Вадим Арбенин - Предсмертные слова

• Название: Предсмертные слова
• Автор: Вадим Арбенин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0427-4

Книга эта — удивительно бережно и тщательно собранная коллекция предсмертных высказываний людей разных стран и эпох. Среди них властительные правители — римские императоры, европейские короли и русские цари; знаменитые священники — римские папы и реформаторы. Конечно, много здесь представителей литературы и искусства — от Овидия до Набокова, от Микеланджело до Пикассо. Не обойдены и философы — от Платона до Ницше. Попали в книгу и знаменитые красавицы, не всегда с самой безупречной репутацией, и преступники, и просто безымянные люди, сказавшие перед смертью что-то особенное.

Чтение этой книги — удивительное путешествие по людским душам во времени и пространстве.

---

На постоялом дворе умер ВИНСЕНТ ван ГОГ, великий голландский живописец. Однажды он вышел на этюды в окрестностях Овер-сюр-Уаза, но, не дойдя до ржаного поля, где обычно писал, достал револьвер и выстрелил себе в живот. Пуля, как потом выяснилось, попала в ребро, отклонилась и прошла мимо сердца. Зажимая рукой рану, истекая кровью, художник всё же добрался до своего приюта, где снимал угол. «Ну что, я не сподобился даже на это, неумёха?» — спросил он подоспевшего доктора Мазри. Когда же тот сказал, что рана смертельна, ван Гог испросил у кабатчика табаку, набил трубку и, сидя, согнувшись, на табурете, долго и тяжело затягивался, пока не упал замертво, не произнеся больше ни слова. По другой, однако, версии, его брат Тео нашел Винсента в постели, спокойно курившим трубку. На слова Тео, что ему обязательно помогут выздороветь, тот ответил по-французски: «La tristesse durera toujours…» («Печаль продлится вечно… Кто бы мог представить, что жизнь окажется такой печальной… Я бы хотел умереть…») и скончался в половине второго ночи. Последним полотном Ван Гога стали «Вороны над пшеничным полем», истинный шедевр. Говорят, что его самоубийство было «воплем триумфа».

Великого трагического поэта и даровитого писателя Америки ЭДГАРА АЛЛАНА ПО застали перед смертью в грязном балтиморском кабачке, где он обыкновенно пил водку. Его нашли там мертвецки пьяным, в состоянии белой горячки, разговаривающим с привидениями, зелёными чёртиками и красноухими свиньями с харями бесов: «Вон они на стене торчат, кривляются и строят мне рожи…» Часом позже автора «Ворона» и «Золотого жука» подобрали в сточной канаве на улице уже в бессознательном состоянии. Его отнесли в госпиталь при колледже Вашингтона, где он и скончался за несколько дней до запланированной женитьбы на Эльмире Ройстер. Перед смертью Эдгар По, замечательный пример наследственного алкоголизма («он писал, пил и нищенствовал»), ещё спросил доктора: «Есть ли надежда для такого пропащего человека? Боже, спаси мою душу грешную». Родственники поэта, набожные квакеры, заказали на его могилу тяжеленную каменную плиту, дабы мятежный дух По не вырвался из могильных оков и не стал смущать покой деловых американцев. И вот, когда плиту опускали на могилу, она раскололась. Эта расколотая плита лежит на кладбище в Балтиморе и по сей день, и в трещинах её каждую весну распускается троицын цвет. Этим именем, между прочим, Эдгар По звал свою рано умершую прелестную жену Виргинию. По назвали «отцом сыщицких рассказов», один из которых — «Убийство на улице Морг» — считается первообразом детективного жанра в литературе.

