Александр Проханов - Политолог

• Название: Политолог
• Автор: Александр Проханов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-227-05971-0

Политологи и политтехнологи – это маги и колдуны наших дней. Они хотят управлять стихиями, которыми наполнено общество. Исследовать нервные ткани, которые заставляют пульсировать общественные организации и партии. Отыскивать сокровенные точки, воздействие на которые может приводить в движение огромные массивы общественной жизни. Они уловили народ в сотканные ими сети. И народ бьется в этих сетях, как пойманная рыба. Но однажды вдруг случается нечто, что разрушает все хитросплетения политологов. Сотканные ими тенета рвутся, и рыба в блеске и гневе вырывается на свободу…

Герой романа «Политолог» – один из таких современных волшебников, возомнивших о своем всесилии. Но повороты истории превращают в ничто сотканные им ловушки и расплющивают его самого.

---

Он двигался вдоль изделий, и они утрачивали свою функциональность, приобретали вид скульптур, от абстрактно антропоморфных до обладающих портретным сходством. В одних воплощалась пластика торса и ягодиц, другие казались величественными бюстами.

Нарочито мощно, тяжеловесными массами были изваяны зады экс-премьера России, газового магната, посла в соседней республике; бывшего председателя Центрального банка, острослова и бонвивана; известной правозащитницы, отшлифовавшей многострадальную задницу на скамье подсудимых; модной либеральной писательницы, сочинившей космогоническую повесть «Брысь»; женщины вицеспикера, умеющей растолкать ягодицами наседающую толпу коммунистов и бешеных либерал-демократов.

Еще проще было узнать в бюстах представителей политической элиты. В гладкой, сияющей пластике унитаза легко просматривалась безволосая голова известного мэра, кепку которого заменяла кожаная, с козырьком крышка. Антично-величественной, императорской смотрелась голова спикера Совета Федерации, а накрывавшее ее курчавое шерстяное седалище ассоциировалось с его неопрятно-щегольской щетиной. Каждый по-своему, кто из фаянса, кто из гранита и мрамора, кто из бронзы и чугуна, выглядели полые, срезанные поверху, с изящными добавлениями сливных бачков, головы чиновника Администрации Чебоксарова, председателя Центризбиркома Черепова, обоих министров Сидоровых, банкира-старообрядца Пужалкина. И хотя на скульптурах не было ни золотой цепи от карманных часов, ни прозрачно-голубых карбункулов, ни фатовских галстуков с бриллиантовыми булавками, все были узнаваемы. У Стрижайло даже возникло ощущение, что он все еще находится на рауте в гольф-клубе и скоро появится долгожданный Президент, чья узкая голова с продолговатым белесеньким теменем, изящно срезанная выше бровей, накрыта прозрачным шлемом стратосферного летчика.

Сюрреалистическое ощущение усиливалось от бесконечных ухищрений, делавших пребывание на толчке не просто удобным, но усладительным, полезным, общественно значимым. Звуки сливного бачка напоминали песни Кобзона и Лаймы Вайкуле, бессмертные шлягеры Макаревича и Гребенщикова, пение лесных птиц, рыканье нильского крокодила, рев бенгальского тигра. Толчок мог быть подсвечен изнутри и тогда напоминал здание Государственного университета в миниатюре, или Триумфальную арку, или памятник Тимирязеву на Тверском бульваре. Совмещенные с унитазом электронные часы и табло с курсом доллара не оставляли сомнения, что все это рассчитано на бизнесмена. Телескоп и знаки зодиака приглашали сделать покупку астронома. Руль и педали могли привлечь автогонщика. А огромное «колесо смеха», которое при желании могло вознести пользователя высоко над Москвой, на обозрение завсегдатаев парка культуры и отдыха, было рассчитано на «экстремалов».

