Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман

• Название: Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман
• Автор: Игорь Гриньков
• Издательство: ЗАОр «НПП «Джангар»
• Жанр: Проза
• Год: 2009

«Периферия, или провинциальный русско-калмыцкий роман» — четвертая книга писателя Игоря Гринькова, изданная в ЗАОр «НПП „Джангар“ (г. Элиста). В 2005 он дебютировал в „НПП „Джангар“ литературно-документальной книгой „Очерки судебного медика. Опыты эксгумаций“. В 2006 году там же выпустил вторую литературно-документальную книгу „Хроники судебного медика — 2“.

---

— Кстати, почему до тебя невозможно было дозвониться?

— Мобильник я потерял на второй день пьянки, а стационарный телефон отключал: никого не хотел слышать. Только вчера, придя домой, наверное, машинально включил его.

— Какой ты чуткий, черт бы тебя побрал! Я, как последняя дура, носилась по всем гадюшникам Элисты, несколько раз приезжала к нему домой, а он отключился от мира, блуждал где-то две недели, чтобы спокойно кушать водку! Даже меня не хотел слышать?

Виноват, кругом виноват, вот и перед Герлюшей, самым близким человеком! Прав Дарвин: человек произошел от обезьяны, но не только от нее, и от свиньи тоже, несомненно.

— Ладно, проехали, — примирительно молвила Герля.

После съеденного и выпитого, отяжелевший Олег почувствовал, что его потянуло в сон. Доковыляв до своего лежбища, он будто провалился в темную, липкую, обволакивающую полудрему. А когда открыл глаза, то на улице был уже почти полдень. Чутко, как опытный терапевт, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, он удовлетворенно констатировал, что курс лечения, выбранный Герлей, скорее всего, оптимальный и правильный.

Герел, внимательно наблюдавшая за состоянием Олега, спросила:

— Ну, как? Выпить хочешь?

— Ты знаешь, боюсь сглазить, но чувствую себя на удивление недурно. Даже выпивку можно отложить на время.

— Ну, и славненько! Ну, и чудесно! Пойди в ванну, отмокни, там все приготовлено, а я пока накрою на стол, обедать пора.

Лежа в горячей пене, Олег почти физически чувствовал, как вместе с лопающимися пузырями и паром к потолку ванной комнаты устремляется все гадкое и грязное, в чем он «купался» две недели. Как человек бывалый, он прекрасно понимал, что это облегчение — временное, быстро проходящее, но для похмельного человека и такие короткие минуты — благо.

За сервированным столиком в крохотной кухне сидела изысканная Герля, в ультрамодном платье, в чулках и шпильках, с уложенными волосами и подведенными раскосыми глазами-миндалем. Не дать, не взять, японская принцесса на светском рауте в европейском стиле. Она не желала быть одинаковой даже в течение двух часов, хотя Олег не мог сказать, что беспрестанное кривляние перед зеркалом являлось основным занятием, поглощавшим весь ее досуг. В искусстве перевоплощения ей не было равных соперниц, но Герля делала все это вроде мимоходом, хотя с чувством и толком. Просто она была Женщиной. Она стала раскладывать еду на тарелки, и банальные, обыденные движения ее рук в глазах Олега были наполнены грацией и очарованием, напрочь отсутствовавших, по мнению Олега, у большинства остальных представительниц слабого пола.

Когда Олег выпил и закусил (Герел пила минеральную воду), она деликатно спросила:

— Олежка, скажи, в чем причина срыва?

— Помнишь, Герлюша, я тебе говорил о том, что полгода назад наш региональный союз писателей послал в Москву, в секретариат Союза писателей России, книги трех кандидатов, в том числе и мои, с рекомендацией о приеме нас в Союз. Так вот, недавно из Москвы пришел ответ, что моя кандидатура не прошла. Официальная формулировка была туманной и мало вразумительной. Потом по секрету Антон Санджиевич, сообщил мне, что к литературно-художественным достоинствам книг претензий у них не было. Секретариат не устроила сомнительная общественно-политическая позиция автора, слишком много кукишей рассовано по карманам. Не вызрели вы, господин-товарищ, для писателя, неправильно вы понимаете новый прогрессивный курс президента, Единой Партии — плоть от плоти народа и рублевого, пардон, Рублевского правительства, денно и нощно ломающего головы над тем, что бы еще придумать такое для улучшения жизни населения и для ее полного и окончательного просветления. Посему, погодите, не спешите! Наше Калмыцкое отделение оказалось честнее, проголосовали «за» единогласно!

— Олежка, для меня ты настоящий, хороший писатель, а некоторые твои вещи я буквально помню наизусть!

