Павел Моренец - Смех под штыком

• Название: Смех под штыком
• Автор: Павел Моренец
• Издательство: Азово-Черноморское краевое книгоиздательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1934

Автобиографический роман, автор которого Павел Михайлович Моренец (Маренец) (1897–1941?) рассказывает об истории ростовского подполья и красно-зеленого движения во время Гражданской войны на Дону и Причерноморье.

---

Илья сомневается:

— Двадцать тысяч, а не слышно. У Махно — несколько тысяч, а перед ним вся белая Украина дрожит. Монету чеканят. Что они — фальшивомонетчики? Не в состоянии отбить денег у белых? Двадцать тысяч, республика, а командиров нет. Орудия, канонерки — у нас этого добра не меньше, да в руки не дается.

Он достал карту, развернул ее и стал водить по ней пальцем:

— Уголок, окраина. Никакого стратегического значения. Я понимаю еще: около узла, под Армавиром, например, — там действуешь по всем направлениям, везде рвешь железные дороги.

— Да ведь вы там можете с’организоваться и переброситься куда угодно, хоть сюда, к шахтам.

— Ну, это не так легко, не всякий пойдет в незнакомую местность. Но я все-таки подумаю. Главное: там есть с кем начинать. Конечно, зеленых там не двадцать тысяч, а несколько сот дезертиров, которые воевать не хотят. Мы отступали под Орел мимо лесов — слухи носились, что под Валуйками, под Старым Осколом, под Брянском тысячи, десятки тысяч зеленых, а ничего, молчат. Так я подумаю и через две недели дам ответ. У нас прекрасные перспективы, жаль бросать.

Договорились, Ольга рассказала новости ростовского подполья: уже трех провокаторов убрали — Сидорчук с ними расправляется, ужасно отчаянный; арестованные в мае, 23 человека, все еще сидят, видно, не знают белые, что с ними делать — ребятишки; Леля — у нее сестренка все пела о «чипленке», который жить хочет, — она убита; ее застрелил через окно часовой. Георгий по тюрьмам шатается.

Уехала Ольга. Если бы она знала, сообщила им, что Новороссийск — главная база белых, да они бы с места в карьер понеслись туда!

Зелень под Новороссийском.

А там буйной зарослью расцветала жизнь, непохожая на жизнь других уголков нищей, голодной России. Океанские пароходы, празднично-пестро разнаряженные, чистые, точно в белоснежных воротничках и манжетах вырастают из веселой лазоревой дали, как мираж, несут по изумрудной глади моря щедрые подарки. Необычные эти подарки. Как в средние века корабли возили дикарям стеклянные бусы и спирт и обменивали их на золото и жемчуг, так теперь пароходы приводили новым дикарям оставшиеся от войны снаряды и танки и обменивали их на золотое зерно, на обязательства будущих благ. А чтобы крепче приручить этих дикарей, привозили и об’едки с барского стола. Но как же обильны были эти об’едки! Все, что нужно человеку! Одежда, белье, шоколад, сахар, сигары. Завален богатствами Новороссийск. Что с ними делать? Как им счет дать? Как уберечь от жаждущих поживиться добром? — они саранчей летят со всего края. — И расплываются богатства… Так легко все достается, так много всего, что люди ожили, помолодели, плавают в облаках мечты… как дикари от спирта, от бус… Мечты необ’ятные, а в зубах — черствый сухарь… Кому что перепадает.

Но за чубатой горой, над красавцем-заводом, гордо вскинувшим в небо стройные трубы, за ступающими все выше и выше террасами, по которым скатывается вниз окаменевшее мясо гор, за Сахарной головкой — уголок чуждой, враждебной этому одурманенному городу жизни. Там, где еще свежа память о погибшей пролетарской четвертой группе, зарождалась новая жизнь.

По ущелью близ ручья в тени деревьев раскинулись сложенные из шпал землянки бойцов пятой группы. Около них кучками лежат в английских френчах зеленые; беседы ведут. Говорят вполголоса, чтобы на цементных заводах за горой не услышали, а гудит ущелье, как улей.

Горчаков, туго затянутый английским ремнем, ходит от кружка к кружку, перешучивается с зелеными, в глазах — искорки, лицо залито румянцем. Подходит — и приподнимаются зеленые: кто на локоть, кто присядет, подвернув под себя ногу, кто, сидя, притулится спиной к дереву. Начнут закручивать папироски.

— Скоро в налет пойдем? Сидеть осточертело.

— На хребет вылезешь, глянешь на город — дух захватывает: добра всякого завались, бери — не хочу, а мы опять чего-то закисли.

— Ничего, потерпите немного, — улыбается Горчаков, — дело заворачивается большое. Пятнадцать красных офицеров едут. Подпольников из Ростова да прямо из Советской России нагоняют к нам. Соберем зеленых да рабочих в городе, накачаем — и двинемся на Новороссийск.

— Ну, а ждать-то чего. Пока развернется работа, мы бы вдоволь нагулялись. В город вход свободный. Заходи, нагружайся военным добром — и в горы. А то, еще лучше, нагрузил грузовики — и гони по Неберджаевскому шоссе. В горы заехал — и сваливай.

