Михаил Лопатто - Сердце ночи

• Название: Сердце ночи
• Автор: Михаил Лопатто
• Издательство: «Мнемозина»
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015

В 1910-е годы Михаил Лопатто (1892–1981) принадлежал к славной плеяде участников Пушкинского семинария профессора С. А. Венгерова, являлся одним из основателей бурлескного кружка «Омфалитический Олимп». Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета в 1917 году.

В 1920 году, покинув Россию, обосновался в Италии, ведя уединенный образ жизни.

В настоящее издание вошли все три поэтических сборника М. Лопатто: «Избыток» (П г., 1916), «Круглый стол» (Пг. — Одесса, 1919), «Стихи» (Париж, 1959), а также переводы из Анри де Ренье и коллективный пародийный сборник «Омфалитический Олимп. Забытые поэты».

---

<1916>

«Закрыты радостные двери…»

Закрыты радостные двери,
Твой друг уснул и скован сном.
По синим сеточкам артерий
Горячим рвется кровь ключом.

Приложишь руку — сердце бьется,
Утолено, возрождено.
Оно живет, оно проснется,
И будет солнечно оно!

Все так легко и неизбежно,
Играть, печалиться, сиять.
Нет, никогда еще так нежно
Твоих волос не пахла прядь.

<1916>

Третий

Я не нарушу словом четким
Тобой непризнанную связь,
И ты, насмешливо косясь,
Вновь назовешь простым и кротким.
Я верю тени и примете,
Полету птиц и снам твоим.
Бывает, мы легко молчим,
И вот проходит кто-то третий.
Он тихий, еле уловимый;
Еще неясно воплощен,
Недоумело смотрит он
И крадется, робея, мимо, —
И тайно я преображен:
Не пестрых будней наслажденьем,
Не буйным золотом вина,
Но просветленным отреченьем
Моя душа обновлена.

<1917>

Андрогин

М. Кузмину

Тема

Мгновенный блеск, игра, измена
Легки, как райские ворота.
И зори и морская пена —
Земное все — лишь вздох Эрота.

Глосса

Женоподобный, томный демон
Отдал моим лобзаньям пальцы,
А сам недостижим и нем он,
Чужой под черной полумаской.
Курильщики, чтецы, скитальцы!
Не сини ли, как реки, вены?
Не жарче ль солнца жалит ласка,
И радостно дрожат колена?
Все в сфере призрачной и вязкой
Мгновенный блеск, игра, измена.

Зарей ли встану, мир чудесен,
И облак розов, как обитель
Снов паутинных, легких песен,
И матов пурпур винограда.
Ты праздный дремлешь, Соблазнитель,
У пестрых радуг водомета.
В руках потухшая лампада,
Румяна, жемчуг, позолота,
И лепет капель и отрада
Легки, как райские ворота.

Прольется ль дождь отвесной сеткой,
Врываясь в окна влажной пылью,
Ты с комнатой сроднясь как с клеткой,
Поешь певуньей беспечальной.
Тогда пытливому бессилью
Смутить ли сердце страхом тлена?
Все стало ясностью кристальной
В тебе, лукавая сирена!
И рощи горький дух миндальный,
И зори, и морская пена.

Но мне пленительней со зноем
Холмы предчувствий, свежесть ложа,
Когда ты вдруг слетаешь роем
Коротких кудрей к изголовью,
Меня лаская и тревожа.
Благословенны капли пота
На теле, жаркой полном кровью!
Блаженней солнца, гуще сота
Ты, сердце, пьяное любовью:
Земное все — лишь вздох Эрота.

<1916>

ТАЙНЫЙ ГОСТЬ

1. «В тот год, без Вас, я жил на чердаке…»

В тот год, без Вас, я жил на чердаке,
Писал канцоны, хаживал к обедне
И растравлял мучительные бредни,
Чтоб жить отшельником в глухой тоске.
Безвольный, зябкий, уходил в диван —
Продавленный, он все же был чудесен,
И возбуждала на обоях тусклых плесень
Полувидений зыбкий караван.
И белой ночью хриплые куранты
«Коль славен» повторяли каждый раз,
А я писал без свечки все о Вас,
Иль раскрывал потрепанного Данте,
И сладок был мне облик жизни новой,
Иль шел к Неве, пустынной и гранитной,
Когда дворцы, свою утратив тень,
Серели массою лепной и слитной
Над ширью вод, бесцветной и суровой.
Я знал тебя, ревнивая мигрень,
Ты спутница холодных лихорадок,
Но полным был мой самый трудный день,
И мир благословен и трижды сладок.

Порой, скитаясь, я читал афиши.
Карсавина, балы и чтений ряд, —
Солдаты шли с оркестром на парад,
И мчались рысаки быстрей и лише
Автомобилей черных. Вот летит
И сыплет комья льда из-под копыт;
Прелестница склоняет профиль свой,
И сладок ей и теплый снег, и слякоть,
И воздух талый, влажный и такой,
Что хочешь и смеяться и заплакать.