Отдельно от остальных, на мраморном возвышении стояло изделие, вырезанное из громадной глыбы бадахшанского лазурита, усыпанное алмазами и сапфирами, с золотыми змейками Клеопатры, испещренное письменами неведомого священного языка, инкрустированное камушками из пирамиды Хеопса, храма Артемиды и Ангкор-Вата, пластикой напоминающее верховного бога ацтеков, окутанное благовониями Востока, издающее звуки китайской песни «Алеет восток». Это был алтарь, образ божества, предмет поклонения, перед которым Стрижайло захотелось встать на колени, целовать его божественный лик, доверить самое сокровенное, стать адептом новой религии, нести ее на кончике обнаженного меча до океанского побережья, а там плыть, вознося высоко меч новой веры, туда, где «румяной зарею покрылся восток, в селе за рекою погас огонек». Он совсем было пал ниц, но приблизился служитель – черный костюм, разбухшая подмышка, незастегнутые пуговицы, подбородок цвета павлиньего пера. Иронично спросил:

– Будете брать за полную цену или в рассрочку?

– В рассрочку, – буркнул Стрижайло с досадой, говоря со служителем на языке, который был тому понятен. Ступил на эскалатор, уносящей его от хамоватого фээсбэшника.

Он был в заповедном царстве Потрошкова, в его священном граде. В таинственной лаборатории, где сотворяются эликсиры новой религии. В храме, уставленном идолами и кумирами нового вероисповедания. Эта загадочная, неизреченная религия находила отклик в душе Стрижайло.

Будила его дремлющие силы, тревожила псалмами разбуженные молекулы. Побуждала к творчеству, к сотворению огромной, необъятной метафоры, в которой соединялось несоединимое – небесное и подземное, гений и злодейство, преданность и вероломство, первородный младенческий плач и сардонический хохот. В метафоре, которую он взращивал, должно было возникнуть прозрение, обнаружиться совершенное знание – политологический проект и мистический заговор, меняющие ход истории.

Теперь он оказался в зале, где были выставлены на продажу гробы. Все, что он увидел, опровергало представление о смерти как о форме «всеобщего равенства и братства», одной на всех, уравнивающей богача и нищего, злодея и праведника, молодого и старого, превращающей плоть в прах, все в ничто. Смерть была поделена на оттенки, на множество составляющих. Описана бесчисленным количеством уравнений, выражена множеством формул, поименована тысячами имен. Была «неисчерпаемой, как электрон». Гробы иллюстрировали это необъятное разнообразие смерти, неисчислимые ее проявления.

Тут были гробы бравурно-радостные, наивно-веселые, обтянутые детским ситчиком с цветочками и в горошек. Были мрачные каменные саркофаги, наподобие египетских, с символами загробного мира. Были изящные, выложенные изнутри сафьяном, повторяющие силуэт человека, в которые покойник укладывался, как скрипка в футляр. Были строго-величественные, чиновно-помпезные, как дорогие комоды красного дерева, с бронзовыми ручками, багетами, дорогими замками. Были гробы из стекла, в которых мертвец казался заливной рыбой. Были прозрачные наполовину, из которых покойник смотрел, как водитель сквозь лобовое стекло. Одни напоминали долбленое каноэ, в которой усопший плыл по реке смерти до Ниагарского водопада загробной жизни. Другие выглядели как медицинская капсула с жидким азотом, куда помещался труп, чтобы потом его забросили на орбиту и он вечно вращался в мировой пустоте. Были гробы с подогревом, с температурным режимом, с подсветкой, с набором продуктов, необходимых покойнику на первое после погребения время. Были с плеерами, с проигрывателями и комплектом компакт-дисков, с видеомагнитофонами и набором видеофильмов. С вмонтированной телекамерой, кабелем и передающей антенной, чтобы близкие родственники могли наблюдать истлевание любимого человека. Были такие, в которых предусматривался массаж, стрижка ногтей, опрыскивание благовониями, размещение рядом с покойником мумии любимой кошки или собаки. Был золотой гроб – для олигарха. Войлочный кокон, притороченный к носилкам, – для верховного муфтия. Гроб нетленный, пропитанный смолами и бальзамами, теми же, что и тело Ленина в Мавзолее. Гроб быстротлеющий, зараженный специальным грибком, который за считанные дни превращал и дерево, и покойника в бесформенный прах.

