Павел Моренец - Смех под штыком

• Название: Смех под штыком
• Автор: Павел Моренец
• Издательство: Азово-Черноморское краевое книгоиздательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1934

Автобиографический роман, автор которого Павел Михайлович Моренец (Маренец) (1897–1941?) рассказывает об истории ростовского подполья и красно-зеленого движения во время Гражданской войны на Дону и Причерноморье.

---

Вечерами в поселке — облавы, стрельба. Прячутся в страхе жители, ждут первых лучей солнца, когда растают ужасы, стрельба прекратится и город станет спокойным, добродушным.

Каждое утро выходит Илья во двор умываться и поражается: конец октября, а тепло, как весной. Но осень чувствуется в горах: то быстро несутся вдоль цепи гор на запад растрепанные седые облака, цепляясь за хребты, будто их гонит сердитый властитель; или этот, мохнатый, начнет забавляться: прячется за хребтами гор и оттуда игриво перекатывает гигантские валы то здесь, то там, то вдали, а они, увидев море, срываются с гор и плывут к нему, уносятся в неведомый край.

Иной раз выйдет — росистое утро, влажная земля — дождь прошел, — а тепло, грязи нет, ласково светит солнце, окна в застекленный коридор настеж открыты.

Сидорчук вскоре ушел в горы, взвалив на плечи тяжелый железнодорожный лом, видно, повлияли на него разговоры с Ильей. Получил Илья старый английский солдатский костюм и на время — шинель, такую большую, что даже он в ней болтался, как монах в рясе. Карманы бездонные — это хорошо. Пойдет на базар, закупит полбазара — хлеба, колбасы малороссийской, рыбы жареной, яблок, пока дойдет до квартиры — половину скушает. Все запасы накопляет.

Ходит на Румянцевскую к Пирогову. В соседней половине дома живет Нюся, черниговская еврейка, там же и Семенов. Захаживает Новацкий, бывший гимназист, он — секретарь; молодей, красивый; лоб открытый, большой, нос высокий с горбинкой. Каждый из подпольников иногда ночует там, но их много, Донком нагнал человек пятнадцать, — и получается толчея. Спят в повалку, а Нюся, как почетный и будто коренной житель, — на кровати. Пока уснут, до полуночи смех да шутки. Каждый найдет анекдот из жизни, у каждого жизнь богатая.

Утром поднимутся, кто-нибудь на базар сбегает, Нюся нажарит сковородищу, подзакусят — и разбредутся. У каждого — своя отрасль работы, свой участок: Федько, в желтой тужурке, с бородкой, — по военной части; Новацкий — по городу, и мелким предприятиям — на пекарне, водопроводе, электро-станции, радио-станции, среди железнодорожников; Семенов — на Ревельском и цементных заводах, другие помогают, а Нюся — вообще. Илья занялся писаниной.

План Ильи. Кризис.

Приехали из Ростова Шмидт и Роберт в форме офицеров. Теперь почти все подпольники приладились, ходят в военном. Оставили в Ростове всё новых. Анна и Елена уехали в Советскую Россию: они совсем измотались.

Шмидт заглянул к Илье, когда тот сидел в коридоре у открытого окна и писал воззвания. Тот отложил бумагу и начал обрабатывать Шмидта. Пашет того же мнения, что и Илья. Семенов сторонится, скрывает, словно стыдится, что его послали из Советской России в подчинение Ильи. Он занимал в Красной армии одно время высокое положение, был комиссаром города Курска, и теперь он — глава организации. А Илья что теперь? Рядовой работник.

Илья все-таки рассчитывает, что Семенов его поддержит — он ведь и ехал для боевой работы — нужно уломать закоренелого заседателя, Шмидта.

— Здесь условия для работы прекрасные, — начал Илья, — не то, что в Ростове, где бегали от шпиков, вывалив языки. Здесь около — горы, готовый отряд. Какая наша задача: бить врага и просвещать обманутых. Эту работу нужно вести из гор. Там должен быть наш центр. Там можно развернуть сильную организацию, накопить запасы бумаги, наладить настоящую типографию. Там работать спокойно, не будет провалов, трудней затесаться провокаторам. А в городе оставить пустое место. С городом лишь поддерживать связь, здесь пусть работают те, которые живут легально. Им передавать воззвания, поручения; они могут вести кое-какую работу. И больше здесь ничего не нужно, Зачем огород городить? Кто хочет бороться, пусть идет в горы, они под боком.

