Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега

• Название: Замок братьев Сенарега
• Автор: Анатолий Коган
• Жанр: Исторические приключения

Старинные документы сохранили краткое сообщение о небольшом эпизоде из истории Молдовы. В 1455 году ватага воинов из Четатя-Албэ внезапным налетом захватила замок Леричи - укрепленную факторию, построенную итальянцами, братьями Сенарега, которые занимались выкупом пленников из татарской неволи и перепродажей их родственникам. Судьба приводила в замок людей, захваченных в неволю татарами при набегах на Русь и Литву, Молдову, Польшу и Украину.

Исторический роман, политкорректный и философский, романтический и правдивый, один из самых интересных романов о Молдове, положившим начало целой серии произведений о её героическом прошлом, достигшей пика славы под предводительством легендарного Штефана чел Маре и охватывающей события, что разворачивались более четверти века на территориях Молдовы и Крыма, Оттоманской империи и свободного города Львов...

---

Турок Нуретдин—ага в своей келье писал, быстро выводя на голубоватой фряжской бумаге немыслимые арабские загогулины и крючки. Бумагу и чернила молодой осман взял у Мастера, калам сделал сам из стебля тростника. Что вычерчивал беглый шах—заде, ради рыцарской чести упустивший скипетр великого царства? Послание царственному брату? Или, может, захотел навеки запечатлеть, потомству в науку, что видел и слышал в обреченной Византии?

Тудор Боур, поняв наконец, что прячутся от него намеренно, ушел к себе, свалился на ложе. Тудор не знал за собой вины перед Марией, не верил, чтобы девушка могла поддаться пустой обиде. Значит, виновны все—таки братья, прозвучал их запрет. А может, обиделась на сотника ни за что, как бывает с любою дамой? С этими думами Тудор незаметно уснул. И увидел во сне себя, стоящего на вершине башни, высоко над широким зеркалом лимана. Только то был иной лиман и высилась над ним другая крепость — гордая Четатя—Албэ.

Рыцарь Конрад тоже находился в своей клетушке, на жесткой монашеской койке, предписываемой уставом его святого Ордена. До вечера коменданту следовало хорошо отдохнуть. Но сон не шел на зов, и честный ливонец, чтобы время не пропадало зря, закрыл телесные глаза и обратил очи разума внутрь себя. О рыцаре не раз говорили, прямо или намеком, что держит он так твердо слово потому, что упрям, что он — немец—тугодум. Люди не понимали самого простого: Конрад верен слову, тем более — клятве, потому, что просто не может иначе, что так всегда поступал отец, тоже рыцарь. Говорили еще не единожды: держа слово, данное лихим людям, рыцарь Конрад творил более зла, чем добра. Но что суть в мире этом зло, а что — благо? Как предвидеть, думал Конрад, что принесет ему и ближним дело, названное злом или благом тем или другим из этих людей, как разобраться в тысячах друг друга исключающих благ, поминутно оборачивающихся для кого—то злом и горем? Мир есть бурное море желаний и алчбы, никто не ведает, куда погонят его в наступающий час эти волны. Одно в нем надежно и твердо, одного и следует держаться — слова рыцаря.

Мессер Амброджо, по привычке, перебирал бумаги и, строя планы, делал записи. Повелитель же его и брат синьор Пьетро ди Сенарега отдыхал в ожидании уже близкого вечера. Весенняя ночь, как обычно на том просторе, незаметно пала на Леричи, мессер Пьетро зажег свечу. И услышал не без радости легкие шаги на лестнице — Аньола, следуя обязанности, явилась к господину вовремя. Мессер Пьетро долго, будто внове присматривался к полонянке, впервые пытаясь понять себя и ее.

В тот день, наговорясь с Мастером и иными, доминиканец приступил к старшему Сенарега с тою же отеческой докукой: негоже — де повелителю, владетелю поселения сего и места являть вассалам и подданным пагубный пример неотступного плотского греха. Рабыню поэтому следует отдать, вместе с прочими, во власть святейшего трибунала, отправив ее под надзором отца Руффино в Венецию, дабы поступили с нею там, как следует, согласно церковным законам.

— Аньола ведь не преступница, не враг веры, как остальные, — заметил на это Пьетро.

— Я вижу в глазах ее сатанинское пламя! — поднял перст аббат. — Не соски проступают из—под ее рубахи, сын мой! Это адские угли, пылающие угли греха! Ваша раба, мессере, колдунья! Не стары ли вы для такой, наконец, о сын мой? — вырвалось у монаха.

— Не думаю, отче, — почтительно, но игриво сказал мессер Пьетро. — Вы знаете ведь, наверно, что женщина смотрит на мужчину как бы вне времени: юношу видит, каким будет в зрелости, мужа — каким был юным. Как мы видим, грешники, ее, какая она есть вся в единственный этот час, от пальцев ног до волос, так зрят нас на жизненный полный срок, от безусой поры до седины и морщин. Не возраст важен женщине, другое надо знать ей: мужчина ли?

— А вы в себе, синьор, уверены весьма! — с тайной завистью отметил клирик.

