Николай Павлов - Алёша Карпов

• Название: Алёша Карпов
• Автор: Николай Павлов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1977

Повесть охватывает события, происходившие на Урале с 1905 года до Великой Октябрьской социалистической революции.

Герой повести — Алеша Карпов становится не только очевидцем, но и участником революционных событий. Он всей душой на стороне своих взрослых друзей — рабочих, большевиков.

---

— Полно горло-то драть, — услышал Алеша спокойный повелительный голос. — Это ты сам про дележку казачьей земли выдумал. У помещиков брать землю будем, а не у тебя.

— Мне чужого тоже не надо, — загорячился говоривший. — Отцы наши, деды так жили…

— Тише! Атаман… Тише!

На высоком крыльце показалась коренастая фигура атамана. Рядом встали есаул, два подхорунжих и три урядника. Все они были одеты в парадную форму.

Поглядывая на начальство, казаки гадали:

— Мобилизацию, знать, объявлять будут?

— А может, в самом деле, в город поведут рабочих разгонять? Бунтуют, говорят, чумазые.

— Может, и в город. Кто ж его знает?

— Чего там в город? Со своими сначала справиться надо.

Атаман велел казакам подойти ближе и тут же подал знак стоящим рядом урядникам. Те сошли с крыльца, открыли подвал и вывели оттуда трех станичников со связанными руками и двух пришлых, по виду рабочих.

Прыгая на одной ноге, с палкой вместо костыля, Алеша в гурьбе казачат пробрался вперед. Выведенные из подвала сумрачно смотрели на собравшихся. Алеша услышал, как один из них, молодой казак, с синим сабельным рубцом на правой щеке, отвечая рабочему, сказал:

— Самосуд задумали, вот она, штука-то какая! Троих, кажется, совсем жизни лишили. Есаул было вмешался, так и ему руку отрубили. Што же это такое? Господи! — И, провожая испуганным взглядом отъезжавшую телегу, растерянно добавил: — Вот она земля-то какая! Кровью пахнет.

Когда выехали из станицы, дедушка сказал, обращаясь к Марье:

— Казачишки за землю готовы жилы друг из друга вытянуть, ровно сбесились, ироды.

Алеша, все еще не успокоившийся от увиденного на площади, не вытерпел, спросил:

— Дедя! А почему люди за землю друг дружку убивают? Вон кругом ее столько, ходи да ходи… Нет, правда, почему?

Дедушка нервно дернул вожжами, взмахнул кнутом.

— Мал ты еще, Алеша, где тебе до этого. Вот подрастешь, тогда узнаешь, — и как бы говоря сам с собой, добавил: — Земли много, а мы веки вечные по ней стонем. У кого много, а у кого и пяди нет.

На другой день Карповы, наконец, прибыли в больницу. После внимательного осмотра немолодой веселый доктор погладил Алешу по голове и сказал, что мальчику надо будет месяца два ходить на перевязки. На вопрос матери, не придется ли резать ногу, доктор улыбнулся и отрицательно покачал головой.

Дедушка отвез Алешу с матерью к знакомому железнодорожнику Кузьме Прохоровичу Луганскому и, не задерживаясь, уехал домой.

В городе было неспокойно. Шел 1905 год. На улицах то и дело над толпами демонстрантов полыхали красные флаги, звучали песни, часто гремела музыка. С песнями шагали рабочие; солдаты шли с духовыми оркестрами. Они маршировали плотными колоннами, ровно покачивая стальными штыками. Впереди и по бокам солдат, придерживая сабли, двигались настороженные офицеры. Солдат водили по городу для того, чтобы запугать рабочих, которые нередко вступали в драку с полицией. По улицам проносились верховые черкесы. Разодетые дамочки махали им платочками, улыбались. Рабочие отворачивались, а молодежь запальчиво кричала:

— Контры! Прихвостни! Трусы! С бабами собрались воевать. Обождите, нарветесь, мы вам покажем…

Нередко в черкесов летели камни.

Кузьма Прохорович возвращался с работы всегда первым, за ним вскоре приходили два его сына: старший Федор — телеграфист и младший Володя — электромонтер. К обеденному времени приходила и Алешина мать, работавшая в нескольких домах прачкой.

За обедом между Луганским и сыновьями происходили непонятные для Алеши споры, произносились слова, которых он дома никогда не слышал: «забастовка», «демонстрация», «комитет», «революция». Особенно нехорошим ему казалось почему-то слово «соглашатель». Не зная, что оно означает, Алеша все же считал его особенно вредным. Такое мнение у него сложилось потому, что всякий раз, когда Володя произносил это слово, он начинал горячиться, оставлял еду, жестикулировал, вскакивая из-за стола и обращаясь к брату, называл его отступником и предателем.

