Оноре де'Бальзак - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Оноре де'Бальзак
• Жанр: Проза

Оноре де Бальзак – один из величайших французских писателей 19 века, прозаик, который еще при жизни обладал огромной популярностью среди современников. Книга, предлагаемая вниманию читателя, включает избранные произведения французского прозаика из цикла «Человеческая комедия». Тут представлены «Пьер Грассу», «Отец Горио», а также замечательный роман «Беатриса». Цикл сочинений «Человеческая комедия» – неоценимый клад для любителей напряженной интриги, виртуозно вплетенной автором в канву произведений. Тонкие наблюдения из жизни французского общества, блестящее сочетание мастерского психологизма и лиричности сцен с почти детективным сюжетом, не оставят равнодушным даже самых взыскательных ценителей классической прозы.

---

– А как бы поступили вы в подобном случае?

– Я? Страдала бы молча.

В это время в ложе г-жи де Босеан появился маркиз д'Ажуда.

– Я наспех разделался с делами, чтобы снова увидеть вас, и мой поступок – не жертва, поэтому я и докладываю вам о нем.

Глядя на сияющее радостью лицо виконтессы, Эжен понял разницу между выраженьем истинной любви и ужимками парижского кокетства. Любуясь своей кузиной, он умолк и со вздохом уступил место маркизу д'Ажуда. «Какое благородное, какое поистине высокое создание – женщина, способная так любить! – размышлял Эжен. – И этот человек собирается изменить ей ради какой-то куклы! Как можно изменить ей?» Детская ярость поднялась в его душе. И он хотел бы припасть к ногам своей кузины, – мечтал о демоническом могуществе, чтоб унести ее в своем сердце, как орел уносит из долины ввысь белую козочку-сосунка. Ему казалось унизительным присутствовать в этом огромном музее красоты, не выставив своей картины – собственной любовницы. «Любовница и царственное положение – вот знаменье могущества». И он взглянул на г-жу де Нусинген, как смотрит оскорбленный на своего обидчика. Виконтесса обернулась и одним движением век выразила ему глубокую благодарность за его скромность. Первый акт кончился.

– Вы достаточно хорошо знакомы с госпожой де Нусинген, чтобы представить ей де Растиньяка? – спросила она маркиза д'Ажуда.

– Видеть у себя в ложе господина де Растиньяка доставит ей большое удовольствие, – ответил маркиз.

Красивый португалец встал, взял под руку студента, и в один миг Эжен предстал перед г-жой де Нусинген.

– Баронесса, – обратился к ней д'Ажуда, – имею честь представить вам шевалье Эжена де Растиньяка, кузена виконтессы де Босеан. Вы так его обворожили, что я решил ему доставить всю полноту счастья, сблизив с его кумиром.

Эти слова были сказаны в шутливом тоне, чтобы скрасить их грубоватый смысл, так как обычно он не вызывает неудовольствия у женщин, если прикрыт хорошей формой. Г-жа де Нусинген ответила улыбкой и предложила Растиньяку сесть в кресло ее мужа, только что покинувшего ложу.

– Я не решаюсь предложить вам остаться здесь со мной. Когда имеют счастье быть в обществе госпожи де Босеан, оттуда не уходят.

– Но если я хочу быть приятным моей кузине, то мне, пожалуй, будет лучше остаться с вами, – тихо ответил ей Эжен и уже громко добавил: – До прихода маркиза мы говорили с ней о вас, о вашем изяществе во всем.

Д'Ажуда откланялся и вышел.

– Вы действительно намерены остаться у меня? – спросила баронесса. Тогда мы ближе познакомимся друг с другом. Госпожа де Ресто уже возбудила во мне большое желание вас видеть.

– В таком случае графиня очень неискренна – она запретила принимать меня.

– Почему?

