Виталий Гладкий - Подвеска пирата

• Название: Подвеска пирата
• Автор: Виталий Гладкий
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-7616-1

Вторая половина XVI столетия. В водах Балтийского моря подданный датского короля, знаменитый капер Карстен Роде, попадает в плен к польскому пирату Ендриху Асмусу, с которым у него давние счеты. Асмус сохранил жизнь своему врагу, но лишь с тем, чтобы переправить его в Швецию, где за голову Роде назначено хорошее вознаграждение. Ночью Карстен Роде устраивает побег вместе с боцманом и штурманом своего корабля. Спустя какое-то время Роде оказывается на службе у Ивана Грозного и создает целую флотилию корсаров, с которыми вынуждена считаться могучая Британия, а потом попадает в команду самого Френсиса Дрейка…

---

— Эй, атаман, глянь-ко! — вдруг раздался голос Ондрюшки.

Смущенный своей неловкостью и стараясь избежать подтруниваний старших товарищей, он пошел на корму, где начал приводить себя в порядок: стер паклей рыбью слизь с одежды, вымыл руки и лицо.

— Пошшо орешь?! — спросил Фетка, недовольный тем, что вдовий сын прервал его подсчеты. — Рыбу распугаешь. Чай, не на гозьбе[45].

— Дак, это... вон тама, — указал Ондрюшка на каменистый берег.

Все как по команде проследили за его указательным пальцем. Невдалеке от них, в тихой заводи, накренившись на правый борт, стояло большое судно. Было оно изрядно потрепано и лишь каким-то чудом держалось на плаву. Впрочем, не пригони волна к берегу этот корабль и не сядь он одним бортом на камни, его точно поглотила бы морская пучина. Похоже, чужак побывал в бою, потому что надстройки бедняги были в дырках от мушкетных пуль, а паруса изодранны в клочья. Ни на палубе, ни на берегу не было видно ни единой живойдуши.

«Ай да Ондрюшка! — мысленно возрадовался Фетка, зорко определив масть находки. — Такой приз углядел! Это же скоки могет стоить ентот пинк?»

В Западной Европе издревле существовало так называемое «береговое право», когда потерпевший кораблекрушение корабль считался собственностью того, на чьей земле его найдут. Даже могущественные монархи не стыдились считать плоды этого «права» источником своих доходов. Прибрежный феодал отказывался от своих «законных прав» только с условием, если моряки заплатят ему определенную мзду. Жажда легкой наживы толкала людей на любые злодеяния и ухищрения. Грабители разрушали маяки и навигационные знаки, выставляли подобные ложные в опасных для судоходства местах. Подкупали лоцманов, и те вели суда прямо на мели или туда, где команде трудно защищаться от нападения.

Бывало, когда морская стихия оказывалась бессильной перед мужественными моряками, мародеры ночью подвешивали к уздечке лошади зажженный фонарь, спутывали ей ноги, и водили прихрамывающее животное по берегу. Следующее своим курсом судно, приняв колеблющийся свет фонаря за сигнальный огонь на плывущем корабле, подходило слишком близко к берегу и разбивалось о камни. Морские волны надежно скрывали следы трагедии, и преступники оставались безнаказанными.

Но русские никогда не занимались таким «ремеслом». Согласно договорам с другими государствами, местные жители должны были «охранять корабль с грузом, отослать его в землю христианскую, провожать его через всякое страшное место, пока достигнет места безопасного». Оскорбление иностранных моряков считалось большим преступлением.

Однако в любом правиле имеются исключения. На них-то и надеялся Фетка Зубака. Уж чего-чего, а хитрости и смекалки ему было не занимать. Если корабль брошен командой, то тогда нашедший его мог бы вступить в права владения судном. Когда вдруг объявится судовладелец и предъявит свои права, то ему придется судно выкупать. Как ни присматривался Фетка, а людей на палубе пинка он не замечал. И это обстоятельство грело его душу почище двойного хлебного вина.

Подойти на коче вплотную к берегу не удалось, хотя в этом месте и было достаточно глубоко. Пришлось задействовать четырехвесельный карбас, который тащили на буксире. Вскоре небольшая группа рыбаков во главе с Феткой Зубакой уже находилась на борту иноземца. Первое впечатление о недавнем бою на борту подтвердилось — на палубе царил форменный разгром. Опытный Фетка заглянул в дуло фальконета, затем засунул туда руку и вытащил ее, всю измазанную пороховым нагаром. Понюхав сажу, он авторитетно заявил:

— Дело было неделю назад.

— Да-а, вона как оно... — задумчиво пробасил Недан, саженного роста мужик с рано поседевшей окладистой бородой и кулаками-гирями.

Природа не обделила Недана силушкой, но, вопреки молве о покладистом характере богатырей, наградила его строптивым нравом. Он мало праздновал Фетку и всегда поступал по своему усмотрению. Атаман скрипел зубами из-за его непослушания, но терпел, не выгонял из артели, — при необходимости Недан один мог вытащить полную гарву.