Особенно долго мучил Алешу вопрос: почему Володя, который моложе и ростом поменьше Федора, считается большевиком, а Федор — меньшевиком. Он несколько раз спрашивал об этом у матери, но она не знала. Тогда Алеша обратился за разъяснением к Кузьме Прохоровичу. Удивленный вопросом, старик вначале нахмурился, потом рассмеялся:

— Ишь ты, чем интересуется сорванец, к чему тебе это знать-то? Тут и у больших голова кругом идет, а ты туда же. Ну, да ладно, коли уж очень интересуешься, так и быть — расскажу.

Большевики, брат, это такие люди, — с трудом подбирая слова, начал Кузьма Прохорович, — которые горой стоят за рабочих и за бедняков, вот за таких, как твоя мать. А меньшевики — это больше болтуны и хозяйские подпевалы. Вон, к примеру, Федька наш, он вроде и за рабочих и водночас за буржуев, а в общем дура дурой.

Из этого объяснения Алеша ровно ничего не понял. Решив, по-своему, он стал считать, что все споры между Володей и Федором происходят из-за их отношения к матери и к нему. Алеше казалось, что Володя их любит, а Федор — нет, и естественно, что симпатии его были на стороне Володи.

Как-то Володя не пришел домой ни к обеду, ни к ужину. Явился он только на второй день утром и с некоторой торжественностью сообщил, что на заводе объявлена забастовка.

Первой из-за печи отозвалась хозяйка:

— А что, во время забастовки приходить домой обедать и ужинать не полагается, что ли? Работать забастовали и домой ходить, значит, забастовали? Взять вот ремень…

Володя отмахнулся:

— Ну, ясное дело, ты, мама, все еще меня маленьким считаешь. А рабочие выбрали меня в забастовочный комитет, поручили организовать боевую дружину.

В глазах матери мелькнула тревога.

— Смотри-ка ты, герой какой. Обедать не приходит, ужинать не приходит, и я его за это должна еще по головке гладить. Так и знай, — погрозила мать, — не будешь к обеду приходить, не посмотрю, что ты командир!

Было воскресенье. Кузьма Прохорович только что вернулся с базара. Узнав, в чем дело, он смерил сына глазами и покачал головой:

— Что это, у вас на заводе постарше человека не нашлось?

Володя насторожился:

— Не знаю, меня выбрали. Никто не возражал. Единогласно…

— Единогласно, говоришь? — Кузьма Прохорович довольно улыбнулся, но тут же сдвинул брови. — Это хорошо, что единогласно. Ну, смотри же не подведи, тогда и мне ведь стыдно будет. С оружием-то как?

Володя нахмурился.

— Пока плохо.

— Гм. Что же думаете делать?

— Сегодня соберется комитет, может, чего и придумаем.

— Ставь вопрос ребром, — предупредил отец. — Вооружение дружины сейчас самое главное. Добром дело-то вряд ли кончится.

— К нам черкесы уже приезжали, — почему-то шепотом сказал Володя, — но мы их не пустили.

Через несколько дней в дом Луганских нагрянула полиция. Перевернули все вверх дном, выломали полы, переворочали дрова, разбросали сено и в заключение арестовали Володю и Алешину мать.

Причиной ареста матери было отсутствие у нее документов, но посадили ее вместе с политическими заключенными.

Глава третья

Впоследствии Марья рассказывала о своем пребывании в тюрьме. Когда в полицейском участке ей объявили об аресте, она так испугалась, что не могла произнести ни одного слова; она даже не спросила, за что и на каком основании с ней так поступают. О тюрьме у Марьи было давно сложившееся представление как о месте, куда сажают одних только воров и разбойников.

«Значит, меня тоже за мошенницу признали, — в растерянности думала женщина. — Но как же это так? Как же я буду там с этими отпетыми?»

Боязливо озираясь, она долго не могла понять, чего хочет от нее распространяющий противный запах чеснока и винного перегара красноносый, с разрубленной губой конвоир, сердито показывающий рукой через ее плечо. Обернувшись в ту сторону, куда показывал конвоир, Марья увидела дверь и поняла, что ей нужно идти.

По дороге она вспомнила о новом платке, купленном на заработанные в городе деньги. Оглядываясь на конвоира, Марья сняла с головы платок, осторожно свернула его в небольшой комочек и после долгого раздумья сунула платок под кофточку и зажала его под мышкой.

Спрятав платок в надежное, как ей казалось, место и убедившись, что конвоир не обратил никакого внимания на его исчезновение, Марья постепенно успокоилась и стала размышлять, как ей вести себя при встрече с заключенными. Она была убеждена, что тюремные встретят ее враждебно. «А что, если мне притвориться разбойницей и сказать, что я и сама людей убиваю?» — подумала Марья. Сначала эта мысль ей понравилась, но потом так испугала, что на лице у нее выступили капли холодного пота.

«Нет, — решила Марья, — это очень страшно. Скажу лучше, что я воровка, что когда я стираю, то ворую у хозяев белье, а потом продаю его на толкучке».