Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

• Название: В честь пропавшего солдата (1984-1985)
• Автор: Руди Данциг
• Жанр: Современная проза

Любительский перевод автобиографического романа нидерландского писателя Руди ван Данцига (Rudi van Dantzig) «Voor een verloren soldaat» (1984–1985), посвященного романтическим отношениям между двенадцатилетним мальчиком и канадским солдатом в последние месяцы нацистской оккупации Нидерландов во время Второй мировой войны.

(18+)

---

«Выходи», — машет она мне.

«Давай, иди на улицу, сидеть дома — это не для тебя. Ты ещё насидишься в школе».

Мы идём по квартире и отец мне всё показывает:

«Посмотри, у нас снова есть газ и электричество. И радио есть — вот, послушай. Если нажать на эту кнопку, то будет музыка».

«Вероятно, я после обеда ненадолго схожу в город, — говорю я, — посмотреть на то, что там происходит».

«Да, хорошей тебе прогулки, там много что сейчас происходит, повсюду празднества и представления. На этой неделе я смогу с тобой разок сходить, тогда вместе всё и осмотрим».

Он смотрит мне вслед, пока я спускаюсь по лестницы и оборачиваюсь, словно ища помощи. Внизу я надолго задерживаюсь у двери, прежде чем решаюсь открыть её и выйти на улицу. Я бегу за угол и сажусь рядом с мамой на скамейку. Она катает коляску с моим братом взад-вперёд, туда-сюда, и вскоре из-за этого меня начинает клонить ко сну.

«Сходи и посмотри, где другие дети, они будут счастливы узнать, что ты вернулся. Расскажи им, что ты видел».

Но я остаюсь сидеть рядом с ней, вцепившись в её руку, катающую коляску взад-вперёд. Когда слышится слабый гул мотора, то она говорит, что это, вероятно, канадцы.

«Они сейчас в твоей школе и я не знаю, насколько долго они там ещё пробудут. Сходи посмотри, иногда там проезжает целая колонна машин».

Я вижу как конце улицы, от белой школы, со спортивной площадки отъезжают две машины и, скрываются за углом, двери спортзала открыты настежь и вокруг снуют люди в знакомой зелёной униформе, входящие и выходящие из здания.

И так близко от нашего дома…

Недолго думая, я бегу к нашей двери и украдкой поднимаюсь вверх по лестнице, словно застигнутый за чем-то нехорошим, испуганный и обеспокоенный.

«Нет, — говорю я, когда отец удивляется моему возвращению назад, — я сегодня никуда не пойду, мне хорошо дома, я не хочу на улицу».

Я выхожу на балкон и смотрю на школу, на открытый спортзал и снующих там солдат.

Я чувствую себя уставшим и вялым: должен ли я справляться о нём, должен ли я идти туда и высматривать, есть ли он там? И если я его найду, то что тогда?

Я возвращаюсь в комнату и обнаруживаю, что у многих моих книг вырваны листы или они разрисованы каракулями. Явно плоды труда моего брата. Беспокойно я листаю книжки, читаю отдельные строчки, рассматриваю картинки и снова отодвигаю их. Отец ставит передо мной тарелку с мелко нарезанными бутербродами с маслом и очищенными четвертинками яблок. Во мне растёт тревога, медленно поднимающаяся вверх и парализующая меня. Я не хочу больше ничего делать, я никогда больше не захочу на улицу. Я никого не хочу видеть.

Я ставлю тарелку на подоконник: здешняя еда мне не нравится. Она в Амстердаме безвкусная.

После обеда мама снимает пелёнки с верёвок. Я сижу на пороге кухни и смотрю, как она проворно собирает бельё. Она вывешивает другую одежду: мои шорты, трусы, полотенца, носки, связанные Мем. Я холодею, когда понимаю, что произошло: мокрая рубашка с карманом висит на двух прищепках среди других вещей.

Фотография.

Когда моя мама уходит на кухню, я поскорее хватаюсь за карман рубашки. Как я мог про это забыть? Я наталкиваюсь на маленький мятый клочок, но продолжаю дико, недоверчиво ощупывать дальше. Я держу в пальцах лишь слипшееся, разорванные, растрёпанные клочочки бумаги.

«Что ты наделала!»

Мой голос звенит резко и искажённо.

«В этой рубашке была фотография. Разве нельзя было подождать?»

Я чуть не кричу на неё. В моих глазах появляются слёзы. Я бросаюсь в своей комнате на кровать и в отчаянии сжимаю бумажный комок в пальцах.

«Я не знала, что там что-то было».

По звуку её голоса мне слышно, что она тоже плачет. Отец успокаивает её, их голоса исчезают в гостиной. Когда дверь закрывается, то неожиданно наступает мёртвая тишина.

2

«Если ты сегодня не пойдешь играть на улицу, то я тебя просто выставлю за дверь», — говорит моя мать следующим утром, когда ставит передо мной на стол чашку тёплого молока.

«Мне не нужны домоседы, ты слышишь? Все дети играют на улице».

Её голос мягок и я вижу, что она улыбается. Но мне также слышен и озабоченный тон её голоса, и ведёт она себя так, словно продвигается ощупью на незнакомой ей территории.

