…» — пытался он громко кричать, чтобы все его слышали. Но крика не было, был лишь глухой протяжный стон. Лекарь Эобаний Хесс склонился к лицу Дюрера, умирающего от «какой-то странной, неслыханной болезни» (чахотки): «Чего хочет мастер?» — «Об этом, видимо, ведает лишь Бог…» — расслышал он. И это были последние слова художника. Дюрер умолк, напрягся, словно бы к чему-то прислушиваясь. Хесс опустил его сухие, как пергамент, веки. На звоннице церкви святого Зебальда ударил колокол. Жители Нюрнберга, прислушиваясь, считали число ударов. Их было 56. Но и без этого весь город знал, что Великий Мастер, один из самых могучих и благородных умов Севера, умер. На его надгробии написано: «Здесь похоронено всё, что было смертного в Альбрехте Дюрере».

Ярый безбожник, страшный насмешник и воинствующий атеист, самый «французский» немецкий поэт ГЕНРИХ ГЕЙНЕ тоже вспомнил о Боге. Со свойственным ему неподражаемым злым юмором он на вопрос своей двадцативосьмилетней почитательницы, верной подруги и суженой невесты Камиллы Зельден «Примиритесь ли вы с небом?» заметил, скорбно улыбаясь парализованным ртом: «Будьте спокойны. Бог меня простит, это — его ремесло». Полуслепой и надломленный годами мучившей его сухоткой спинного мозга, лёжа на полу, на ложе из «роковых матрацев», в своей тесной парижской квартирке на авеню Матиньон, дом 3, Гейне в последние свои минуты не переставал работать по шесть часов в день. Длинными белыми пальцами правой руки поднимал он тяжело опускавшееся веко, чтобы немного видеть, а левой рукой выводил на бумаге большие буквы-каракули последних строк своих мемуаров, для окончания которых, по его словам, «нужно всего ещё дня четыре». Поэтому беспокоил доктора Груби: «Доктор, ведь вы не только мой врач, вы ещё и мой друг. Я прошу, я требую… как друг, скажите правду, это конец?» Груби промолчал. «Благодарю», — сказал Гейне. «У вас есть просьбы, поручения?» — спросил доктор. «Да, не будите жену… Пусть она отдохнёт… Но там цветы, которые она принесла утром… Положите их ко мне… Да, да, на грудь… Я ещё чувствую запах… Я очень люблю цветы… Благодарю… Цветы… Цветы… Ведь это прекрасно…» Это были последние отчётливо произнесённые им слова, которые услышал врач. Сиделка, подошедшая через несколько минут, слышала уже невнятный шёпот. Она наклонилась к нему: «Писать… писать…» — «Что написать, господин Гейне? Кому?..» — «Бумагу… Карандаш!» Карандаш выпал из его рук. В завещании Гейне, «человек, умеющий писать стихи, и только», оставлял всё своё имущество жене, ещё довольно молодой и легкомысленной красавице-парижанке Матильде Мира, но лишь при одном условии, что она снова выйдет замуж. Он объяснил свою прихотливую последнюю волю с тевтонской прямотой: «Потому что только в этом случае хотя бы один мужчина будет сожалеть о моей смерти».

Писатель ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОНЧАРОВ, член Совета по делам книгопечатания и «генерал из писателей», как прозвали его дворники и лавочники, перед смертью думал о Боге. Юрист Анатолий Кони присутствовал при последних часах романиста в его квартире в доме № 3 на Моховой улице в Петербурге, «обставленной несколько по-обломовски» (пустой письменный стол без чернильницы, без бумаги и без перьев), и выразил надежду на его выздоровление. Совершенно седой Гончаров, самолюбивый и раздражительный, посмотрел на него единственным уцелевшим выцветшим глазом, в котором еще мерцала и вспыхивала жизнь, и сказал твёрдым голосом: «Нет, я умру! Сегодня ночью я видел Христа, и он меня простил». И надо же, действительно, Гончаров умер в двенадцатом часу дня 27 сентября 1891 года. Сама кончина, эта неизбежная обыкновенная история, наступила так тихо, что в первое время Александра Ивановна, немка-барыня, у которой квартировал прославленный романист, приняла его смерть за сон. Никто из российских писателей не был так скоро забыт, как покойный Гончаров. Общество мстило ему за то, что он обозвал его «обломовщиной», а ещё за то, что он служил по цензурному ведомству самым исполнительным и робким чиновником. Автора романа «Обрыв» и похоронили у обрыва в Александро-Невской лавре, как он и завещал.

ТИТ ФЛАВИЙ ВЕСПАСИАН, первый римский император несенаторского происхождения, тот самый, который возвёл Колизей и обложил налогом общественные уборные, сказав при этом: «Non olet» («Деньги не пахнут»), при смерти мрачно пошутил: «Похоже, я становлюсь богом». Мало ему было быть всемогущим императором! Хотел быть ещё и богом. Умер он не в постели, а стоя на ногах.

А король Франции КАРЛ ПЯТЫЙ МУДРЫЙ из династии Валуа им уже стал. «Да, я Иисус Христос», — очень уверенно сказал он своим изумлённым родичам и царедворцам и с этим умер.

«Я — новый Христос, приносящий себя в жертву ради великой Норвегии», — кричал с эшафота ВИДКУН КВИСЛИНГ. Сын сельского пастора, поклонник язычества и расовой теории Гитлера, он, заделавшись «фюрером» норвежских фашистов, практически сдал страну немцам. За что и был повешен в 1945 году по приговору суда.

