Владимир Детков - Свет мой светлый

• Название: Свет мой светлый
• Автор: Владимир Детков
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Тема родного Курского края проходит через всю книгу Владимира Деткова. В миниатюрах автор стремится запечатлеть многокрасочные, многоголосые мгновения жизни, выразить ощущение прекрасного, передать красоту русской природы. Здесь и раздумья о времени и людских судьбах.

Светлый взгляд на мир, вера в силу добра присущи также рассказам и повести о наших современниках, в которых писатель ценит верность, бескорыстие, трудолюбие.

---

«Коричневый баул увесисто скользнул по полке. Значит, не в командировку. Отдыхать».

«Снял темно-серое пальто. Легкое, демисезонное. С поправкой на южный берег надето…»

«Пальто повесил не на крайнюю вешалку, а ближе к стене… Основательно располагается… До конечной, значит…»

Ничего утешительного для себя не высмотрел Климов в поведении спутника. Сейчас он подсядет к столу — и, хочешь не хочешь, придется обмениваться любезностями дорожного знакомства и всю остальную часть пути держать себя в напряжении приличия: не затянуть молчание. В общем, прости-прощай, уединение. От него ведь не сбежишь, как от Семена Семеныча. Он к тебе до утра по всем законам прописан. Как и ты к нему, кстати. Еще неизвестно, что он о тебе, бирюке, думает. Ему бы спутницу в компанию, а не тебя, хрыча старого. Должно, и тридцати еще нет. Только вот скобки морщин на худых щеках прибавляют годы. Весельчак небось, с детства много смеялся вместо того чтобы молока больше пить. Или «к гастриту предрасположен», как сказала бы мама своим докторским тоном. Ну и катил бы себе в Минводы здоровье поправлять, а он вот, видите ли, в Крым собрался…

«Да, здорово тебя Семен Семеныч под ребро зацепил, коль ты так на человека раскудахтался, — мысленно осадил себя Климов. — А он-то, смотри, фору тебе дает…»

Мужчина не стал садиться напротив к окну, где бы им и в молчании было тесно, а устроился у выхода рядом со своим баулом, з-зыкнул его «молнией», покопался внутри и извлек книгу. Лишь коротким мгновением, когда положил на колени и раскрыл по бумажной закладке, книга мелькнула светлой крапленой обложкой. Но и этого мгновения было достаточно, чтобы Климов замер на полувздохе, а затем, подхлестнув сердце догадливо-изумленным: «Боже мой!» — задал ему ускоренные ритмы:

«Боже мой! Какой же ты старый самодовольный чурбан! Брюзга несусветная… Друга не узнал. В тайгу дремучую тебя надо, в тайгу. Там ты умел ценить… Вспомни, как бежал очертя голову на выстрелы, боясь не поспеть, не увидеть живого человека… Как бросился ты тогда к мужичку с распростертыми объятиями… И что испытал, когда тот драпанул от тебя, как от скаженного?! Задохнулся от слез и обиды… И все потому, что там  т е б е  надо было! А тут, видите ли, помешали…»

И волна недовольства за нарушенное одиночество вернулась к Климову в новом качестве, захлестнув обостренным чувством вины перед этим ничего не подозревающим человеком, которому он, в сущности, не успел еще сказать ни слова… Тем более обидного… Ну да разве обязательно говорить? Разве тебе не достаточно того, что ты подумал или почувствовал?!

И Климову захотелось поговорить с соседом. Задать ему самые заезженные дорожные вопросы: кто? откуда? и куда путь держишь? — без утайки доложить о себе и с тем же дорожным откровением рассказать ему хотя бы тот самый таежный случай… Как он все-таки догнал мужичка, оказавшегося браконьером… И как они нервно хохотали, открывшись друг другу… И как он, рассиропившись от встречи с живым человеком, вдохновенно писал его портрет, а тот все время, пока его рисовали, осоловело хихикал, повторяя на разные лады одно и то же: «Ох, етить твою солому, и пужанул же ты меня…» — и вытирал то левой, то правой рукой слезы смеха и умиления…

Но, взглянув на соседа, Климов понял, что не сможет заговорить. Медленно следуя взглядом по строке, иногда возвращаясь, тот чуть заметно улыбался чему-то… И это лишний раз подтверждало, что книга была «той самой», а человек, так читающий ее, ну просто не мог оказаться ни вредным, ни скучным, ни равнодушным. Это абсолютное убеждение, сложившееся у Климова однажды, с годами, как первая любовь, не подвергалось сомнению и переоценке. И он без раздумья мог довериться этому человеку, словно знал его много лет или получил от него самые надежные рекомендации…

Но конечно же не только книга сама по себе…

«Пришла, Светлая, пришла…» — прошептал он одними губами и потянулся душой к тому далекому, сокровенному, что порой ему самому казалось навеянным добрым сном, потому что память наша всегда уступает влюбленному сердцу и отбирает лишь самое возвышенное и желанное…