И наш замечательный художник ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ ФЕДОТОВ, обритый, босой, опухший и пожелтевший, всё рисовал и рисовал на стенах своей палаты в больнице Всех Скорбящих для душевнобольных на Петергофском шоссе. «Лица, им нарисованные, среди них Николая Первого и самого себя, можно было узнать, но все имели вид сумасшедших». Порой на художника находили припадки бешенства, и тогда он видел перед собой чудовищные сцены и безобразных чудищ и гнал их от себя: «Пошли вон, грязные свиньи!» Однако его память сохранилась, он узнавал посещавших его друзей, расспрашивал их о жизни за стенами юдоли печали и всё звал какую-то незнакомку: «Юлия! Юлия!». Всё Юлию да Юлию. А в последний час он, отставной лейб-гвардии штабс-капитан Финляндского полка, обнял своего старого и верного денщика Коршунова, который не оставлял его ни на час, и хрипло проговорил: «Видно, придётся умереть, брат. Желаю перед смертью проститься с друзьями. Пошли за Дружининым, Львом Жемчужниковым и Александром Бейдеманом, пока есть время». И Коршунов послал сторожа больницы по адресам, за 11 вёрст в Петербург, и дал ему серебряный рубль «на водку». А тот с этим рублём сначала, значит, закатился в ближайшую распивочную, пропил полученные деньги, ввязался в драку и был отведён в полицейский участок, где провёл ночь. И Федотов так и не простился со своими друзьями по полку. Зато пришла его хорошая знакомая Шишмарёва с мужем, и он сказал им: «Какая у меня силища!.. Меня бьют в три кнута, но и я их тоже. Как же меня здесь мучают! Если бы вы могли помочь!» И показал на синяки на руках и на лице. «Вы узнаёте рубаху на мне — это смертная одежда, её надели на меня тогда, на плацу… снять её нет приказания?» Перед смертью обнял денщика Коршунова и долго-долго плакал. Врач казённого дома душевнобольных написал: «14 числа ноября месяца сюда помещённый для пользования от помешательства ума академик Павел Федотов умер от грудной водяной болезни». Академика Федотова похоронили в чёрном мундире без эполет.

«Дайте мне, бога ради, рубль!» — Рослый, с неухоженной седеющей бородой, в широкополой шляпе и истасканной разлётке на плечах, в одной галоше и одной опорке на босу ногу, униженно клянчил художник АЛЕКСЕЙ КОНДРАТЬЕВИЧ САВРАСОВ у приказчика эстампного магазина на Никольской улице в Москве. «Ну, полтинник, что ли! Я полотно „Море“ вам оставлю. Ну, хоть двугривенный одолжите! Умоляю — пятачок!» На Сухаревском рынке торговец запер его на время, пока он, трезвый, трясущимися руками, писал для него этюд. Когда закончил, сиделец дал ему 5 рублей, и великий мастер кисти отправился в ближайший трущобный трактир, где и пропил всё, что так униженно заработал. Его подобрали на Китай-городе несколькими часами позже и отвезли во 2-ю городскую больницу на Калужской улице, больницу для бедных, для «чернорабочих», где он и скончался на шестьдесят восьмом году жизни. В свидетельстве о смерти было написано: «Контора больницы уведомляет, что находившийся на излечении в больнице отставной надворный советник Алексей Кондратьевич Саврасов умер 26 числа сентября месяца 1897 года». Никого из друзей академик живописи, автор знаменитого полотна «Грачи прилетели», в больнице не дождался, и почти слепой, до крайности обнищавший, но не отказавшийся от своей злосчастной привычки, покинул сей мир в забвении, сказав напоследок больничному служителю: «Пойми, я полюбил, полюбил горе… Пойми — полюбил унижение…»

Замечательный русский портретист КАРЛ ПАВЛОВИЧ БРЮЛЛОВ, которого современники называли Карлом Великим, тоже не дождался друга. После вкусного и сытного обеда на загородной вилле своего друга в окрестностях Рима, он, по обыкновению, спокойно покуривал сигарку и слушал, что читал ему из газет юный сын хозяина. «Как вдруг сделался с ним припадок удушья, его охватил сильный приступ мучительного, судорожного кашля, горлом хлынула кровь. „Позовите моего друга Титтони. Дайте мне ещё раз обнять его. Хочу увидеть Титтони. Ни к кому и никогда я не был так привязан, как к нему. Во всю мою жизнь он один и был моим другом. Зачем же надобно было, чтобы этого человека не встретил мой взгляд в час смерти? Или всегда так должно быть с каждым из нас? И должно только то не случиться, что нам всего дороже?“ — с трудом выговаривал слова, почти теряя сознание, спрашивал он домочадцев». Но друг Анджелино Титтони, оптовый торговец скотом, был в отъезде, и Брюллов, «задушенный хлынувшей ему из сердца в горло кровью», умер без него, «умер в совершеннейшей памяти прежде, нежели прибыл доктор, за которым послали в ближайший город». Последним рисунком, созданным Брюлловым, был «Диана на крыльях Ночи»: крылатая богиня летит над римским кладбищем Монте-Тестаччо. Безотчётно ли поставил он тогда крестик на нём и попросил: «Пусть меня похоронят здесь»? Да, его погребли именно там, где он и указал. За три года до этого, 27 апреля 1849 года, отправляясь за границу «в отпуск, для пользования тамошними марциальными водами», он взглянул из окна кареты на тёмную громаду Исаакия, высившуюся над Петербургом, с болезненной гримасой задернул шторки и сказал отцу: «Я жил так, чтобы прожить на свете только сорок лет. Вместо сорока лет я прожил пятьдесят, следовательно, украл у вечности десять лет и не имею права жаловаться на судьбу. Мою жизнь можно уподобить свече, которую жгли с двух концов, а посередине держали калеными клещами». На своём знаменитом полотне «Последний день Помпеи» Брюллов поместил себя хладнокровным любопытным зрителем.