Я радовался пышности витрин,
И женщинам, и теплым ливня струям.
Я верил пьяным, острым поцелуям,
Которые волшебно пел Кузмин,
Но все вставало смутным и далеким.
И боль и нежность — было все иным.
Я с демоном сдружился грустнооким
И вел беседы сладостные с ним.
Добро и зло и время и пространство,
Софокл и Эпикур и ты, Сократ,
В чьем жале — гибельней цикуты яд,
Эллады прелесть, галльское жеманство,
Все наших было темою бесед.
Уж ложечкой звенел, спеша, сосед,
Пил громко чай и уходил на службу,
А мы рассматривали по Платону дружбу,
Опустошая общий наш кисет.
В дыму табачном смутно Гость мой плавал,
Горящий взор и нежных щек овал
Порой смущенье жуткое внушал,
И я готов был вскрикнуть: кто ты, дьявол?
Но с грустью он, кивнув мне, исчезал.
Я шел к обедне, плакал в тихом блеске
Угодных Лику тоненьких свечей, —
Но тот же скорбный взор встречал на фреске,
Не Иоаннов, нет, но знал я, чей, —
И наступало вдруг успокоенье.

Я шел по Летнему, покинув храм,
Когда возникло вдруг во мне решенье —
И сел на пароход на Валаам.
Взволнованно машины сердце билось,
Паломники в дырявых армяках,
Две дамы в трауре, судья, монах,
Трясин береговых и мхов унылость
И ветер свежий с Ладожского дул,
И густо плыли облака крутые.
Под говор я на палубе заснул
О паспорте, о пашне, о России.
Все обреченным стало; тускло тени
Рождали запах розы. Трудный вздох
Тоской меня наполнил, и заглох
Последний отблеск трепетных томлений.
Я знал, со мною милый кто-то рядом,
Но тяжких век не в силах был поднять
И встретиться с его горящим взглядом.
И вот вся теплая его кровать,
Слеза застлала взор, по телу дрожь…
В последний раз коротким поцелуем
Мы обменялись. Он подал мне нож,
Но я мучительно и сладостно волнуем,
Нож выронил — и вновь лобзанья, слезы.
Под дальний зов мечтательной свирели
Всходили мы по темным ступеням, —
Проходы, повороты, тесный храм,
Дыханьем полный ладана и розы.
Сияли свечи, ризы шелестели,
И радостно склонили мы колена.

Но дико заревела вдруг сирена,
Очнулся я на палубе. Рацею
Еще не кончил бритый адвокат
О том, что водка для народа яд,
Назвав Россию как бы вскользь своею,
И чисел тут привел почтенный ряд.

2. «Последние подняли судно волны…»

Последние подняли судно волны,
Машина стала, чинно мы сошли.
Серели ветхие строения вдали
Над чащей мелкорослой и безмолвной.
Все были молчаливы и покорны,
Был вверен чуждой воле каждый час.
Со звоном, я поднялся без усилья.
Послушники толпой проходят черной,
Везде кресты, скуфейки, грубых ряс
Подолы развеваются как крылья.
Окурен ладаном иконостас,
И сладко так стоять с надеждой робкой
В оцепененье, в чутком забытьи.
А вышел я — березы, воробьи,
Столы простые с нищею похлебкой.
Прибрежные отлогие холмы
Я посетил под лепеты прибоя.
И в легкой лодке он причалил стоя.
Сошлись так просто и спокойно мы.
Он был меня нежнее и моложе.
Как часто, позже, — он, бывало, спит,
Кровавый сжав в руке александрит, —
К нему склонялся тайно я на ложе.
Такому лику чужды страх и стыд!
Такие кудри и румяный рот
И щек овал бывают у кокоток!
Но карий взор и прям и дивно кроток,
И сладостно меня к нему влечет.
Какие дни настали и недели!
Он пел, а я садился за рояль,
И, как наполненный вином хрусталь,
Весельем песни чувственным звенели.
Мы посещали вместе рестораны,
Где вся богема до утра толклась,
Где знали все его, и полупьяный
Он часто мне рассказывал про Вас.
Вы кажетесь мне старой в двадцать два,
Хотя пленительно и гибко тело,
От Вас незримо прелесть отлетела,
В объятьях Вы вздыхаете едва, —
И необычным я горю огнем.
Он выпил Вашу легкость, Вашу радость,
Но тайная мне в Вас открылась сладость,
Слова, движенья — все твердит о нем!
Мы миновали остров Голодай,
На веслах я, он с песней на руле.
Прозрачный с небом слился моря край,
Без рябины, в немом и мертвом штиле.
Все спало на военном корабле;
Неслись на Стрелку лишь автомобили,
И вкрадчив был ночной бестенный май.
Он смолк, и я в безбрежности эфира,
Спиной к нему, высматривал Кронштадт.
Уж к северу продвинулся закат,
И стало вдруг невесело и сыро.
Я вспомнил годы книг и отреченья, —
Так редко посещал теперь я храм.
Поднялась глухо скорбь к моим устам,
Запретные узнавшим наслажденья.
Вдруг слабый плеск, и словно оборвалось
Во мне родное что-то: он исчез!
На финском берегу купался лес,
В воде эфирной таял неба край.
«Прощай» я крикнул. Тихо отозвалось
Мне эхом жалостным: прощай, прощай!

КОСМЕТИКА КОСМОСА