— Сила большая, а хлеба не можом достать.

— Нельзя же, ребята: обнаружим себя — и прогонят нас.

— А мы погуляем — и опять сюда в гости. Горы-то наши. Так было хорошо разгулялись. Веди, Горчаков, на Кубань!

— Я теперь шишка маленькая. Мое дело — исполняй, что комитет прикажет. Вольницу-то свою забудьте, пора и к порядку привыкать.

И разговор добродушно-ленивый перекатывается от кучки к кучке. Но тут начинает брюзжать бледный, старообразный:

— Мало нас, дураков, учили. Полгода сидели под Новороссийском — обросли шпиками, как собака — репьями. Тоже все слюну спускали, глядя на Новороссийск. Досиделись, что чуть на котлеты нас не перегнали. Теперь снова здорово. Чего высидим? Долго ли притти облаве? Нагрянут — и ноги из зада нам повыдергивают. Мешавень какую-то вбили в голову про восстание. Пока ты по-секрету подговоришь тысячу рабочих, будь спокоен, вся контрразведка будет знать твои секреты. Попробуй-ка тогда выступить. Ну, а выступишь? Что сделает тысячная орда рабочих, которые не знают, с какого конца дуть в винтовку? Нет, ты вызови их сюда, проверь каждого, научи стрелять, поводи их в налеты, чтобы к смерти привыкли. А потом обмозговал задачу, всем раз’яснил — тогда и нападай на город… Четвертая группа досиделась тут, что погибла. А мы добром в петлю лезем.

— Да будет тебе, — досадливо махнул на него рукой зеленый. — Вечно настроение ребятам портишь. Как сорвешь рабочих с заводов, когда у них семьи на руках? Восстание, брат, сила. В отряды никогда столько сил не втянешь, как в восстание. И дух совсем другой.

А Горчаков тем временем прошел в штабную землянку, вместительную, как халупа. У грубо сколоченного, вбитого в землю столика сидел на скамейке Семенов, которого Илья выделил для связи с ростовской организацией. Он предпочел совсем оторваться от группы Ильи. Сосредоточенный, с каменным лицом читал записи в своей книжке. Увидев входящего Горчакова, поднялся и весело бросил:

— Завтра ухожу в Новороссийск. У вас подготовка сделана, теперь надо развернуть работу в городе. Нечего тянуть, нужно бить по-шахтерски.

— Это про какую ты сделанную у нас работу? — недовольно выговорил Горчаков, растягиваясь на шпалах, крытых листвой.

— Про какую? — и Семенов начал ходить из угла в угол халупы, наклонившись и заложив руки в карманы. — Разве ты не знаешь? Помощника тебе дали? Дали. Сидорчук, террорист, который убрал трех предателей. Начальником штаба — чиновник военного времени. Создали политотдел, трибунал, оборудовали типографию, выпускаем воззвания. Дело это или нет? — и остановился, каменно улыбаясь.

— Это нам не ново. Мы полгода так женились под Абрау. Тарасов по два раза на день в строю нас гонял. А толку? Просидели полгода, как на даче, и чуть-чуть в мешке не остались. А вот я после того месяц погулял — это я понимаю. Слава разнеслась о нас по всему Черноморью, будто мы все полгода воевали. Не даром же белые делегации к нам в Адербиевку высылали. Видят — не справиться им с нами, так соловьем запели.

— Подумаешь, запугал группой в 300 человек. У тебя нет размаха. Ну, брал гарнизонишки по 50–100 человек. А на их место других сажали. Ты пришел — и ушел, а они остаются хозяевами. А мы сделаем крепко. Уж как ударим, так почувствуют.

— Так вы что же, полгода кулак насмаливать для удара будете? Ты говоришь — без толку я гулял?.. Так вот послушай: налетели мы на Кабардинку. Выгрузили. Гарнизон обезоружили, раздели. Это на берегу моря. А через три дня мы уже напали на Сипсин… Где? У чорта за пазухой, на Кубани, за железной дорогой, это верст за 60, а по горам — прикинь еще верст 20–30. Там, правда, неудачно вышло: у белых сил втрое было. Зато мы их потрепали. Потом — на Сукко за 70 верст, потом — на Абрау. Потом — снова на Кубань, на станцию Абинскую. Как это тебе кажется? И по пути везде снимаем гарнизоны, посты. Мы гуляем в свое удовольствие, а гарнизоны за сто верст вокруг дрожат. Нас одна группа в 300 человек работает, а белые держат гарнизоны на всех станциях. В городе — войск набили. Теперь ты скажи мне: дело это или нет?

— Да ты что, не признаешь массовой политической работы? Зеленых-то в горах мало? Надо их организовать, подбодрить, поднять на действие?

— А что я, каждому в пояс кланяться буду? Хочет — пусть пристает к нам. Не хочет — нам завали не надо.

— Ну-у, это знаешь… Ни подполья тебе не надо, ни организации зеленых. Кругозор у тебя, брат, узок…