– Мне совестно рассказывать о том, что послужило этому причиной, но, поверяя вам такого рода тайну, я рассчитываю на вашу снисходительность. Ваш батюшка и я – соседи по квартире. Но что графиня де Ресто – его дочь, мне было неизвестно. Я имел неосторожность, хотя и совершенно безобидно, заговорить о нем, чем прогневил вашу сестру и ее мужа. Вы не поверите, каким мещанством показалось их отступничество моей кузине и герцогине де Ланже. Я описал сцену со мной, и они безумно хохотали. Тогда же госпожа де Босеан, проводя параллель между вашей сестрой и вами, говорила мне о вас в самых теплых выражениях и подчеркнула ваше замечательное отношение к моему соседу, господину Горио. Да и как вам не любить его? Он обожает вас так страстно, что я уже начал ревновать. Сегодня утром мы с ним беседовали о вас целых два часа. А вечером, проникшись тем, что мне рассказывал ваш батюшка, я за обедом у кузины спрашивал ее, неужели вы так же красивы, как нежны душою. Очевидно, госпожа де Босеан решила поощрить столь пламенное восхищение и привезла меня сюда, предупредив со свойственною ей любезностью, что я увижу вас.

– Как, я уже должна быть вам признательна? – спросила жена банкира. Еще немного, и мы окажемся старинными друзьями.

– Конечно, дружба с вами должна быть чем-то необыкновенным, но другом вашим я не хочу быть никогда.

Этот шаблонный вздор, пригодный лишь для новичков, кажется жалким, когда его читаешь безучастно, но для женщин он всегда имеет свою прелесть: жесть, тон и взгляд молодого человека придают такому вздору множество значений. Г-жа де Нусинген решила, что Растиньяк очарователен. Подобно всем женщинам, она, не зная, что ответить на вопрос, затронутый так смело, подхватила другую тему:

– Да, сестра роняет себя своим отношением к бедняге отцу, а он для нас поистине был самим господом богом. Если я стала видеться с отцом лишь по утрам, то только потому, что вынуждена была уступить решительному требованию господина де Нусингена. Но из-за этого я очень долго чувствовала себя несчастной. Я плакала. Такое насилие, да еще после грубых брачных столкновений, явилось одною из причин, больше всего замутивших мою семейную жизнь. Глазам света я представляюсь, конечно, самой счастливой женщиной в Париже, а на самом деле – я самая несчастная. Вам может показаться безрассудным, что я так разговариваю с вами. Но вы знаете моего отца и, как его знакомый, не можете быть для меня чужим.

– Вам никогда не встретить никого другого, кто бы горел таким желанием принадлежать вам, как я, – ответил ей Эжен. – Чего ищете вы, женщины? Счастья, – добавил он задушевным тоном. – И вот если для счастья женщины необходимо быть любимой, обожаемой, иметь друга, поверенного всех ее желаний, всех ее фантазий, радостей и горя, друга, которому она могла бы открыть свою душу со всеми ее милыми недостатками и прекрасными достоинствами, не боясь предательства, то, верьте мне, такое неизменно пылкое и преданное сердце вы можете найти только у молодого человека, полного иллюзий, готового по одному вашему знаку итти на смерть, не ведающего света и не желающего знать его, потому что весь свет для него вы. Относительно себя я должен вам признаться, – хотя вы посмеетесь моей наивности, – что я приехал из глухой провинции, что я человек совсем неискушенный, всегда был окружен людьми с чистой душой и думал, что здесь я не найду любви. Случайно я встретился с моей кузиной, принявшей самое сердечное участие во мне; благодаря ей я понял, сколько сокровищ таит в себе горячая любовь; подобно Керубино, я влюблен во всех женщин, покамест не отдам себя всего какой-нибудь одной. Когда, прийдя в театр, я увидел вас, точно какое-то течение вдруг подхватило меня и понесло к вам. Сколько передумал я о вас еще до этого! Но и в мечтах я вас не представлял себе такой красавицей. Госпожа де Босеан мне запретила глядеть на вас чересчур долго. Она не понимает, как увлекательно смотреть на ваши алые хорошенькие губки, на белоснежный цвет лица, на ваши добрые глаза. Я говорю вам безрассудные слова, но прошу вас: не запрещайте мне их говорить!

