Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза

• Название: Избранные стихотворения и проза
• Автор: Уолт Уитман
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1944

Уолт Уитман

Избранные стихотворения и проза

Переводы, примечания и вступительная статья Корнея Чуковского

ОГИЗ Государственное издательство художественной литературы, 1944.

«Листья травы» (Leaves of Grass) — поэтический сборник американского писателя Уолта Уитмена (Walt Whitman; 1819–1892), отразивший мировоззрение автора, его жизненную философию «всетождественности». Миропонимание Уолта Уитмена — это, прежде всего «космизм», осознание бесконечности мироздания, единства человека и всего сущего с миром, его прошлым, настоящим и будущим.

Ощущая себя человеком, вместившим вселенную, поднявшись над «повседневной житейщиной», поэт создал необыкновенно яркую, потрясающую воображение книгу, — бессмертную книгу человечества. Уитмен сам набрал её и сам напечатал. Книга вышла в июле 1855 г. под заглавием «Листья травы». Имя автора не значилось на переплёте, хотя одно из произведений озаглавлено «Поэма об американце Уолте Уитмене», и в ней читаем:

Я, Уолт Уитман, сорви-голова, американец, и во мне всявселенная…

Сохранены орфография и пунктуация издания 1944 г. — прим. верстальщика

---

Одно время сближение творчества Льва Толстого с поэзией Уолта Уитмана вошло в обиход и в России. В 1892 г. один из петербургских журналов так и озаглавил свой некролог, посвящённый автору «Листьев травы»: «Американский Толстой»[76].

Конечно, подобные сближения бесплодны. Они основаны на мёртвом, схематическом понимании искусства. Столь различны художественные индивидуальности обоих писателей, что видеть в них каких-то близнецов могут лишь те отвлечённые люди, которые совершенно слепы к живой, конкретной поэтической форме.

Но крайне знаменательным остаётся тот факт, что Толстой ещё в эпоху «Крейцеровой сонаты» и «Плодов просвещения» с несомненной симпатией отнёсся к творчеству Уолта Уитмана и даже пытался пропагандировать его среди русских читателей.

Уитману были известны некоторые произведения Толстого. «В нём далеко не всё привлекает меня, — говорил он Горэсу Тробелу. — Многое даже отталкивает, например, его аскетизм. И всё же он — огромный человек, и путь его — верный путь».

Уитман и Маяковский

В истории русского символизма поэзия Уолта Уитмана сыграла весьма незначительную роль. Уолт Уитман не вошёл в ту плеяду западноевропейских и американских писателей, под воздействием которой «на рубеже двух столетий» находился русский символизм. Его нет среди таких первоначальных вдохновителей символистского искусства в России, как Эдгар По, Малларме, Ницше, Ибсен, Метерлинк, Эмиль Верхарн, Беклин, Бердсли и многие другие. Бальмонт начал писать о нём и переводить его слишком поздно, когда символизм вступал уже в пору упадка. Характерно, что ни в творчестве самого Бальмонта, ни в творчестве других символистов стиль и тематика Уитмана не отразились никак.

Другое дело — русский футуризм. Хотя в своих манифестах представители этого течения нигде не объявляли себя уитманистами, их писания, особенно в первый период их деятельности, носят явный отпечаток поэтики Уитмана.

Велемир Хлебников в начале своего литературного поприща находился под сильным влиянием американского «барда».

По словам Д. Козлова, поэт «очень любил слушать Уитмана по-английски, хотя и не вполне понимал английский язык»[77].

Поэма Хлебникова «Сад», помещённая в первом «Садке Судей» (1910), кажется типическим произведением автора «Листьев травы» в напоминает, главным образом, тот отрывок из «Песни о себе», который начинается словами: «Пространство и время» (раздел 33).

Уитман:

Где пантера снуёт над головою по сучьям, где охотника бешено
бодает олень,
Где гремучая змея нежит под солнцем свою вялую длину на скале,
где выдра глотает рыбу,
Где алигатор спит у канала, весь в затверделых прыщах,
Где рыщет чёрный медведь в поисках корней или мёда, где бобр
стучит по болоту веслообразным хвостом…

Хлебников:

Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит,
чем груды прочтённых книг.
Сад,
Где орёл жалуется на что-то, как усталый жаловаться ребёнок…
Где чёрный тюлень скачет по полу, опираясь на длинные
ласты, с движениями человека, завязанного в мешок,
и подобный чугунному памятнику, вдруг нашедшему
в себе приступы неудержимого веселья…
Где утки одной породы подымают единодушный крик после
короткого дождя, точно служа благодарственный молебен
утиному — имеет ли оно ноги и клюв! — божеству.
Где толстый, блестящий морж машет, как усталая красавица,
скользкой чёрной веерообразной ногой и потом прыгает
снова на помост, на его жирном, грузном теле показывается
с колючей щетиной и гладким лбом голова Ницше.