«Наконец-то я — царица!» — восторженно выкрикнула английская кинозвезда ВИВЬЕН ЛИ, оказавшаяся в клинике с очередным острым приступом маниакальной депрессии и рецидивом туберкулёза. Помните её по фильмам «Унесённые ветром» и «Мост Ватерлоо»? «Я — царица Клеопатра! — ещё громче закричала она, и у неё хлынула горлом кровь. — Слышите, я — Клеопатра!» (Ли играла заглавные роли в пьесах «Цезарь и Клеопатра» Шоу и «Антоний и Клеопатра» Шекспира). Лицо самой счастливой и самой несчастной актрисы, женщины магической красоты, сделалось багровым, она тяжело дышала. «А ну-ка, пошли все вон отсюда! Немедленно! Я — царица!» Множество посетителей, собравшихся у больничной койки Вивьен, остолбенели. В крайнем возбуждении она поднялась, поскользнулась на гладком полу палаты, упала и вскоре скончалась. Она распорядилась тело своё кремировать, а прах развеять над озером.

А вот Главнокомандующий английским флотом сорокасемилетний адмирал ГОРАЦИО НЕЛЬСОН больше всего думал о долге. Перед началом сражения в Гибралтарском проливе у мыса Трафальгар против франко-испанского флота он поднял на флагманском фрегате «Победа» прославленный лозунг: «Англия ждёт, что каждый из вас исполнит свой долг». И взошёл на верхнюю палубу кормы в усыпанном драгоценными камнями и регалиями кителе — одних золотых звёзд на нём было четыре. В разгар боя снайпер с французского фрегата «Грозный» заметил однорукого и одноглазого офицера с полным иконостасом наград на груди и справедливо решил, что это и есть главный англичанин. Он взял мушкет, сунул в карман четыре патрона и поднялся на марсовую площадку бизань-мачты, бросив на ходу товарищам по команде: «Если не сниму его с трёх раз, четвертую пулю пущу себе в лоб». Мушкетная пуля ударила адмирала Нельсона в позвоночник. Смертельно раненный, он успел сказать капитану «Победа» со слабой и словно бы извиняющейся улыбкой: «Харди, на сей раз они меня достали… У меня перебит хребет… Но я доволен… Благодарение Богу, я исполнил свой долг… Только не бросайте меня за борт, Харди». Доктору Скотту он сказал: «Не таким уж большим грешником я и был… Не забудьте, я оставляю леди Гамильтон и мою дочь Горацию на попечение страны… Не забудьте Горацию… Бедная Эмма… Что с ней будет…» Говорил быстро, отрывисто, со всё большим трудом. Ему дали испить напоследок лимонаду, вина и воды. «Неприятель разбит наголову и лишился пятнадцати судов», — доложил ему капитан Харди. «А сегодня утром я держал пари, что потоплю двадцать!» — промолвил Нельсон с улыбкой. И после этого всё повторял: «Благодарение Богу, я исполнил свой долг», пока слова не замерли у него на губах. Он в последний раз открыл глаза и потом закрыл их уж навеки. В бочке с бренди, смешанном с камфарой и миррой, тело Нельсона было доставлено в Лондон и упокоено в Вестминстерском аббатстве в гробу, сделанном из грот-мачты фрегата «Победа». Все моряки эскадры причастились бренди из траурной бочки. Позднее останки адмирала были помещены в саркофаг, предназначенный для короля Генриха Восьмого.

«Принеси-ка мне, дочка, чего-нибудь выпить, — попросила леди ГАМИЛЬТОН, в девичестве ЭММА ЛАЙОН, четырнадцатилетнюю Горацию. — Куда это девались остатки вчерашней бутылки шампанского?» Чарующая женщина, «божественная леди», дочь бедного дровосека из горного Уэльса, начавшая с ничего, потом актёрка, куртизанка, леди, жена английского посла в Неаполе сэра Уильяма Гамильтона, потом любовница Марии Каролины, королевы Неаполитанской, потом величайшая и последняя любовь флотоводца Горацио Нельсона, от которого родила дочь, Эмма окончила свою жизнь тем же, чем её и начала, то есть нищетой. Умирала она во Франции, куда ей удалось бежать от кредиторов после двух тюремных заключений за долги. Лицемерная Англия отвернулась от женщины, которая бросила тень на славу адмирала Нельсона. В деревушке Коммьюн де Сен-Пьер, в двух милях от захолустного Кале, в полуразвалившемся и холодном крестьянском домике, снимаемом у мадам Дам, Эмма находила утешение лишь в религии и в спиртном. Вином она безуспешно лечила больную грудь — хорошее бордо, белое и красное, по 15 пенсов за бутылку, а то и дешёвый портвейн по одному су за четверть. Не помогло. Когда её дочь ушла за выпивкой, а миссис Гентер, английская дама из Кале, зашла к ней с мясными обрезками для стола, то услышала последние слова леди Гамильтон: «Я умираю из-за разбитого сердца». Глаза Эммы были широко раскрыты и устремлены куда-то вдаль. Прядь белоснежных волос ниспадала на грубую наволочку подушки. Рядом с телом лежал портрет лорда Нельсона. Эмма умерла 15 января 1815 года то ли от водянки, то ли от простуды, то ли от пьянства, то ли от безысходности. Она всегда считала, что «у женщин уж очень большое сердце». Безжалостное время и страшная нужда последних лет пощадили пятидесятилетнюю леди Гамильтон, и в гробу она по-прежнему была «необыкновенно красивой». На перевоз тела в Англию денег не нашлось, и Эмму похоронили на задворках Кале. За гробом былой первой красавицы Лондона шло человек пятьдесят — всё больше капитаны и шкиперы английских судов, стоявших в порту. Ныне её могила затеряна.