В доме отдыха ее с первых же дней окрестили «недотрогой». Не гордячкой, не капризой, а просто не от мира сего… В свой заезд она опоздала. Прибыла на четвертый или пятый день, когда отдыхающая братия уже успела перезнакомиться, составить друг о друге первое впечатление и завершить обязательный обмен мнениями по поводу всего, что требовало обсуждения и осуждения. И тут появляется юное создание: огромные серые глаза, длинные волосы цвета песка родникового, стройная, ясная… Немудрено, что ее сразу же приметили. Соседки по комнате известили: робкая, неразговорчивая, уважительная, о себе ни слова… Встанет чуть свет, книжку в руки — и за порог…

В мужской компании — своя оценка. Тихая, скромница — это так. Шумных компаний сторонится, в разговор не втянешь, все норовит одна побыть. Даже на пляже присмотрела себе сосну подальше ото всех. Вроде и на людях, и сама по себе. А вот насчет робости — не скажи. Навязчивых ухажеров в два счета отвадила.

«Я вас очень прошу: не обращайте на меня внимания», — скажет, извиняясь, но твердо. И посмотрит дружески: мол, не обижайтесь, но мне не до вас. Вторая попытка вызывает более решительный отпор: «Какой вы, право… Мы же договорились», — оборвет прилипалу и так посмотрит…

Злые языки отвергнутых пытались принизить ее благородство, да им не верили. Но судачить судачили.

Он-то в пересудах не участвовал. Не до того было. В этот тихий уголок сбежал как на остров спасения — от друзей, от работы, от себя. Жизнь будто нарочно копила испытания, чтобы потом разом обрушить их на него. Неожиданный и потому особенно острый разрыв с женой… Предательство (тогда он расценивал это не иначе) друга. И как следствие — суровое упрямство холста, неверие в себя, апатия… Беда, как известно, себе подругу ищет.

Из дому отбыл тайно, с легким чемоданишком и пухлым детективом. Последний, правда, так и не открыл. Но остальными подручными средствами отвлечения и развлечения пытался воспользоваться в полную меру. Пропадал на реке, бродил по лесу, стучал на бильярде, высиживал в баре со случайными приятелями, слушал пространные хмельные речи, сам говорил и поражался: оказывается, и так жить можно. Тошно до веревки, но можно… И только по ночам в своей комнате чувствовал себя распятым на кресте сомнений и отчаяния.

Как-то в хмельном откровении один дошлый малый поучал его: «Баба, она как змея — и яд и лекарство. Одна притравила, а ты пожиже разведи и запей другой. Чего зря душу тратишь?..»

Но так думать о женщинах он не мог, даже обманутый, и потому плыл без весла… Томная брюнетка его лет сама подавала активные знаки внимания, забрасывая смелые словечки в его адрес. Но от одной мысли, что надо лгать человеку и себе в самые святые минуты, брала мерзкая оторопь. Романа в домашних туфлях он тоже не открыл.

Оставалось уповать на испытанную веками мудрость: «И все пройдет мимо, коль сам устоишь…» Стоял, как мог, перепробовал всевозможные опоры…

И вдруг это родниковое видение. Среагировал остро. Но тут же безжалостно остудил себя. Как несказанно далек он от этой юности! И дело совсем не в дюжине разделяющих лет. Нет, он запретил себе даже думать о ней.

Но легко сказать — запретил. А ты попробуй не думать, если глаза ее, казалось, неотступно следуют за тобой. И началось все с самой первой встречи. Как-то утром по дороге в столовую он увидел ее на развилке прогулочных троп. Она была в замешательстве, по какой идти, и прислушивалась, пытаясь определить по голосам верный путь. «Если вы проголодались, то держитесь правой», — сказал он, проходя мимо. Услышав голос, девушка вздрогнула и смутилась, словно он подслушал ее тайные мысли, и несколько секунд стояла, не смея поднять глаз. Ему даже неловко стало, что он так ее напугал внезапным вторжением, и уже хотел было извиниться, но девушка подняла на него большие ясные глаза и ответила: «Спасибо… Доброе утро!»

После такого взгляда утро и впрямь подобрело. А сердце в коротком всплеске отстучало свои ликующие точки-тире. В столовой он несколько раз ловил себя на том, что ищет ее взгляд, и ему казалось, что и она не спешит отводить глаза…

Потом при встречах она первая приветливо улыбалась ему, как знакомому и чуть замедляла шаг, если шла, и едва заметно подавалась вперед, если сидела или стояла, будто порывалась сказать что-то еще кроме обычного приветствия или ждала от него каких-то слов.

Но он относил все это в разряд иллюзий, всячески удерживая себя от попыток остановиться и заговорить. Не последнюю роль в этом играл и опыт искателей легких знакомств. И лишь когда встретил ее в баре, в своем последнем убежище от соблазна, то понял, что подойдет…

«Недотрога» с соседкой по комнате скромно заказали по чашке кофе, в то время как он уже имел отменно «бодрый» вид. «Да, для храбрости выпито, пожалуй, более чем достаточно», — успел он трезво оценить обстановку и умышленно пропустил тот момент, когда можно было легко вклиниться в их одинокую компанию. Он прятал глаза и искал ее взгляд. Он волновался. Ему было чертовски неловко и так же хорошо. Что-то удалое расправляло в нем плечи и требовало выхода.