В тот вечер Пьетро честно старался быть как раз таким мужчиной — без подделки. Старший Сенарега знал: таких, как его наложница, на этот счет не проведешь. Утомясь, генуэзец искал в глазах рабыни томное тепло удовлетворения, ту признательность за крепкую ласку, которая, сменив страсть, способна породить и любовь. Но не мог ничего прочитать во взоре пленницы.

— Не любишь ты меня, женщина, — заметил мессер Пьетро, словно бы в шутку.

— В родных мне краях, — неожиданно ответила рабыня, — не говорится «любишь». Говорят: «жалеешь». И знаешь, мне частенько тебя жаль, одиноко тебе в этих местах, хоть и братья есть, и сестра. Жалеть — жалею, любить — не могу. Купил ты меня, — с внезапной силой проговорила Аньола, повернувшись к хозяину. — Купил, меня не спросив!

— А если спросил бы? — с незнакомой ему доселе затаенной, робкой надеждой вымолвил генуэзец.

— Может и полюбила бы, — задумалась полонянка. — Уж очень дивное сделал бы ты дело, спросив рабу о воле ее! За такое и полюбить могла б!

— И была бы мне верна? Не то, что ныне, когда шутишь с тем Базилио?

— Я тебе не жена — ясырка! — вспыхнула Аньола. — Потому и ложусь с тобой — должна! Что сверх того — мое дело. Ты свое получаешь на всю свою силу. Разве отказываю тебе в чем?

— То — другому, то измена, то мне в урон.

— Где нет любви, нет измены, — отрезала устало наложница. — Любви—то у нас и нет, любовь—то не впишешь в купчий лист!

Мессер Пьетро не унизил себя более спором. Но не оставил на сей раз Аньолу у себя до утра. Сказав, — что пойдет в ночной обход с Конрадом, фрязин быстро оделся. Подсобив хозяину застегнуть за спиной стальной нагрудник, наложница направилась к себе.

У выхода из донжона Аньола услышала вдруг свое имя: кто—то окликнул ее из темноты у дверей, на ее запястье легла чья—то маленькая рука. Это ее поджидала Мария.

— Пойдем к тебе, — тихо сказала она. — Я должна тебе что—то сказать.

Женщины, неслышно ступая, вышли во двор. И в то же мгновение небо вспыхнуло. Звезды неба, казалось, понеслись все к земле, угасая рядом, за стенами замка. Но тут же в вышине возникали новые, тоже падавшие вниз. Звездный дождь, радуя праздничным блеском и путая величием тайны, пролился над высвеченными падучим пламенем кровлями башен, над засверкавшим тысячами огней лиманом Днепра.

— Плохой знак! — замерла Мария, прижав руки к груди.

— А может — добрый? — стряпуха крепко сжала трепещущую руку хозяйки. — Пойдем.

Выслушав Марию, полонянка велела ей подождать и вскоре вернулась с Бердышем. Наймит, узнав, в чем дело, направился было к двери, но, остановившись, покачал головой.

— Поздно, — сказал он хмуро, прислушиваясь к шуму шагов и звону оружия, постепенно заполнявшим узкий двор фортеццы. — Попробуем на заре, — добавил москвитин и исчез.

На рассвете Мария, за которой с луком за плечами следовал Василь, подошла к воротам Леричей. Хозяева спали, но на башнях и стенах дежурили арбалетчики, во многих местах двора топтались вооруженные ратники. И было отчего: в эту ночь темницу с ее обитателями замкнули крепко, ввергнув в нее вдобавок тех пленников, коих дотоле величали гостями. Сам рыцарь Конрад, видно — по такому поводу, охранял выход. Выпустить работника на охоту, ссылаясь на указания старшего из господ, Конрад отказался.

— Но ведь я ваша дама! — вспомнила Мария. — И я вас прошу!

— Но мессер Пьетро — мой сеньер, — растерянно возразил тот.

— Кто же выше для рыцаря — хозяин или дама, которой он поклялся служить? — в волнении, принятом комендантом за гнев, красавица даже топнула башмачком.

— Но он приказал мне: без него — ни души!

— И я приказываю вам! — сжав кулачки, крикнула Мария. — Как ваша дама!

— Слушаюсь, мадонна, — с облегчением склонился храбрый немец, отворяя калитку в массивном полотне крепостных ворот. Он получил приказ.

Бердыш мгновенно протиснулся сквозь узкую дверцу на волю и был таков. Вскоре он уже работал веслами, спеша на утлой лодчонке вверх по Днепру, к вольным своим братьям, по древней, всегда опасной водной дороге.

2

Все было сделано в ту ночь быстро, умело, без особого шума. Увидев в дверях рыцаря Конрада, торжественного, при шлеме и в латах, Тудор Боур понял, что сопротивляться ни к чему, и отдал немцу саблю. За Конрадом теснились вооруженные ратники, из—за плеча ливонца, осклабясь, выглядывала злорадная рожа пана Юзека. Тудора повели.

В замковой тюрьме, чьи двери были уже крепко заперты, на устланных соломой нарах безмятежно спали все пятнадцать белгородских ясырей. Сотник нашел во тьме свободное ложе и опустился на него. Отовсюду раздавался могучий храп, привычные для Тудора ночные звуки по многим казармам; бывалому воину они не мешают спать, бывалого ратника они, напротив, толкают в мягкие дебри сна, напоминая, что ночь дорога покоем, что надо набраться сил для следующего дня.