— Погоди, дорогая! Вначале я искренне огорчился, ну и «пошла писать губерния». А дня через три мне вдруг вспомнился эпизод из «Мастера и Маргариты», ну, тот, где Коровьев и Бегемот пытаются попасть в ресторан писательского дома, а их туда не пускают из-за отсутствия удостоверений. Раз нет удостоверения, значит — не писатель! И тогда ехидный Коровьев нагло заявляет, что в таком случае и Федор Михайлович Достоевский тоже никакой не писатель. «Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было!» — глумливо резюмировал Коровьев.

Это меня совершенно успокоило, но запой уже развивался по своим алкогольным законам. Меня утешало, что я умудрился не оказаться в неприличном обществе. Понимаешь, каждый отдельный член секретариата может быть в жизни милейшим человеком, но в целом они — Функция, а она, Функция, выполняет то, что предписано сверху. Спасибо, хоть Антон Санджиевич печатает меня здесь практически без купюр в своем журнале! А журнал этот — последний островок культурной художественной жизни Калмыкии. Раньше он выходил пятью с половиной тысячами экземпляров и имел формат А4, а не размеры школьной тетрадки. Его выписывали даже за пределами республики, и выходил он ежемесячно, а не в количестве 8 номеров в год, как сейчас. За честь считалось напечататься в нем. Да и имена были достойные. Умрут последние могикане, и ман…ец калмыцкой литературе! Казалось бы, в планетарном масштабе сущий пустяк, не достойный особого сожаления. Но на земле окажется еще один народ без своей письменной культуры, что очень на руку нашим друзьям-глобалистам.

Говорят, что покойный первый секретарь калмыцкого обкома, заботливый усатый «хозяин» республики, после выпуска в свет очередного журнала, мог неожиданно спросить любого на рабочем совещании: «А, что, лично Вам, понравилось в последнем номере?».

И выписывали, и читали, как в обкоме, так и в горкоме и горисполкоме. Подозреваю, что нынче некоторые из Белого дома и мэрии даже не догадываются о существовании этого журнала. Вот что значит ненавязчивая опека первого лица республики!

На охмелевшего Олега нашло то, что в медицине называют логореей, то есть, словоблудием, а если грубее — словесным поносом. Несмотря на заметную смазанность речи, что объяснялось воздействием спиртного, фразы он строил четко, так, как будто выступал перед аудиторией, а не беседовал с глазу на глаз с ближайшей подругой. Сказывалась многолетняя привычка к публичным выступлениям, и эта профессиональная журналистская привычка молотить языком усиливалась и подогревалась алкоголем, да и прибавляла словам некоторую выспренность, хотя Олегу был ближе сарказм. Герля внимательно, но не без иронии, слушала своего нетрезвого друга, подперев кулачком очаровательную мордашку. Она позволила себе лишь одну едкую ремарку:

— Хочешь, я дам тебе совет, как стать самым печатаемым автором в России. В своем новом «историческом» романе ты «научно» докажи, что первый русский князь был по национальности евреем. Правда, я не уверена, что люди будут ломиться в очередях, чтобы эту книгу приобрести, а, тем более, прочитать.

Олег, не обращая внимания на ее ценное предложение, описывая вилкой кривые эллипсы, продолжал:

— Мы не заметили, как постепенно в нашу литературную жизнь вползла серая крыса-цензура. Причем, цензура куда более иезуитская, чем советская. Та прямо говорила, что у вас или нет таланта, или вы политически не созрели для идеологии и пропаганды. Новая цензура лицемерно ссылается на законы рыночной экономики. Ну, что мы можем поделать, если не покупают ваши книги! Нет спроса на ваши произведения! Вы, что, забыли, что у нас на дворе рынок? Или другая причина отказа в публикации: «Ваша вещь, безусловно, очень талантливая, превосходная, но наше издательство, к сожалению, специализируется на другой тематике».

Долго сидевшие без работы люди из крысиного центра, почувствовав востребованность, засучили рукава и неторопливо, со знанием своего дела, с душой, приступили к еще не забытому, невидимому невооруженным глазом труду. И писатели сразу ощутили этот холод бездушной машины, стали инстинктивно себя «стреноживать».

Ты обратила внимание, Герлюша, на то, что в современной калмыцкой литературе, на родном ли языке или на русском, резко сузился круг тем. Лирическая поэзия, темы войны и репрессий, исторические и литературные обзоры, воспоминания, религиозный ренессанс. И ни слова о современной, сегодняшней жизни. А это ненормально для полноценного литературного процесса.

Вот и появляются пасторальные рассказы, где в воздусях чирикают птички-жаворонки, и сквозь пелену облаков прорывается луч света. А промеж тяжелых, пушистых колосьев, тяжело склонившихся к земле, уверенной, твердой поступью шагает свободный фермер в кроссовках «Адидас» и удовлетворенно размышляет: «На славу удались хлеба, значит, богаты будем!». Хотя в жизни урожай — дерьмовый, не хватит заплатить проценты по кредиту банку, а сам фермер в путах кредитов, долгов и залогов. Ну, а птички, они при любом режиме не помешают.