Не только структура стиха, но и многие мысли «Сада» заимствованы Хлебниковым у автора «Листьев травы». Например, мысль о том, что «взгляд зверя больше значит, чем груды прочтённых книг», многократно повторялась в стихотворениях Уитмана. (Тем не менее необходимо признать, что образность «Сада» — чисто хлебниковская, выходящая за пределы поэтики Уитмана.)

В предисловии к сборнику стихотворений Велемира Хлебникова редактор книги Н. Л. Степанов указывает, что «языческое восприятие природы родственно пантеизму поэта американской демократии Уитмана, которого чрезвычайно высоко ценил Хлебников»[78].

Всю группу так называемых кубофутуристов сближала с Уитманом ненависть к общепринятой тривиальной эстетике, тяготение к «грубой», «неприглаженной» форме стиха.

Московский «лучист» Михаил Ларионов, проповедуя в «Ослином хвосте» свои взгляды, ссылался на Уолта Уитмана как на союзника и пространно цитировал его стихи о подрывателях основ и «первоздателях»[79].

В петербургском эгофутуризме наблюдается такой же культ Уолта Уитмана. Там появился рьяный уитманист Иван Оредеж, который старательно пародировал «Листья травы»:

Я создал вселенные, я создал мириады вселенных,
ибо они во мне,
Жёлтые с синими жилками груди старухи прекрасны,
как сосцы юной девушки,
О, дай поцеловать мне тёмные зрачки твои, усталая
ломовая лошадь…[80]

и т. д.

Это почти подстрочник, и о другой поэме того же писателя, помещённой в альманахе «Оранжевая урна», Валерий Брюсов воскликнул:

«Что же такое эти стихи, как не пересказ „своими словами“ одном из поэм Уолта Уитмана?»[81]

Как известно, в начале своей литературной работы под влиянием «Листьев травы» находился и Владимир Маяковский. Ему в то время весьма импонировала роль Уитмана в истории всемирной поэзии как разрушителя старозаветных литературных традиций, проклинаемого «многоголовою вошью» мещанства. Уолт Уитман был дорог ему как предтеча.

Из стихов Уолта Уитмана, которые я прочитал Маяковскому в 1913 г. (в неизданных моих переводах), он выделил, главным образом, те, которые были наиболее близки к его собственной тогдашней поэтике:

Под Ниагарой, что, падая, лежит, как вуаль у меня на лице…
Запах пота у меня подмышками ароматнее всякой молитвы.

Я весь не вмещаюсь между башмаками и шляпой.
Мне не нужно, чтобы звёзды спустились ниже.
Они и там хороши, где сейчас…

Страшное, яркое солнце, как быстро ты убило бы меня.
Если б во мне самом не всходило такое же солнце.

Зимою 1914 г., встретившись со мной в Ленинграде, он опять заговорил об Уолте Уитмане и стал деловито расспрашивать меня об его биографии. Было похоже, что он примеряет его биографию к своей:

— Как Уитман читал свои стихи на эстрадах? — Часто ли бывал он освистан? — Носил ли он какой-нибудь экстравагантный костюм? — Какими словами его ругали в газетах? — Ниспровергал ли он Шекспира и Байрона?

Когда же я начинал рассказывать ему такие эпизоды из биографии Уитмана, которые не имели отношения к этим вопросам, он просто переставал меня слушать, переводил разговор на другое. Впоследствии я заметил, что ему всегда были невыносимы бесцельные знания, не могущие служить его боевым или творческим надобностям.

Увидя, что в Уолте Уитмане его интересует лишь то, что перекликается с его собственным творчеством, я стал переводить ему, главным образом, такие стихи:

Сусальное солнце! проваливай! не нуждаюсь в твоей
тёпленькой ласке.
Ты лишь верхи озаряешь, а я добираюсь до самых глубин.

Или:

Эй ты, импотент с развинченными коленями!
Открой свою замотанную тряпками глотку, я вдую в тебя песок!

Эти «маяковские» строки вызвали его одобрение, хотя он и прибавил при этом, что их следовало бы написать энергичнее.

— Они вяло сделаны, я написал бы их лучше! — утверждал он без малейшего задора, просто констатируя факт.

Это было позднее, в Куоккале, в 1915 г., во время июльского зноя, когда он часами пролёживал у меня на диване, перелистывая «Аполлон» и «Золотое руно». В один из таких дней к нам по пляжу пришёл Кульбин, страстный поклонник Уитмана, вечно цитировавший из него — перевирая! — наиболее эффектные строки.

Маяковский в тот день был задумчивый, тихий и очень усталый. Он долго слушал Кульбина и меня, а потом медленно, без всякой запальчивости, как бы говоря сам с собою, стал порицать Уолта Уитмана за то, что тот был недостаточно верен себе в своей борьбе за революционные формы искусства и делал слишком большие уступки врагам. Чувствовалось, что и здесь Маяковский примеряет его биографию к своей и сознаёт себя мужественнее, прямее и сильнее его. Тут же обнаружилось, что из всех стихотворений Уитмана Маяковскому больше всего по душе его «Песня о себе» (озаглавленная в первом издании «Уолт Уитман») и в ней те места, где Уитман повествует о своих превращениях: