Герман Занадворов - Дневник расстрелянного

• Название: Дневник расстрелянного
• Автор: Герман Занадворов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1964

---

Кстати, о закованных:

— Есть закованные — руки вперед, руки назад, руки и ноги связаны цепью. Срок тоже разный. Какой именно — установить трудно. «Как случается». Не расковывают до срока совсем. Еду так получают. У кого назад руки — задом подходит к выдаче. Приносит в камеру (часто разливает), ставит на пол. Потом, как собака, лакает. Идет в уборную — кричит застегнуть, расстегнуть штаны.

Один из той же камеры. Был учителем (разорвал портрет Гитлера), говорят, не совсем нормальный. Руки и ноги в кандалах. Весь в ранах — от вшей. После пяти месяцев раскован. Руки не заживали.

Приехали старики. Вынесли — на воз. На том возу и умер.

Заковывают и перед расстрелом.

— Как ночь, так меня всего трясет.

Расстреливали перед рассветом. Откроют камеру — вызывают (в камеру никогда не заходят). При выходе сразу — лязг — одевают наручники. Убьют — тогда снимают.

Кто сидит?

Больше всего — за переход границы (румынской), за нее полагается шесть месяцев. Еще эвакуированные. Местные, даже бывший бурмистр (у него с документами не все было в порядке) — старик. Староста села Размошинцы — за невыполнение какого-то приказа. Семья — старик, жена, дочь из Гайворона, железнодорожники. У сына старика когда-то был приемник детекторный, дочь ставила советские патефонные пластинки. Несколько бендеровцов — в том числе писарь управы из Голованевского района, евреи из-за Буга (там они в лагерях). «Наговорят на кого-нибудь, что политруком был или в таком роде». Туда же попадают полицаи за провинности. «Почти ни одного полицая нет, чтоб не отсидел».

23 февраля 1944 г.

Глухо сейчас. Даже слухов нет. Люди распуганы. Дошла весть о содержании «Уманского голоса» за 8-е, Луцк, Ровно — сданы. Никополь. Газета за это воскресенье. Бои между Жешковым и Черновицами. Рассказчик уманский добавляет: «Это так. Танков-то у красных! Они к Поташи (станция, кажется, третья от Христиновки на восток) добираются».

Другие источники.

— В районе Шполы и Корсуня две дивизии немцев окружено. Те официально сообщили.

Подтверждение:

— Недавно, когда метель-то была. Попривозили в Умань немцев. Обмороженные. Молоденькие. В одних мундирах. В одеяла завернуты. Ищут: «Шпиталь! Шпиталь!» Чуть подуло — уже готовы. Говорят, это некоторые, что сумели из окружения вырваться.

26 февраля 1944 г.

С момента уманской паники у нас бродит немец чешский. Ночует то тут, то там. Сменял шинель на куртку, пилотку на шапочку. Постоянно околачивается в кузне, иногда спит в конюшне. Его шутя называют «шеф колхоза». Говорит по-украински еле-еле. Объяснил нам, что, когда за Уманью красные наступали, они подняли руки. Большевики дальше не пошли. Их, немцев, окружили свои. Заковали. Из Умани погнали на Колодистое. Там удрал. К нему относятся хорошо. Хоть боятся — пускают ночевать. Сами спрашивают, когда проходит:

— Ганс, ты ел?

— Да! Да! Спасибо…

Дают табаку. Учат:

— Говори: «Дай закурить!» — и сами тепло усмехаются.

Хороший все же у нас народ. Разве бы у них наш скрылся?

Он распевает в хатах:

Война прима! Война гут!
Все равно панам капут!

Местные хлопцы бегают и поют вслед. Отцы ругаются:

— Я тебе дам. Попой еще. Все из-за тебя погибнут!

Когда увидят полицию — предупреждают:

— Ой, полиция! Ганс, капут!

Несколько раз, когда полиция «барахолила» по селу, он сидел в скалах.

Записи без дат * * *

Эпиграф к рассказу «Он туда вернется».

Гнев есть гнев! Мы придем в Германию, непременно придем. Мы пройдем ее селами и городами беспощадной, разрушительной, но разумной бурей.

Нет, мы не будем сносить древние замки. Не станем жечь картин и убивать детей. Но те, кто виноват в том, что наши города превратились в кирпичную пыль, что наша земля стала великим кладбищем — пусть не ждут и не просят пощады!

