Любовь Овсянникова - Шаги по земле

• Название: Шаги по земле
• Автор: Любовь Овсянникова
• Издательство: YAM Young Authors’ Masterpieces Publishing
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-3-65956-934-0

Воспоминания о детстве, которое прошло в украинском селе. Размышления о пути, пройденном в науке, и о творческом пути в литературе. Рассказ об отце-фронтовике и о маме, о счастливом браке, о друзьях и подругах — вообще о ценностях, без которых человек не может жить.

Книга интересна деталями той эпохи, которая составила стержень ХХ века, написана в искреннем, доверительном тоне, живым образным языком.

---

В конце апреля 1967 года наш поток обязали сдать по 200 грамм донорской крови и почти под страхом потери стипендии повели в какую-то больницу, строем… Там — быстрое обследование: вопросы о перенесенных заболеваниях, измерение температуры, анализ крови, взятой из пальца. Я три года назад переболела вирусным гепатитом, и не думала, что пригожусь в качестве донора. Однако мои доводы и анализы не сработали, мне сказали, что даже такая кровь годится на плазму. И стало до жути понятно, что мир страшен: все из нашей группы оказались непригодными для забора крови, а я и Юра — пригодны. Это было весьма красноречивое свидетельство того, в какой среде мы жили, кто нас окружал.

Спасенных от принудительного донорства отправили домой, а план решили делать на нас, двух жертвах. Но благо есть! Случилось вот что: я вышла из лаборатории, где мне пропороли палец для взятия крови, и направилась к Юре — теперь была его очередь идти на сдачу анализа. Он стоял у окна, опершись о подоконник, и смотрел на меня, но тут заметил мой поднятый вверх палец, струйку крови на нем и тенью соскользнул вниз — потерял сознание. Я подняла крик. Юру привели в чувство и отстранили от донорства. Так своим пальцем я спасла его от насилия. А сама, конечно, не отвертелась. Это просто анекдот — я оказалась пригожее 23-х человек из нашей группы, которые были здоровее меня в десятки раз!

Стоило это дорого — уже на следующий день у меня появились сильные головные боли — симптомы того же недомогания, что было в девятом классе, когда я учила наизусть «Евгения Онегина». Но тогда мне даже диагноз не поставили! Я отлежалась и все. Поэтому теперь не знала, к кому из врачей обращаться и на что жаловаться. Но посещать занятия не могла — от запредельных пульсирующих болей не было сил жить. Если бы я не лежала, то, наверное, я впадала бы в беспамятство.

Пришлось ехать домой и отлеживаться, тем более что наступали майские праздники с длинными выходными. А после них Юра обещал хотя бы с недельку прикрывать мое отсутствие от проверок. Выехала я утром, пока боли были сносные. Родителей дома не оказалось, и по всему выходило, что не было их давно. Я просто бухнулась в постель и заснула. Не помню, на какой день моего лежания, без еды и питья, во дворе послышались шаги, затем кто-то вошел в дом, прошел по комнатам — оказалось, пришла бабушка Саша. Сказала, что родители поехали на праздники к папиному фронтовому другу в Николаев. И все дни до их возвращения она меня поила-кормила, обхаживала-выхаживала.

Вернулась я на занятия похудевшей и ослабевшей. Жизнь продолжалась. Да здравствует недобитые врачи-убийцы!

Лето после второго курса Юра проводил у бабушки, все так же помогал строить дом на его завершающей стадии. А месяц спустя, по приезде домой, затосковал. Он собрал все мои письма, перечитал их. Потом, сидя в своей тихой комнате с окном в дворовой сквер, долго вспоминал все мои рассказы о детстве, о школе, о селе — со всеми незначительными деталями, теперь приобретшими значительность.

Была пятница, мама вернулась с работы и радостно вбежала в дом, заглянула ко мне. Я лежала поперек кровати, задрав на ковер ноги, и перечитывала «Три мушкетера». Заглянув на обложку, мама хмыкнула:

— Нашла, на что время тратить.

— Ужин на столе, — сказала я, лениво потянувшись.

— Ой, жарко, — мама присела на стул возле меня, защебетала о новостях: — Сейчас иду домой, вижу — на скамейке возле заборнивского колодца сидит какой-то парень. Так странно, как будто не знает, что это скамейка не для сидения. Да и мокрая она вся.

— Значит, не знает. Чужак, наверное.

— Ты читай, я папу подожду, — сказала мама и пошла на веранду, где в летнее время у нас была кухня. Скоро оттуда послышалось звяканье посуды — мама еще что-то готовила.

Я снова воткнулась в книгу, забыв обо всем. Тогда еще не было советского фильма с Михаилом Боярским и в моем воображении вставали и совершали безумно удалые поступки герои франко-итальянской экранизации 1961 года с Жераром Баррэ в роли Д’Артаньяна и Милен Демонжо в роли миледи де Винтер.

— Люба, выйди сюда! — услышала я встревоженный мамин голос и рванулась с кровати. — Тут тебя мальчик спрашивает, — добавила она, когда я появилась в веранде.

