Мария Васильчикова - Берлинский дневник (1940-1945)

• Название: Берлинский дневник (1940-1945)
• Автор: Мария Васильчикова
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Я вернулась в город окончательно обескураженной и без сил. В квартире я застала Лоремари Шенбург и Тони Заурма, Лоремари была в полной истерике. Я ни разу не видела ее в таком состоянии. Она сказала, что днем приходила полиция; оказалось, что соседи донесли, что у нас плохое затемнение, но несмотря на пустячность повода, Лоремари вдруг испугалась. У Тони новости похуже: фельдмаршал фон Клюге, немецкий главнокомандующий на Западе, покончил с собой, а это означает, что их пытают и кто-то его выдал, так как практически никому не было известно, что он участвует в заговоре.

Робость Клюге в день неудавшегося путча ему не помогла. Хотя он был одним из наиболее прославленных и ценимых Гитлером военачальников, обнаружились его тесные связи с заговорщиками. Будучи отстранен от командования и отозван в Германию 17 августа, он понял, что его тоже отдадут под суд, и покончил с собой по дороге.

Лоремари вела себя все более и более истерично. Никто из нас, сказала она, не выпутается; они делают такие уколы, которые парализуют силу воли и заставляют говорить. Она умоляла меня выйти замуж за Перси Фрея и немедленно уехать в Швейцарию. Ей вторил Тони, он сказал, что готов увезти ее с собой в Швейцарию, как только она пожелает, поскольку сам он собирается бежать в конце недели; но сперва он должен съездить в Силезию за кое-какими ценными вещами. Дело в том, что Тони начинает волноваться и за себя: кто-то донес на него, что он в пьяном виде стрелял в портрет Фюрера в офицерской столовой. Лоремари сказала, что она не уедет с ним, пока он на ней не женится, иначе ее родителей хватит удар. При всем драматизме ситуации я нахожу эту внезапную заботу о приличиях довольно комичной. Тони категорически отказался, заявив, что они могут подумать об этом позже. Атмосфера сгущалась, напряжение росло, и скоро за кухонным столом все были в слезах. Тони вскочил и начал шагать взад и вперед, говоря, что не может больше выносить это напряжение и слезы и что он твердо намерен дать деру. Я сказала, что они могут делать все, что угодно, но что касается меня, то я остаюсь, и Лоремари следовало бы сделать то же самое; в Швейцарии она не будет получать известий от своих родных до самого конца войны; эта перспектива привела ее в ужас. В конце концов мы все решили остаться.

Затем Тони пришел ко мне в комнату и рассказал мне все о суде над Адамом. Адам заметил его, долго пристально смотрел на него, но ничем не подал виду, что узнал, а затем стал наклоняться вперед и назад, как бы покачиваясь. Он был без галстука, чисто выбрит и очень бледен. Тони весьма внимательно обследовал зал суда и пришел к выводу, что отбить кого-либо силой там совершенно невозможно. Даже так называемая "публика" состояла в основном из головорезов и полицейских, причем вооруженных. Он ушел из зала еще до оглашения приговора, зная с самого начала, каким он будет.

Сейчас каждую ночь налеты, но Тони устроил нам пропуск в служебный бункер фирмы Сименса, что через дорогу. У них чудесный подвал глубоко под землей, там чувствуешь себя в полной безопасности. Мы обычно пережидаем налеты вместе с ночной сменой; один из рабочих - симпатичный француз, и мы вместе мечтаем вслух о том, как прекрасен будет снова Париж, когда война кончится.

Пятница, 25 августа.

Лоремари Шенбург оправилась от краткого приступа отчаяния и снова готовится в поход. Мы наконец выяснили, что место их заключения - военная тюрьма - находится возле станции Лертер. Она уже побывала там и с помощью сигарет, добытых Перси Фреем, подкупила одного из охранников, который согласился передать Готфриду Бисмарку записку на крохотном кусочке бумаги. Он даже принес ответ, в котором Готфрид жаловался на паразитов, просил прислать порошок от вшей и немного еды, так как им дают только черный хлеб, а он у него не усваивается. Он не получил ни одной передачи, так что, видимо, единственная альтернатива - каждый день приносить ему бутерброды. Лоремари хочет спросить охранника, не находится ли там также и Адам Тротт, но следует проявлять осторожность, поскольку официально его нет в живых и любое необдуманное проявление любопытства может насторожить их и затруднить бегство или даже ускорить его казнь.

Многие, включая Лоремари, шокированы тем, что я так радуюсь, что Адам, возможно, еще жив. Гораздо лучше быть мертвым, говорят они, чем ежедневно подвергаться пыткам. Но я не соглашаюсь и продолжаю надеяться на чудо.

Вдруг я подумала о Петере Биленберге и его плане устроить засаду на автомобиль, которым Адама возили на допросы в штаб-квартиру Гестапо. Когда он тогда приходил в министерство, он был так полон надежды и оптимизма. Сегодня я поехала автобусом к нему домой, в Далем. Мне открыла девушка, которая подозрительно оглядела меня, преградила дорогу и отказалась вступать в разговор; она только сказала, что Петера нет и некоторое время не будет. Я почувствовала, что она знает больше, чем говорит, но не доверяет мне, поэтому я сказала ей, что я из Министерства иностранных дел и что я работала с господином фон Троттом. Выражение ее лица изменилось, она ушла в глубь дома, и ко мне вышла другая девушка. Эта оказалась более дружелюбной; она сказала мне, что Петер пропал, не видели его и на фабрике за городом, где он работает. Я попросила дать мне его адрес, так как мне необходимо срочно с ним встретиться. Она сказала, что охотно верит, но писать нет никакого смысла, поскольку письма все равно не дойдут. Что означало, что он тоже арестован.

Я ушла совершенно растерянная. В ожидании автобуса я уселась на обочине, от усталости и огорчения не в состоянии даже стоять. Куда ни пойду, все исчезают один за другим; не осталось никого, к кому можно было бы обратиться за помощью. Сейчас арестовывают тех, кто был просто знаком с заговорщиками или работал с ними в одном учреждении. Не знаю, был ли сам Петер активным участником заговора, но в Геттингенском университете он и Адам принадлежали к одному и тому же братству и были близкими друзьями. Одного этого достаточно, чтобы его скомпрометировать.

Петер Биленберг был в то время директором фабрики в Польше, оккупированной Германией. Узнав 25 июля об аресте Тротта, он поспешил в Берлин, чтобы организовать его спасение; именно тогда он обсуждал свой план с Мисси. Но не успел он вернуться в Польшу, чтобы окончательно доработать этот план, как его самого арестовали и поместили в ту же тюрьму на Лертерштрассе.

И тут я вспомнила про Клауса Б. Хотя в прошлом я всегда уклонялась от чрезмерно приятельских отношений с ним, потому что не была уверена, какую игру он ведет, теперь я решила, что если он действительно работает там, где я подозреваю, то он единственный, кто может мне помочь. Вернувшись в город, я нашла еще действующий пока телефон-автомат и позвонила к нему на работу. Я сказала, что должна срочно увидеться с ним. Он велел мне ждать его у станции Цоо. Мы прошли мимо разрушенной церкви Гедехтнискирхе по улице Будапештер-штрассе; я рассказала ему все. Когда я кончила, он остановился и, глядя на меня с лукавой улыбкой, сказал: "Так вы думаете, что я один из них!" - "Я надеюсь, что это так, - выпалила я, - потому что тогда вы, возможно, сумеете что-нибудь сделать!" Он тут же посерьезнел и сказал, что постарается выяснить, как обстоят дела, и если хоть что-то сделать можно, то я могу на него положиться. Мы договорились встретиться завтра у разрушенного отеля "Эден".

Суббота, 26 августа.

Сегодня я спросила посланника Шлайера, нельзя ли меня уволить, поскольку я хочу поступить в Красный Крест и стать медсестрой. Ведь если что-нибудь случится с Джаджи Рихтером и Алексом Вертом - моими последними друзьями здесь, - то я останусь один на один с этой шайкой. Единственная проблема заключается в том, что это может быть воспринято как жест солидарности с теми, кого уже "ушли". Ответ Шлайера был малоутешителен: доктор Сикс, сказал он, никого не отпускает по собственному желанию. Видимо, единственный выход - снова заболеть.

После работы я поспешила к отелю "Эден". Клаус Б. прохаживался туда и обратно с довольно большим газетным свертком подмышкой. Без единого слова он подвел меня к скамейке в том, что осталось от парка Цоо. Удостоверившись, что вблизи никого нет и нас не услышат, он сказал, что навел справки, что сделать решительно никто ничего не может, а тем более кто-либо вроде меня; что Гитлер жаждет мести; что никому из замешанных в этом деле не спастись; что все так напуганы, что даже те, кто мог бы оказать смягчающее влияние, не пошевельнут и пальцем, чтобы не вызвать на себя подозрение. Далее он сказал, что все, кто имел какие-либо связи с кем-либо из заговорщиков, находятся под наблюдением и что я сама сейчас в величайшей опасности; что при их методах допроса меня могут заставить говорить и выдать других, которые еще находятся на свободе, и мне необходимо избежать ареста любой ценой. Тут он приоткрыл уголок свертка, и я увидела небольшой пистолет-автомат. "Если за вами придут, без колебаний расстреляйте их всех и бегите что есть сил. Поскольку это будет для них неожиданностью, вам, может быть, и удастся удрать... " Я не могла сдержать улыбку. "Нет, Клаус. Если мои дела действительно так плохи, то лучше я не стану усугублять свое положение еще и обвинением в убийстве... " Он был искренне разочарован.