Для женщин нет большего удовольствия, как вслушиваться в журчанье нежных слов. Им внемлет самая строгая святоша даже в том случае, когда она, повинуясь долгу, не может отвечать на них. Начав с этого, Растиньяк кокетливо понизил голос и рассыпался мелким бесом; г-жа де Нусинген поощряла его улыбками, время от времени посматривая на де Марсе, упорно сидевшего в ложе княгини Галатион. Растиньяк пробыл у г-жи де Нусинген до той минуты, когда вернулся сам барон, чтобы проводить ее домой.

– Мадам, – сказал Эжен, – я надеюсь иметь удовольствие явиться к вам еще до бала у герцогини Карильяно.

– Раз жена пригласил вас, ви можете быть уверен, что найдете допрый прием, – ответил толстый эльзасец с круглым лицом, говорившим об уме весьма хитром и опасном.

«Дела мои идут как по маслу, ведь она не очень испугалась моего вопроса: «Могли бы вы полюбить меня?» Моя лошадка взнуздана, вскочим в седло и подберем поводья», – говорил себе Эжен, направляясь к ложе де Босеан, чтобы проститься со своей кузиной, которая уже встала с места и собиралась уходить вместе с д'Ажуда. Бедный студент не знал, что баронессу занимало совсем другое: она ждала от де Марсе решительного, терзающего душу, последнего письма. В восторге от мнимого успеха, Эжен проводил виконтессу до наружной колоннады, где дожидаются своих экипажей.

Когда Эжен расстался с ними, португалец, посмеиваясь, сказал г-же де Босеан:

– Ваш кузен сам не свой. Он сорвет банк. Этот юноша изворотлив, как угорь, и думаю, что он пойдет далеко. Лишь вы могли указать ему именно ту женщину, которой так нужен утешитель.

– Но надо знать, не любит ли она попрежнему того, кто расстается с ней.

Студент пешком прошел от Итальянского бульвара к себе на улицу Нев-Сент-Женевьев, лелея самые радужные замыслы. Он ясно видел, как пристально смотрела на него графиня де Ресто, пока он находился в ложе у виконтессы и у г-жи де Нусинген, а это позволяло думать, что двери графини не останутся закрыты для него. Эжен рассчитывал понравиться супруге маршала Карильяно и таким образом приобрести в парижском высшем обществе, на его вершине, четыре высокопоставленных знакомства. Он предугадывал, что в сложном механизме всеобщих материальных интересов необходимо уцепиться за какую-то систему его колес, чтобы оказаться в верхнем отделении машины; как этого достичь – он сознавал не очень ясно, но чувствовал себя достаточно крепким, чтобы стать спицей в ее ведущем колесе. «Если баронесса Нусинген заинтересуется мной, я научу ее, как управлять мужем. Он ворочает золотыми горами и может мне помочь разбогатеть сразу». Это не говорилось напрямик, Эжен еще не стал таким политиком, чтобы любое положение перевести на цифры, все расценить и подсчитать; эти мысли только плавали еще на горизонте в виде легких облачков и не были так грубо откровенны, как суждения Вотрена, но если б их прожечь в горниле совести, остаток получился бы не чище… Путем подобных сделок с совестью люди впадают в моральную распущенность, открыто признанную нашим поколением, где реже, чем когда-либо, встречаем мы людей прямых, людей чудесной воли, которые не уступают злу и самый маленький уклон от прямой линии считают преступленьем, – великолепные образы честности, давшие нам два мастерских создания; Альцеста[56] у Мольера, а недавно Дженни Динс[57] с ее отцом в романе Вальтера Скотта. Но, может быть, окажется таким же драматичным и прекрасным произведение совсем иного характера: художественное изображение извилистых путей, которыми проводит свою совесть светский честолюбец, пытаясь обойти зло, чтобы соблюсти внешние приличия и вместе с тем достигнуть своей цели. Пока Эжен дошел до пансиона, он уже увлекся г-жой де Нусинген: она ему казалась изящной, легкой, точно ласточка. Упоительная ласка ее глаз, шелковистость кожи, настолько нежной, что ему как будто виделась текущая под нею кровь, чарующий звук голоса, белокурая головка – все вспоминалось ему; возможно, что и быстрая ходьба, ускорив кровообращенье, содействовала такому чародейству. Студент резко стукнул в дверь к папаше Горио.