Я выглядываю в окно, чтобы убедиться, что никто из мальчишек не стоит перед входной дверью, беру себя в руки и спускаюсь по лестнице.

Затем бегу к каналу и, словно делая то, что запрещено и не должно быть обнаружено, иду к белой школе другой дорогой. Мне кажется, что когда все люди смотрят на меня, то читают мои мысли: куда я иду и что собираюсь делать. У школы я прижимаюсь к забору около заброшенной спортплощадки. Тут вовсю господствует дух запустения: повсюду сквозь каменные плиты проросли толстые пучки травы, узкие грядки под окнами безнадзорны и заросли сорняками. Классы пусты, нет растений и рисунков, весь колорит и весёлость пропали. У открытых окон одного из классов, откуда вещает громкий радиоголос на иностранном языке, я останавливаюсь и делаю вид, что вожусь со своими носками, пытаясь при этом незаметно подсмотреть. Класс выглядит как кладовая — я вижу сложенные ящики и мешки, сейчас мой собственный класс — это кухня или столовая, я слышу звон посуды и вижу выстроившиеся на подоконнике кастрюли. В спортзале узкие кровати со скрещенными ножками; рядом с ними стоят ровными рядами рюкзаки, сапоги и каски построены в шеренгу.

Я гляжу на всё это, и теряю самообладание, мне нужно идти дальше, а вместо этого я стою, вцепившись пальцами в проволочный забор. Я слушаю шумы, звучащие на школьном дворе: отдающие металлом шаги, заводящийся двигатель, смех, раздающийся в пустой классной комнате.

У меня создается ощущение, что вся улица за мной смотрит на мою спину, где крупными буквами на одежде написано: этот мальчик занимался любовью с солдатом.

«Вот гад ползучий, вот проныра», — слышу я, как они мысленно говорят это.

Солдат, шагающий по спортплощадке, замечает меня и направляется в мою сторону. Он ищёт что-то в кармане и свистит мне, словно собаке, когда бросает некий пёстрый твёрдый предмет, который падает передо мной на землю. Я выхожу из оцепенения и иду дальше. На нашёй улице я вижу мальчишек; они все вместе сидят на тротуаре — это Аппи, Вим и Тони. Я останавливаюсь рядом, прислоняюсь к стене дома и слушаю, о чём они говорят. Вим поворачивает голову в мою сторону:

«Ха, ты уже тут, надоело подъедаться у фермеров?»

Это звучит не грубо, а скорее насмешливо. Но, тем не менее, я слышу враждебность и отчуждённость. Мальчишки смеются. Нужно ли мне делать вид, что снова всё как обычно: будто бы я никуда и не уезжал и со мной ничего не случалось?

Небольшая группа солдат марширует по улице и мальчики подбегают к ним, прыгают вокруг них, орут, кричат, пытаясь выманить угощение.

Я в шоке от их наглости — они хватают солдат за руки и бегут рядом с ними.

«Hello boy. How are you? Cigaret, cigaret?»[61]

И солдаты в ответ только смеются, не считая это вызывающим и дерзким.

Я стыжусь этого и одновременно ревную. Я бы точно так же мог бежать и легкомысленно общаться с солдатами, улыбаться им и дёргать их за одежду. Но даже с Волтом я так не осмеливался поступать, даже и не мечтал.

Тонни подходит ко мне и небрежным движением достает из кармана небольшую коробочку. На ней картинка бородатого мужика в бескозырке, из-под которой торчат рыжие волосы.

«Закуривай», — говорит он, открывая коробку. Я вижу две белые сигареты, лежащие в её серебристом нутре.

«Давай меняться? Что у тебя есть?»

Когда он понимает, что у меня ничего нет, то на его лице появляется сначала удивление, а затем презрение. Он зовёт других. Я осматриваюсь, чтобы потихоньку улизнуть, я зря трачу время, вместо того, чтобы следить за школой и автомобилями.

Когда мальчики собираются у входной двери дома и плотно склоняют головы друг к дружке, я исчезаю за углом и бегу к другой стороне школы.

Они все сидят там, вся группа солдат: на подножке машины, на мостовой, некоторые на подоконниках, свесив ноги — словно животные на камнях, вылезшие погреться на солнце. Они болтают, чистятся, смеются, один даже с помощью иглы латает свою одежду. Загорелые руки, мощная шея под коротко остриженными волосами, небрежная посадка с широко расставленными ногами одного парня из группы меня настолько запутывает, что я не решаюсь вглядеться в него: фотография, хранящаяся в виде комка в моём шкафу, лицо, которое пропало.

Я чувствую как мои щёки начинают пылать и в глазах появляются слёзы.

На спортплощадку въезжает небольшая открытая машина, в которой сидят три девушки; они демонстративно упёрлись руками в свои талии и периодически прыскают со смеху, демонстрируя свои бюсты и бёдра. У солдата за рулём сильные загорелые руки и иссиня-чёрные глаза, глядящие наполовину скучающе, наполовину весело на других солдат, встающих и подходящих к машине. Они бесцеремонно рассматривают и непонятно называя их девушками по вызову, с пронзительными криками вынимают их из машины. Вскоре девушки, прижавшись друг к дружке и хихикая, заходят в школу, а следом за ними идёт солдат с мускулистыми руками. Его руки в карманах брюк и идёт он на сильных, кривых ногах.