Вера Васильева - Продолжение души

• Название: Продолжение души
• Автор: Вера Васильева
• Жанр: Публицистика

---

Васильева очень хорошо говорит по-русски. Пусть не покажется странной эта фраза. К сожалению, сейчас далеко не все владеют на сцене чистым "московским" говором, правильной, чуть напевной русской интонацией.

И еще одно национальное свойство таланта. Замечательные русские актрисы были умны и образованны, но перечитайте записи рассказов Никулиной-Косицкой, письма Ермоловой, воспоминания Федотовой, записки Стрепетовой, даже скептической Савиной, и вы поразитесь великой наивности, пленительному простодушию этих мудрых женщин. Я уже не говорю о легендарной непосредственности Медведевой или Никулиной.

В простодушии секрет обаяния Васильевой. Именно поэтому в ней нет ничего от эксцентричности и "шика" звезды. Она артистка патриархальная, очаровательно "старомодная", полная смирения перед искусством. Недаром с юности она страстно любила читать о старом театре, о старых актерах и актрисах, их мемуары, пожелтевшие комплекты "Рампы" и "Артиста". Юная Васильева жадно вбирала и впитывала особый аромат прекрасных легенд русского театра, рассказов о тех, кто в священном трепете и страхе стояли за кулисами и выходили на сцену, осеняя себя православным крестом.

Наверное, это во многом воспитало ее и этически. Идея служения сцене, священнодействия, строгого долга перед искусством вошла в се сознание очень рано. Отсюда отсутствие в ней премьерства, скромность, подчас почти смешное неумение энергично бороться за свое положение и интересы. Ей, народной артистке СССР, даже иногда вредит самочувствие "театральной Золушки". Выручает обаятельная, лукавая хитринка и опять-таки чисто русское женское терпение.

Когда я говорю о национальной природе дарования Васильевой, это не значит, что я считаю ее бытовой актрисой. Стоит вспомнить ее изящную, аристократичную графиню в "Женитьбе Фигаро", чтобы понять: возможности Васильевой отнюдь не ограничиваются русским бытовым репертуаром. Но и ее изнеженная графиня пленяла своим грациозно женственным простодушием, абсолютной незлобивостью, почти безропотной готовностью оправдать и простить. "Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад". Графиня Васильевой была трогательной потому, что было ясно - все ее радости состоят в этой подкупающей и счастливой способности обманываться.

Драматизм Вышневской - Васильевой в "Доходном месте" заключался именно в том, что естественное существо, созданное для самого естественного счастья, оказывалось в противоестественной ситуации. Категорически не умеющая, не способная торговать собой женщина оказывалась купленной жестоко, почти цинично.

Простодушие, наивность придают своеобразное обаяние и таким вульгарным героиням Васильевой, как городничиха в "Ревизоре" Гоголя и маменька в "Тенях" Салтыкова-Щедрина.

Раневская в "Вишневом саде" у Васильевой не полупарижанка. Она русская барыня, русская женщина, бесконечно привязанная к родной земле, к родному дому, и силой обстоятельств трагически оторванная от всего этого. И рассуждения брата о ее порочности кажутся нелепыми. Не порочность, а любовь в извечном русском понятии - "любить-жалеть" - тянет ее к больному и одинокому человеку, который "камень на ее шее".

Именно редкое и драгоценное "простодушие" Васильевой убедило меня в том, что она идеально подходит к образу лесковской воительницы.

Постановка "Воительницы" на Малой сцене Театра сатиры была весьма рискованным экспериментом.

Трудно перевести на язык сцены роман, повесть, новеллу, а здесь-очерк, который совсем уж не предполагает драматургического развития. И все-таки задача казалась очень заманчивой. Прежде всего, могучая языковая стихия Лескова. Язык живописно-причудливый, красочно-парадоксальный, неожиданный просто дух захватывает от речений словоохотливой кружевницы Домны Платоновны.

Лесков рисует колоритнейшую картину ушедшего времени, но колоритность, жанр - только первый слой восприятия "Воительницы". А когда копнешь глубже, открывается удивительный смысл - как под влиянием "петербургских обстоятельств" в простой, живой человеческой душе искажаются, извращаются все нравственные понятия и как чудовищное извращение это становится искренним убеждением, признается за самый естественный и непреложный закон жизни.

