Фаина Оржеховская - Воображаемые встречи

• Название: Воображаемые встречи
• Автор: Фаина Оржеховская
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Музыка, музыканты
• Год: 1964

Шуман, Шопен, Лист, Вагнер… Об этих великих западных композиторах — романтиках XIX столетия и их окружении рассказывают повести, составляющие эту книгу. Современники, почти ровесники, все четверо испытали на себе влияние революции 1830–1848 годов. Это во многом определило их творческий путь, прогрессивное содержание и разнообразные формы их музыки.

Каждая из повестей написана в своем, особом ключе. Повесть о Шумане — в виде записок современника и друга Шумана, ученика того же профессора Вика, у которого учился и Шуман; «Воображаемые встречи» (повесть о Шопене) — состоит почти сплошь из воображаемых диалогов между писателем — нашим современником, задумавшим написать книгу о Шопене, и друзьями юности великого польского композитора; повесть о Листе («Наедине с собой») — в виде своеобразной исповеди композитора, адресованной молодому поколению.

Заключающая книгу повесть «Мейстерзингер» (о Вагнере), написанная от третьего лица, богата вставными новеллами, что также придает ей своеобразный характер.

Хотя повести, составляющие книгу, и не связаны сюжетом, но их герои переходят из повести в повесть, поскольку в жизни они были тесно связаны общностью творческих интересов.

Название книги «Воображаемые встречи» не случайно. Для писателя изучение его героев — всегда встреча с ними как с живыми людьми. В этой книге автор «встречается» с музыкантами прошлого века и как бы переносится в то время. И не только автор. Эти «встречи» предназначены главным образом для читателя.

---

В сущности, никто не выдавал ее насильно. Отец спросил, нравится ли ей Ганс Бюлов. Так как она привыкла к Гансу, ученику ее отца, то ответила:

— Да, он очень мил.

— Что бы ты сказала, — спросил тогда Лист, — если бы этот мальчик…

Козима покраснела, как вообще краснеют девушки в таких случаях, и, в свою очередь, спросила:

— А зачем тебе так хочется сбыть меня с рук?

— Мне этого совсем не хочется. Но я желаю тебе счастья. И я хочу, чтобы еще при моей жизни…

— Но ведь ты еще молодой. И будешь жить долго.

Потом она сказала с притворной печалью:

— Да! Я ведь некрасива. Не то что Бландина.

— Ты отлично знаешь, что твоя «некрасивость» не мешает тебе нравиться многим людям. Поклонники Бландины не раз предпочитали тебя. Так что…

И она согласилась, неизвестно почему. И была, в сущности, довольна. И только через два месяца на свадьбе Бландины, уловив в лице сестры какое-то восторженно-растерянное выражение — совершенно такое же, как у Эмиля Оливье, жениха Бландины, — подумала:

«Так вот как оно бывает! Впрочем, мы с ней такие разные!»

А у Ганса был такой же солидно-благодушный вид, как и всегда. И Козима представляла себе его приблизительный разговор с Листом, который мог состояться за два месяца до того.

— Ты что-то грустен, мой мальчик. Я замечаю это в последнее время. Может быть, Козима тебя обижает?

— О, что вы!

— Она ведь умеет обижать, не правда ли?

Ганс молчит.

— Скажи по совести: как ты к ней относишься?

Ганс краснеет:

— Ведь вы знаете…

— По правде говоря, нет. Но если ты предложишь ей руку, я думаю, она не будет против.

— Вы были всегда так добры ко мне…

— Видишь ли, она незаурядный человек, но мятущийся, трудный. И мне кажется, что ты со своим спокойствием и уравновешенностью как раз к ней подходишь.

Ганс опускает глаза и повторяет:

— Вы были всегда так добры ко мне.

Какая двойственная фраза! Что она означает? «Вы были всегда так добры ко мне и теперь даруете мне счастье, благодарю». Или: «Вы, право, „слишком балуете меня, будьте же добры и впредь: не накидывайте мне петлю на шею!“»

Но отец истолковывает слова Бюлова лишь в одном смысле. И все решено.

И вот уже два года прошло.

— Тебе холодно? — спросил Бюлов.

— Нет. Или… да.

— Тогда вернемся в гостиницу.

— Нет, все-таки Вагнер ужасен. Пользоваться чужим гостеприимством и вообще чужими услугами…

— Ты сегодня говоришь не то, что думаешь.

— Говорят, он мелочный, злой, завистливый. И страшно неблагодарный.

— Это говорит твоя мачеха, княгиня Витгенштейн.

— Сама знаю, как ее зовут. Незачем называть еще и титул.

— Она просто завидует Вагнеру. Ей кажется, что его слава затмевает славу Листа. И ей ли судить о таких людях?

— Пожалуй, мне действительно холодно.

— Так вернемся… И что можем мы, маленькие люди, знать о гениях?

— Почему ты говоришь: «мы»? Ты считаешь себя маленьким человеком?

— Все, знаешь ли, относительно.

— Не смей называть себя так! Ты выдающийся музыкант! Я не хочу быть женой маленького человека!

— Я — исполнитель. По сравнению с такими величинами, как Лист или Вагнер…

— Как же ты посмел жениться на мне?

— Козима, что с тобой сегодня?

— Я знаю, — запальчиво продолжала она, — ты скажешь: «Ну, а ты сама? Ты даже по сравнению со мной, „маленьким человеком“, ничтожество! Никаких талантов! И даже красоты нет. Обыкновенная дурнушка, навязанная мне твоим отцом. Бландину небось не предложил мне!»