Богатырь сильным рывком оторвал заклинившую из-за перекоса дверь, отбросил ее в сторону и вошел в капитанскую каюту. Там тоже все было перемешано, сломано и перебито, будто черти устраивали свой шабаш. Недан присмотрелся. На полу каюты, прикрывшись рваньем лежали трое мужчин. От них исходил гнилостный запах давно немытых тел и разлагающейся плоти. «Неужто мертвяки?» — подумал рыбак сочувственно.

Он нагнулся, чтобы рассмотреть несчастных получше, и тут один из них открыл глаза.

— Капитан, мы уже на пороге рая, — произнес он слабым прерывающимся голосом.

— Откуда знаешь? — зашевелился и второй.

— Сам смотри. Никак святой Петр к нам пожаловал.

— Это невозможно. Нам с тобой рай не полагается. Чересчур много грешили.

— Однако же это так, — настаивал первый. — Вон какая бородища у него.

— Что ж, считай тебе повезло. Твою Фелицию точно в рай не возьмут. Ведьмам полагается иное место. А значит, ты никогда больше ее не увидишь.

Недан не понимал, что говорят чужеземцы. Создавалось впечатление, что они бредят, потому что слабо реагируют на его появление — ни радости, ни каких-то иных положительных эмоций. Тогда Недан позвал Фетку. Обычно с иноземными купцами общался атаман, разумевший несколько языков.

При виде моряков радостное лицо Фетки мгновенно стало кислым. «Эк, угораздило их остаться в живых! — подумал он в сердцах. — Таперича вместо навару одни хлопоты...» Следующая мысль, — коварная и подлая — прокравшаяся в голову атамана, словно тать ночной, пробудила слабую надежду на благополучный исход задуманного им предприятия, но он сразу же постарался от нее избавиться.

Все в руках Господа, и жизнь, и смерть. Помрут они — на то его воля. Выживут... что ж, так тому и быть. А выбросить потерпевших кораблекрушение за борт — это значило обречь себя на скорую гибель и вечные муки где-нибудь во льдах. Не мог потомственный рыбак пойти на такое страшное преступление. Море не прощает подлости. Оно благоволит лишь к сильным и честным.

— Ну чего стоишь?! — набросился он на Недана. — Бери их на руки и ташши в карбас. Да не шибко тискай! А то кости ить поломаешь. Вишь, какие эти немчины[46] квелые.

Фетка быстро определил национальность найденышей, и очень надеялся, что те окажутся пиратами или вражескими каперами, что все едино. Тогда и корабль отойдет ему, как приз, и премию от ганзейцев он получит...

* * *

Карстен Роде открыл глаза. И сразу не понял, где находится. Каюта на «Двенадцати апостолах», как и весь корабль, отличалась прочностью, но незатейливостью. В особой красоте купеческая посудина не нуждалась. Ее главным предназначением являлся тяжелый труд. Лишь флагманы ганзейского флота могли позволить себе дорогую отделку и резное украшение на носу. Все это стоило больших денег.

Помещение, в котором находились Карстен Роде, Ганс Дитрихсен и Клаус Тоде (они спали, при этом храп боцмана напоминал медвежий рык), было просторным и светлым, а стены, недавно сложенные из отесанных плах, отливали янтарем — их натерли воском. Моряков положили на полати, застеленные волчьими шкурами, и укрыли одеялами из заячьего меха. В такой постели было уютно, но жарко, и Карстен Роде раскрылся до пояса, чтобы немного остудится. От этого движения его бросило в пот, и он уронил сильно ослабевшие руки на постель.

Голштинец бросил взгляд в «красный» угол и увидел там изрядно потемневшую икону какого-то святого, похожего на покровителя моряков святого Николая Мирликийского, перед которой теплилась серебряная лампадка. Образ словно что-то включил у него в голове. Карстен Роде вспомнил все. И как они плыли на карбасе, и как бородатые русские мужики поднимали их на борт коча, и как потом поили теплым травяным настоем, а затем хлебовом из мучной болтушки, и как после этого потерпевшие быстро уснули, а проснулись уже в телеге, — их куда-то везли.

Наконец, они попали в баню — так русские называли мыльню. Ганс Дитрихсен пытался сопротивляться процессу, дабы не смыть с себя «святость», к которой прикоснулся в кирхе перед морским походом (он вдруг стал необычно набожным для бывшего капера), но его никто не понимал и не слушал. Двое дюжих мужиков так отмыли и отпарили голштинцев, избивая ветками какого-то кустарника, что сильно ослабевший Карстен Роде едва не отдал Богу душу.

В мыльню капитан обычно не заглядывал подолгу. А зачем? Если в речке не искупаешься, то грязь и пот смоет с тела дождь. Что касается неприятных запахов, то они Голштинца не волновали. Он привык к вечной вони европейских городов. Улицы и задние дворы их пропахли мочой. Площади — запекшейся кровью боен и гнилью разбросанных потрохов. Лестницы — крысиным пометом, кухни — порченым углем и бараньим жиром, непроветриваемые комнаты — пылью и серой каминов, спальни — сальными простынями, сырыми матрасами и едким запахом ночных горшков. От людей разило потом и нестираной одеждой, гнилыми зубами и луковым супом.