* * *

О книге.

Работая, я представлял ее так: она должна идти по нарастающей. Должна начинаться — что принесли с собой оккупанты. Первая группа рассказов должна вызвать чувство ужаса. И логическое продолжение ее — вторая группа: закипание возмущения, разочарования в пришельцах даже у тех, кто ждал их, помогал на первых порах или был безразличен. Первые, еще не оформленные возмущения.

Третья группа — это борьба. Люди, понявшие, что нет иного пути, чтоб спасти и себя и Родину, как уничтожение захватчиков. Она — вся действие. Она должна показать и отличных ребят, боровшихся с первого дня, и индифферентных, ставших патриотами, и бывших вражеских помощников, тоже ставших на путь борьбы.

Заключение книги — рассказ о приходе своих.

Итак, в первую группу входят рассказы: «Сливки», «Молитва», «Колыбельная», «Профессор Глузман».

Вторая: «Сибиряки», «Он туда вернется», «Деревянный крест» (не окончен).

Третья: «Дума о Калашникове», «Была весна», «Люба», «Говорит Москва». И еще несколько вещей, которые подсказывала жизнь.

Я не выбирал больших героев. И потому, что видел больше обыкновенных средних людей, и потому, что настроения, чаяния, любовь или ненависть миллионов — самое важное для движения истории и для этой войны тоже. Когда обыкновенный селянин, отравленный чувством обыденности, думавший, что немцы дадут ему клочок земли, удравший из армии, — когда этот селянин стал яростным бойцом за наше дело — это была самая большая победа, самое глубокое доказательство того, что мы — коммунисты — правы, что наши идеи мудрее, дальновиднее, человечнее всякой нацистской словесной спекуляции и всякого национализма.

Об этом пути людей к нам и хотел я рассказать. Если мне не удалось — тут многое виновато. Трудно писать, оторвавшись от своих, урывками, каждую минуту оглядываясь, не идет ли полицай или еще кто-либо.

Последнее же время нарастание событий заставило меня заняться  п р а к т и к о й[35], а как раз это последнее время и было богато событиями. Я считал необходимым участвовать в них потому, что это обязанность коммуниста, и потому, что только участие в них помогло дать тот материал, которым логически должна закончиться история о двух с половиной годах под немецкой властью. Я не жалею, что стал практиком, как не жалею, что побывал «под немцами». Если выживу, смогу рассказать о людях, об их делах много такого, чего, пожалуй, не рассказал бы и просто не мог бы узнать.

Если ж не выживу, мои рассказы и записи… (На этом запись о книге оборвана — Н. В.)

Марише

Он жил на Урале, она — в Вильховой,
В украинском тихом краю.
Венчали их стужа, и голод, и зной,
Любовь обручала в бою.
Он жил, чтобы видеть и рассказать
О самой великой войне.
Она прожила, чтоб его сберегать,
Певца сохраняла стране.
Он смерти в глаза, не колеблясь, глядел.
И родине так же верна, —
Если б его повели на расстрел, —
С ним рядом пошла бы она.
Когда их не будет, окончится бой,
Песню о них пропоют:
Он жил на Урале, она — в Вильховой,
В украинском тихом краю.

с. Вильховая. Г. Занадворов

Примечания

1

Подор — политотдел дороги.

2

Ostfront — восточный (русский) фронт.

3

Кава — здесь кофе.

4

Письма и дневник печатаются в сокращении.

5

Письмо Борису Палийчуку.

6

Мария — жена Германа Занадворова.

7

Мать Марии.

8

Фашистам и их лакеям — полицаям, жандармам, старостам.

9

Поэт Палийчук.

10

Хустина — платок.

11

Имеется в виду поэт Борис Палийчук.

12

Алик Аснаров.

13

Киевский друг Германа.

14

Радист подпольной группы «Красная Звезда», созданной Германом Занадворовым, Тит Кравец (он же — Толя).

15

Речь идет о капитуляции фашистских войск в Сталинграде.

16

Эту запись Герман положил в основу рассказа «Он туда вернется».

17

Деньги, выпущенные гитлеровцами для оккупированной Украины.

18

Шкапа — кляча.

19

Леонид Иванов.

20