Весь день, предшествовавший открытию выставки, где выставлялось его полотно «Жанна», итальянский художник АМЕДЕО МОДИЛЬЯНИ провёл за стойкой бара парижского кафе «58». На вопрос хозяина заведения, есть ли ему, нищему бродяге, чем расплатиться за выпивку, Модильяни отвечал: «Я богат. Я сказочно богат». Он рассчитывал завоевать на выставке первый приз в пять тысяч франков. По выходе из бара Модильяни подвергся жестокому нападению бандитов и скончался в больнице на руках своей невенчанной жены Жанны Эбютерн, которая успела всё же сказать ему о его победе на конкурсе. Последними словами Модильяни были: «Пора покончить с этим безумием». Есть, правда, и другая версия его смерти. Поздно ночью он и Жанна шли вдоль ограды Люксембургского сада. Неожиданно из груди Модильяни вырвался какой-то нечеловеческий вопль. Он бросился на Жанну и с криком: «Я хочу жить! Ты слышишь? Я хочу жить!» начал её избивать. Потом схватил за волосы и изо всех сил бросил любовницу на железную решётку сада. Жанна не проронила ни единого звука. Слегка оправившись от удара, она сама поднялась, подошла к Модильяни, взяла его за руку и отвела в больницу для бедных. Умирая, он всё повторял: «Я не хочу умирать. Я не верю в то, что там что-то есть». Есть и ещё одна версия. Друг Модильяни, чилийский художник Ортис де Сарате, с трудом достучавшись до его студии, нашёл Моди в лихорадке, метавшимся в бреду на убогом диване. Жанна примостилась там же, рядом с ним, и писала его портрет. В комнате было ужасно холодно, печь давно простыла, на полу по углам валялись жестянки из-под сардин и пустые винные бутылки. На мольберте просыхала последняя работа художника — незаконченный портрет композитора Марио Варвольи. Сарате послал консьержку за супом и варёным мясом и вызвал врача. Тот сразу же поставил диагноз: нефрит и немедленно вызвал карету «скорой помощи». По дороге в больницу для бедных, бродяг и бездомных, на улице Жакоб, Модильяни доверчиво признался Сарате: «У меня остался лишь малюсенький кусочек мозга… Я хорошо понимаю, что это конец». А минутой позже добавил: «Я попросил Жанну последовать за мной и в смерти… Так что, там, в раю, рядом со мной будет моя любимая натурщица, и мы вкусим с ней вечное счастье…» По другой ещё версии, умирающего Модильяни нашли в мастерской на улице Гранд-Шомьер, дом № 8, поэт Леопольд Зборовский и художник Моиз Кислинг. Вызванный ими врач определил тяжелейший приступ лёгочного менингита — у Модильяни горлом шла кровь — и отправил провалившегося в обморок художника в Шарите, в больницу Сестёр Милосердия для бедных. Очнулся тот уже в больничной палате и очень испугался, увидев вокруг себя много больных и врачей, толковавших об алкогольном и наркотическом отравлении. У Модильяни начался бред — горячечный, торопливый, непонятный, порой как будто даже стихами. Совершенно явственно он повторял только два слова по-итальянски: «Italia… Cara, cara Italia… Милая Италия… Милая, милая Италия…» Впоследствии дочь Модильяни, тоже Жанна, посетовала: «Слишком много последних слов для одного умирающего. Скорее всего, отец перед смертью и сказать-то ничего уж не мог. Он всё время пребывал в беспамятстве. Но легенды бессмертны». Бесспорно одно: Модильяни умер без десяти минут в девять часов вечера в субботу, 24 января 1920 года, и друзья похоронили его в складчину «как принца» на кладбище Пер-Лашез. На надгробии написали: «Смерть настигла его на пороге славы».