И резкий поворот финала - боль, раскаяние, искупление, очищение через страдание. Финал, частый в русской литературе. Вспомним "Власть тьмы" Л. Н. Толстого с финальным покаянием Никиты, или "Леди Макбет Мценского уезда" того же Лескова.

Спектакль решался нами довольно сложно, актерам нужно было соединить два различных способа сценического существования - сугубо серьезный, психологически достоверный, и лубочный, иронически-балаганный. Художник А. Сергеев создал своеобразные декорации, где чугунные решетки петербургских набережных, детали петербургских квартир вписывались в тонко эстетизированный мир народного балагана. Вертящийся круг, на котором появляются чуть игрушечные фигуры эпизодических лиц, напоминает русскую карусель. Все действие происходит под забавным облаком русских кружев, лент и прошивок.

Домна Платоновна является в облачении пышных юбок, многочисленных тальм и старинных шалей, а в финале предстает вдруг аскетической, тонкой, в сером не то больничном, не то арестантском халате, в по-монашески повязанном платке. Печальное церковное пенис сопровождает ее исступленные монологи. Свет свечи выхватывает из темноты уже не круглое, сдобное лицо с улыбчатыми ямочками, а суровый, измученный лик.

Васильева работала над ролью Домны Платоновны одержимо, самоотверженно и доверчиво. Упорно овладевала она труднейшим, огромным текстом. Я уже говорил о том, как она хорошо говорит по-русски. Это одно из первых условий для этой роли. И действительно, слова-самоцветы Лескова играют у Васильевой всеми гранями.

Но самое главное - это наивное убеждение в необходимости всего происходившего, в благодетельности всех чудовищных "забот" о заблудшей Леканидке, в искренности обид, слез и молитв.

И еще один парадокс, который прозвучал у Васильевой с удивительной трагикомической ясностью: Домна Платоновна хитра, расчетлива, убеждена, что все люди мошенники, полна неиссякаемой энергии, но выходит так, что, в конце концов, обманывают, обкрадывают, проводят, оскорбляют именно ее, что то и дело она попадает впросак, она подвергается даже прямым надругательствам. Простодушие. Гомерическое, "вселенское", российское простодушие. Недаром она оканчивает свою "прекратительную" жизнь совсем нищей.

Последний эпизод "Воительницы" Васильева играет с такой силой и светом, что я невольно думаю-как жаль, что она не сыграла Лизавету в "Горькой судьбине", Катерину в "Грозе"...

"Состав таланта", конечно, во многом определяется составом человеческим. Я уже говорил о том, что Васильеву любят зрители. К ней с нежностью относятся и люди в театре - гримеры, парикмахеры, одевальщицы. Она уважительна к людям, проста, горячо благодарна за малейшее внимание и помощь.

Я не люблю писать об "общественной работе" актеров. В этой области бывает немало карьерных, престижных соображений, немало важности и лицемерия. Васильева - секретарь Союза театральных деятелей, председатель Социально-бытовой комиссии. Это звучит официально и скучно, но за этими казенными словами стоит, слава богу, очень простой смысл. Васильева делает много добра, она занимается тем, что в старину называлось "благотворительной деятельностью". Помогает нуждающимся, больным, обиженным. Кстати, с этого и начинала великая Савина то, что потом стало именоваться Театральным обществом, а теперь носит название Союза театральных деятелей. Так что и общественная работа Васильевой вполне естественна для нее. Цельность ее натуры соединяет воедино все аспекты ее творческого, гражданского и просто человеческого существования.

Борис Львов-Анохин.

1 С.В. Гиацинтова. Наедине с памятью. М.: Искусство, 1985, с. 303.

2 Кинематографическое наследие. И. А. Пырьев. Избранные произведения. М.: Искусство, т. 1, с. 91.

3 М. Чехов. Воспоминания, письма. М.: Искусство, 1986, с. 56.

4 Там же

5 Письмо было опубликовано в том же отрывке Нины Велиховой журнале "Театре" за 1982г

6 Алла Демидова. Вторая реальность. М.: Искусство, 1980. с. 109. 96

7 Алла Демидова. Вторая реальность. М.: Искусство, 1980, с. 47