— Мальчик? — Я приостановила шаг. — Какой мальчик? — Я никого не ждала.

— Тот, что сидел у заборнивского колодца, — сказала мама.

Все еще ничего не понимая, я вышла на крыльцо. Под яблоней стоял Юра! Мой Юра! Он приехал.

Он нашел меня, не спрашивая дороги. Шел три километра, от самой станции, ориентируясь на детали из моих рассказов… Я была тронута! Это его мама видела у колодца. Бедный, он сидел и ждал, когда подойдут за водой, чтобы уточнить, тот ли это конец села, что нужно. А ведь надвигался вечер, и он был один в чужом селе, далеко от дома…

Вечером мы пошли на прогулку, я показала Юре клуб, танцплощадку и Анатолия Иванова, с которым опять танцевала вальс. По-прежнему он подбрасывал меня в воздух и ловил на свои сильные руки. Юра нисколько не нервничал, по двум годам тесного общения со мной зная, что я умею держать отношения под контролем, а людей — на расстоянии. Я познакомила Анатолия с Юрой, и тогда только он понял, что меня ждать не надо.

Утром мы купались в пруду, загорали, осматривали каменку и одиноко стоящую усадьбу, где жила Рая Иващенко, подруга, о которой я много Юре рассказывала. Домой вернулись к обеду. А тут нас ждал сюрприз: приехал Юрин брат, посланный матерью на поиски младшего сына. Она испугалась — вдруг проворные селянки женят его да и погубят навек.

Моя мама сготовила на обед вареники и разную вкуснятину из баклажан. А потом мы медленно шли на вокзал, я провожала гостей на поезд.

В конце третьего курса Юра сделал мне предложение. Можно сказать, что материально мы были независимы — оба получали повышенную стипендию, которой вполне хватало на питание, книги и кино. Одеваться у нас было во что, какое-то время на этом удалось бы продержаться. Жилье? Ну, тут мы, естественно, рассчитывали на Юрину комнатку в родительской квартире. Но я боялась так рано заводить семью, боялась детей, помехи занятиям, наконец, я просто не хотела шокировать своих родителей, которые, я знала, болезненно воспримут мой уход от них.

Появление первой внучки и кривые дорожки моей сестры они психологически не связывали со своим возрастом. Для них это явилось следствием папиного невнимания к семье и маминой невозможности в одиночку справиться с норовистой дочерью. Мое же замужество означало бы для них конец молодости, что им было тяжело сознавать. Я понимала это и хотела, стремилась подвести их под это событие мягко, без стрессов. Справедливости ради скажу, что скоро они и сами к этому пришли, ведь мои подруги уже давно имели детей. Это красноречиво свидетельствовало, что пора и мне обзаводиться семьей.

В моих родителях не ощущалась ревность старшего к младшему, уходящего к укрепляющемуся в жизни, несбывшегося к тому, что еще только идет к вершинам. Они не чувствовали себя ни отживающими, ни уходящими, ни несостоявшимися, но грустили о лучших годах, в таких трудах прожитых и так рано отлетевших. Пока жизнь налаживалась, а они собирались отдохнуть и пожить, незаметно подкралась зрелость. Грусть эта была тяжелой, требовала понимания и помощи.

И мы с Юрой решили отложить свадьбу еще на год, а за это время накопить денег на свадебные наряды. С этой целью Юра начал откладывать свою стипендию на депозит. Кроме того, два месяца летних каникул после третьего курса работал на шинном заводе, где выполнял тяжелые и вредные операции. Там ему хорошо заплатили.

О нашем решении я, конечно, сообщила родителям: мама тихо ликовала, папа горестно вздыхал.

А потом приехал демобилизовавшийся из армии Саша Косожид, уже поменявший фамилию на Пушкин — со своими надеждами, с предложением пожениться. Мы стояли у наших ворот и беседовали, а мама нервничала и то и дело выскакивала во двор. Саша ничего не замечал, а я вела разговор так, чтобы не дать ему сказать о будущем, что он хотел, ради чего приехал, а исподволь сообщить о Юре, о своем окончательном выборе. Долго мне это не удавалось — найти подход и мягкие слова. Наконец, я решилась.

— Это твое окончательное решение? — вдруг осевшим, неузнаваемо глухим голосом спросил Саша.

— Да, — сказала я.

— Проводи меня до дороги, — обронил он.

Он вел свой ИЖ-49, а я шла рядом. Слова иссякли, говорить было не о чем. Я чувствовала его подавленность, растерянность, обиду и свою вину — писала ведь, словно подавала надежду. Значит, обманывала? И неважно, что письма были дружескими, сдержанными, все равно в них чувствовалось неподдельное тепло, замешанное на большом доверии и интересе друг к другу. Не знаю, бывает ли, что в юности люди определяются с судьбой, никогда никого не обидев. У меня так не получилось. Саша, мой многолетний друг, моя гордость и человек, на которого я ровнялась, вырабатывая волю, меньше всего заслуживал такого отношения — и в этом была моя боль, унять которую могло только время. Последние шаги плечом к плечу, последние вздохи — рядом.