Шмидт, небольшой, широколицый, белый, утвердительно кивает головой и улыбается. Илья рад и продолжает оживленней:

— Зачем сидит группа под городом? Что высиживает? Ждет приказаний отсюда? — Это нелепость. Управлять такой небольшой группой нужно оттуда, с гор. Это же не армия, которой указал путь — и успокоился. И это, не забудь, тыл противника. Сейчас, через час ей нужно будет напасть, отбиваться или перейти, а она будет запрашивать комитет в городе, по целым дням ждать распоряжений. Ей нужно развязать инициативу. Она должна действовать. У нее и сейчас очень удобное положение: вокруг нее полукольцом идет железная дорога, этот главнейший нерв, связывающий базу белых с фронтом. Плюньте вы на Новороссийск, ничего вы с тремя сотнями ему не сделаете, когда здесь тысяч десять войск. Это ж ребячество тормошить город одной группой. А дорога, по которой направляются на фронт один за другим составы поездов с оружием, обмундированием, она не охраняется, тянется среди гор. Одного человека послал с ломом и он остановит все движение. Сегодня утром здесь развинтил рельсы; поезд под откос, перебуровил полотно; вечером — в другом месте; завтра — в третьем. Один человек! А у вас триста. Да вы все запасы белых перетащите в горы, всю дорогу перекорежите, как донцы нам покорежили под Котельниково-Царицыном. Прогонят нас отсюда белые — пошли дальше, на Кубань. Там и железная дорога у гор, и жратвы много. А здесь в городе что? Досидимся, пока нас нащупают и переловят, как кур. Конспирации же нет у нас, на явочной квартире — базар.

Шмидт не возражает. Он целиком согласен. Илья рад, счастливо улыбается: «Наконец-то, боевая работа начнется!»

Шмидт распрощался и ушел, а Илью что-то знобить стало, вечером он почувствовал себя усталым, а ночью уже понял, что тяжело заболел. К врачу обращаться не хотели: он удивится, что солдат лежит на частной квартире, распорядится, чтобы отправили его в лазарет, а это совершенно невозможно: начнет Илья бредить, и погубит себя и других.

Лечили сами, не зная болезни. Налегали на потогонные. Хозяйка дала ему чистое белье, ухаживала за ним. Приходила Нюся, жена Пирогова, Маруся — маленькая, черненькая, простенькая. Захаживал навестить Пашет, делился новостями. Он собирается уходить в горы: нечего здесь околачиваться, Борька там с первого дня приезда. Илья им завидует. Ох, как он хочет в горы! Там бы он быстро поправился.

На пятый день болезни его, вечером пришел Пашет и сообщил, что идет на собрание; будут выборы комитета. Илья заволновался: «Опять с комитетами, мало их учили, мало погибло!» Просит Пашета отстаивать свои взгляды, перетянуть Семенова, указать Шмидту, что он же соглашался с Ильей. Тот обещает: «Ничего, не волнуйся, сделаем». Ушел. А Ильи задыхался от жара, сжигавшего его.

Он собирается на воздух: там он отдышится, там пройдет жар; чем ближе к природе, тем лучше, по его не пускают. Он капризничает, брюзжит, что он совсем не нуждается ни в помощи, ни в уходе, что он сам скорей выздоровеет, а от него все не отходят. Он уже и на хитрости пускался, и примеры им приводил, что он никогда не болел, потому что не лечился. Но они — здоровые, они завладели им и распоряжаются по-своему. Он волнуется — и жар повышается. Сам измучился — и их измучил. Какой же он упрямый, капризный!

Ночью пришел Пашет. Угрюмый, раздраженный. Илья понял, что случилось то, что их всех погубит.

— Что решили?

— Все остается по-старому, а тебя и в комитет не выбрали.

Вскочил Илья, комната качается в глазах, сам шатается, худой, длинный, в белье, ищет одежду:

— Куда задевали одежду?.. Зачем спрятали?.. Что я вам мальчик? Своей воли, своей головы не имею?.. Дайте мне одежду!.. — Шарит по углам, под кроватью, в комнате хозяев — не находит, а самого качает, ноги подламываются. Его обступили, удерживают. Тут и Пашет, и Маруся, и хозяйка — все против него.

— Куда ты пойдешь? Ночь на дворе, успокойся, — все в один голос.

— Пойду… пока не разошлись, я докажу… — а сам задыхается, борется с ними. — Да пустите же! — Напряг силу воли, выпрямился: — Я же здоров, я уже выздоровел! Я знаю, что погибнут товарищи, я должен предупредить!

— Никуда ты не пойдешь. Будто поправить нельзя. Завтра утром и сходишь, — проговорил Пашет.

Но Илья нашел брюки, нашел рубаху, скомкал в руках на груди, хочет одеваться, а ему мешают. Видит — не справиться ему; в бессилии свалился на холодный пол — и уснул…

А около него возились женщины и перекладывали его, большого, безжизненного, на постель, здесь же, на полу. Тревожно перешептывались: «Принеси подушку… Накрой одеялом. Весь горит… Это у него кризис, наверно»…

Смерть матери.

В эту же ночь отходила его мать, поседевшая, замученная Рыжиком в мрачных застенках тюрьмы. Она уже стала полупомешанном, у нее отнялся язык; только слабо, невнятно лепетала да временами схватывалась, пытаясь защититься от кого-то страшного. Умирала у себя, дома… Около нее, глотая слезы, беспомощно топтались дочери-подростки.

Ее освободили за неделю до смерти, чтобы проклятие за невинную жертву не обрушилось на головы узаконенных убийц, чтобы все сошло тихо и гладко: умерла, потому что время пришло.