Особое внимание Стрижайло привлек двухместный гроб-складень, напоминающий книгу с кожаным дорогим переплетом, на котором тиснением было выведено: «Конституция Российской Федерации». От созерцания этого пафосного изделия его отвлек служитель. Двигая перламутровой челюстью, тот поинтересовался:

– Для себя выбираете или для друга?

– Для политического руководства страны, – парировал Стрижайло и отошел.

Он чувствовал, как сотрясаются его проснувшиеся молекулы, и каждое микроскопическое трясение усиливает вибрацию мира, готовит тектонический удар. Каждая корпускула плоти источала крохотный импульс света, и все они превращались в сияние, будто в груди начинался восход и звучал ликующий стих: «Румяной зарею покрылся восток». Каждый неисчерпаемый электрон его тела посылал электрический импульс в обмотку невидимого ротора, мощный ток крутил сияющий вал, превращая красную спираль возбужденного «гена» в размытый огненный вихрь. Гул приближался, свет становился нестерпимым, распадались хрупкие оболочки ограниченного, несовершенного разума, и в проломы, как лава, врывался восхитительный абсурд.

Дышлов в фиолетовом «бентли», выпучив ртутные глаза, мчался со скоростью 210 по шелестящей каталонской трассе. Влетал в Барселону, врезался в сталактит католического собора Гауди, разбиваясь в белую пудру, из которой, верхом на лазурном унитазе, выносился Арнольд Маковский. Свирепый, в медвежьей шкуре, грохотал в бубен, зажав коленями растрепанную голову женщины-вице-спикера, вламываясь с хрустом в огромный, из красного дерева гроб. Гроб начинал мигать, сверкал зеркальными зайчиками, проблесками лазеров, исполненный наркотической музыки, был дискотекой, где в разноцветных тенях качалось огромное павлинье перо, метался Верхарн, держа в зубах бюстгальтер покойной принцессы Ди. Неподалеку Дышлов обхватил сзади розовые окорока блоковской незнакомки, делал с ней такое, что остановились танковые заводы Урала и не получающие зарплату рабочие, подняв красные знамена протеста, обомлело взирали. Маковский досматривал мюзикл «Город счастья», где главный герой раскрашивал темперой огромную женщину-снеговика, воздвигнутую в тундре усилиями Церетели, стремился дотянуться до шляпки с фиалками, из которых взирал рыжий немеркнущий глаз вопиющего в пустыне. Мягкая полярная сова скользила над Вестминстерским аббатством, несла в клюве дремлющего Верхарна, в поисках утеса, на который можно сбросить хрупкую, с мягким моллюском, раковину. Из треснувшей скорлупы начинали сочиться разноцветные соки, омывали нежную шею Дарьи Лизун с багровым рубцом от шнурка, и в живом, пахнущем огурцами белке беспомощно сверкал одинокий бриллиант, найденный археологами среди тазовых костей безымянного русского скелета. Эскадренный миноносец «Стремительный» таранил в борт авианосец «Саратога», и над ними парили семена сиреневых одуванчиков, вылетавших из прически домработницы Вероники Степановны. «Духи тьмы» вырывались из сырого подвала, превращались в квадригу коней на фронтоне Большого театра, и черный эфиоп в лавровом венце гнал колесницу по осенней Палихе, где в сумерках темнели дома, чернели карнизы и в нижнем окне под оранжевым абажуром стояла обнаженная женщина, гладила грудь и живот. Живот начинал надуваться, набухали соски, выдавливался пупок, ноги громадно раздвинулись, сквозь косматый ворох открылось огромное лоно, окруженное криптограммой древних заветов. Стрижайло, расплющенный космической скоростью, раскрученный в циклотроне, влетал в растворенное лоно, как в туннель метро, где навстречу, в блеске огней, рассыпая искры, мчался состав. В столкновении взрыва, разрушая друг друга, превращались в слепящий слиток, в атомный взрыв. И в оргазме смерти, в бесцветном пятне возникло прозрение. Полнота безымянного мира, с которым он слился, обретая абсолютное знание. Выпадал обратно в трехмерное пространство и время, унося добытую истину.