— Козима!..

— А разве она не нравилась тебе раньше?

— Ты знаешь, что она была равнодушна ко мне.

— А ты к ней?

— Право, с тобой невозможно разговаривать!

Козима заплакала, но скоро взяла себя в руки.

— Я что-то нервничаю сегодня.

— Тебе холодно.

— Мне всегда холодно.

— Мне жаль, что я тебя расстроил.

— Вовсе нет. Видишь ли, Вагнер порядочный выдумщик. И эту Матильду он придумал. Никого не было, кроме этой глупой Минны.

— Нет, Матильду он не придумал.

Козима встала:

— В самом деле, пора вернуться. Я проголодалась. А ты?

— Нет, — ответил он грустно.

Но поднялся, укутал плечи Козимы спадающей мантильей и последовал за ней, прислушиваясь к песне гондольера, доносящейся издалека.

2

В то время как Козима думала о художнике, который сумеет описать нелюбовь, Вагнер доигрывал последние аккорды «Тристана». После ухода молодых гостей он с нетерпением взялся за партитуру.

Перед ним расстилалась широкая спокойная лагуна, уже потемневшая. Только фонарики гондол блестели и двигались в разные стороны. Огонек свечи колебался, ноты на столе были слабо освещены. Но Вагнера это не останавливало. Он писал бы и в темноте.

Вдохновение приближалось, и он уже забывал и не помнил, что было недавно, как прошел этот день. Он провел его где-то в Бретани, в угрюмом замке, где верный оруженосец, еще не старый человек, приютил младенца. Сироту назвали Тристаном[153] потому что он был рожден в печали: его мать умерла, едва дав жизнь сыну, а отец не вынес разлуки с любимой, убил себя. Так две сестры — Любовь и Смерть, обе рядом, — стояли у колыбели Тристана, запомнили его и удалились, чтобы через двадцать лет явиться к нему снова.

Ласковый венецианский день был хорош, но Вагнер не замечал синевы неба. Северная буря была ему роднее, чем свет Венеции, и добрый воспитатель Тристана ближе, чем любой друг. И, когда появился этот приятный Ганс Бюлов с его ершистой злюкой-женой, Вагнер принял их приветливо, но говорил не с ними, а со своими образами. Так безумный свободно обращается к своей галлюцинации в присутствии посторонних. Но безумные очень хитры: никто не догадывается о присутствии невидимого собеседника. Бюлов и носатая дочка Листа были уверены, что хозяин в восторге от их общества, а он в это время обучал Тристана философии, читал ему стихи, а потом садился за рояль и играл, когда становилось невмоготу и слова изменяли ему.

За время разговора с посторонними людьми прошло не три часа, а целых двадцать лет, в течение которых юный Тристан успел обучиться всем наукам, приличным его возрасту и происхождению, и даже попасть в Корнуэльс во дворец к королю Марку, брату его матери, счастливой и несчастной Бланшефор. Король Марк был бездетным, а Тристан обладал способностью привлекать к себе сердца добрых людей.

— А злых?.. — внезапно спросила Козима.

Вагнер провел рукой по лбу, как бы очнувшись.

— Злым он внушал ненависть… Но придворные завистники понимали одно: раз король так привязан к своему племяннику, то сделает его своим единственным наследником. И этому надо помешать.

— Почему вы решили перенести действие из средневековья в языческие времена? — Это спросил Бюлов.

— В древности люди были сильнее, крепче духом. И более цельными.

…В Бретани море дышало свежестью, а в Корнуэльсе Вагнеру было душно из-за ненависти придворных. Для того чтобы лишить Тристана наследства, они решили найти для короля жену. У короля будут дети, а родной сын всегда ближе приемного. Вот и не достанется молодчику богатство.

Тристан знал об этих намерениях. Из гордости, из презрения к завистникам, из пренебрежения к этому будущему наследству он и сам стал уговаривать короля вступить в брак.

— Сын мой, — сказал король Марк, — мои годы прошли. И разве нужна мне другая любовь, кроме привязанности к тебе? И где та женщина, которую я мог бы любить, как тебя?

— В Исландии, — отвечал Тристан, — живет Изольда Белокурая, волшебница и дочь короля. Я берусь добыть ее тебе в жены.

— Ну, если так, — мог бы ответить король, — я готов согласиться, чтобы угодить тебе.

Тристан со своей дружиной отправился в Исландию. Он бывал в этой стране, воевал и на поединке убил витязя Морольда, с которым дочь короля была помолвлена. И, как полагается, после битвы он послал Изольде голову ее жениха.

В этом поединке Тристан был смертельно ранен, и только Изольда, искусная во врачевании, могла вернуть ему жизнь. Ее мать знала таинственные свойства трав и научила Изольду распознавать их. Был у нее и любовный напиток… на тот случай, если придет время выдать дочь замуж.

— Стало быть, Изольда и этот Морольд уже выпили любовный напиток? — Это спросила Козима.

— Нет.

— Почему?

— Потому что… — Вагнер запнулся, — Изольда разузнала об этом и велела своей служанке спрятать зелье.

— Понимаю, — сказала Козима.

Что же оставалось делать обреченному на смерть Тристану?

Одинокий, нищенски одетый, приплыл он в рыбачьей лодке к дочери короля и назвался вымышленным именем «Тантрис».

— Ему так дорога была жизнь? — спросила Козима.

— Тогда… да.

— Не находите ли вы, что это немного некрасиво?

— Такой поступок был вполне в духе времени, — пояснил Бюлов. — Это ведь не наши современные гуманисты.