Александр Изотчин - День учителя

• Название: День учителя
• Автор: Александр Изотчин
• Издательство: ACT
• Жанр: Роман
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-094539-9

Главный герой книги — Андрей Мирошкин дитя лихих 90-х, неудачливый любовник, несостоявшийся ученый, учитель истории. Жизнь ставит перед ним непростые для решения задачи: как выбиться из провинциального городка в Москву? Как получше устроиться в жизни? Послекризисная Москва 1998 года неласкова к недотепам-провинциалам. Чем придется пожертвовать герою ради своих амбиций? И стоит ли цель такой жертвы?

---

Разобрав и распихав покомпактнее по своей сумке полученные от детей и родительских комитетов подарки (кружку, книжку Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец», коробку конфет, флакон туалетной воды с резким запахом), Мирошкин пожалел, что у него нет своего кабинета — тубус с египетским папирусом и бутылка коньяка, полученная от Пугачевой-старшей, никак не вмещались. Пришлось положить их отдельно, в пакет, переложив в него и конфеты. «Так и в глаза меньше бросается, а рука все равно занята», — решил Андрей Иванович и, оставив вещи в классе, пошел в актовый зал, который был уже полон народа. Ближе к сцене сидели младшие классы, но первый ряд заняла элита — Ангелина Петровна, пара завучей и, в центре, Ароныч, усадивший рядом с собой какого-то крупного седого мужика в очках. «Знакомое лицо. Какой-то почетный гость», — понял Мирошкин. За ними сидели классы в порядке возрастания, так что 11-е оказались в самом конце. На стульях, стоявших по краям помещения, под окнами, разместились учителя, с таким расчетом, чтобы дети, сидевшие в центре, оказались как бы зажатыми между двумя рядами наблюдавших за их поведением педагогов. Сбоку от сцены стоял оператор с профессиональной камерой, на которой было написано: «Вести». Андрей Иванович знал: многие директора московских школ были не прочь пригласить к себе на День знаний и День учителя журналистов, а вечером увидеть в «Новостях» по какому-нибудь каналу сюжет о праздновании именно в их школе.

Гордону нельзя было отказать в ловкости — ему это удавалось делать часто. Телевизионщики, судя по всему, пребывали в некоторой растерянности — актовый зал облезлый, давно некрашеный, с тусклым освещением. Все это оказалось бы кстати, готовь они материал для передачи об упадке в России культуры, но задание-то пославшего их сюда руководства было другое — показать праздник. Теперь им приходилось думать о том, как исхитриться и заснять процветающее учебное заведение, вид которого мог вызвать у зрителя позитивные эмоции…

Шум в зале стих — Эммануил Аронович поднялся по жалобно заскрипевшим под его ногами шатким ступеням на сцену и открыл праздник. Поздравив присутствующих, он сообщил, что в зале находится одна из старейших школьных учительниц Москвы Мария Ивановна Никифорова, которая «тоже работала в нашей школе». На слове «тоже» было сделано ударение так, чтобы присутствующие поняли — «вообще все», чего в Москве есть хорошего, есть именно в школе № 12…, которой руководит уже тридцать лет такой талантливый и замечательный директор. Со своего места поднялась совсем древняя старушка, такая маленькая, что сидевший в боковом ряду слева Мирошкин поначалу даже и не заметил ее за солидным «почетным гостем». Подниматься на сцену «старейшая учительница», которой было лет 90, не стала. Она что-то говорила, но делала это едва слышно. «Почетный гость» вскочил со своего места, подошел к сцене, взял из рук Ароныча микрофон и поднес его к лицу старушки столь энергично, что та даже отшатнулась. Наконец, все присутствующие ее услышали, это был самый конец речи: «…и спасибо, что вспомнили. Я ведь уже лет двадцать пять как на пенсии. Все, кого я учила, давно уже сами родители, даже бабушки и дедушки». Из глаз учительницы потекли слезы. Ароныч пришел Марии Ивановне на помощь: «Марьиванна работала у нас в начальной школе. Она воспитала много замечательных людей. А еще Марьиванна участник Великой Отечественной войны». Он, наверное, еще бы что-нибудь сказал, но расчувствовавшаяся старушка, закрыв глаза платком, покачнулась так, что «почетному гостю», стогом возвышавшемуся рядом с ней, пришлось учительницу поддержать. «На нашем вечере, — свернул речь директор, — присутствует Лев Семенович Щипачихин — депутат Государственной думы, к сожалению, один из немногих демократов, оставшихся в ее составе». Марию Ивановну усадили на место подоспевшие на помощь Щипачихину завучи, так что «один из немногих» мог теперь заняться привычным для него словоблудием.

Андрей Иванович слушал невнимательно, как бы издалека долетали до него фразы депутата — «демократический выбор», «обеспечили вам будущее», «пострадал от рук тоталитарного режима», «мы-то знаем, что коммунизм и фашизм — одно и то же» и т. д. Он знал биографию Щипачихина — тот недолго учился на историческом факультете МГПИ, а там любили на всякого рода торжественных мероприятиях перебирать имена тех, кто имел отношение к истфаку и преуспел в жизни. Видя часто мелькавшего по телевизору депутата, преподаватели в частном порядке не стеснялись рассказывать студентам сплетни о прошлом «народного избранника», дополняя таким образом «официальную информацию» интересными деталями. Выходило — Лев Семенович был фигурой колоритной. Его отчислили со второго курса «по пьянке» — пристал «в шутку» на улице к женщине, пытаясь выпросить у нее батон хлеба. Дама оказалась без чувства юмора, она грубо обложила пьяного студента матом, и тогда будущий деятель демократического движения тоже перестал веселиться, а попросту ударил «хамку» кулаком в нос. Дело могло кончиться для молодого человека совсем плохо, но пострадавшую удалось убедить простить неуравновешенного «парнишку». Правда, из института Щипачихина все-таки отчислили. Какое-то время он работал на стройке, потом ему удалось поступить в Полиграфический институт, в котором он, с перерывами, проучился лет десять, но и его не окончил. Оба неоконченных высших образования позволили позднее Льву Семеновичу скромно именовать себя «историком и редактором». Будучи человеком общительным, как все маргиналы, и одновременно неудовлетворенным, как все вечные студенты, постоянно менявший места низкооплачиваемой работы, будущий депутат Государственной думы стал в 1970-х годах активным участником всяких кухонных посиделок, в спорах на которых он всегда проявлял себя в качестве принципиального противника советской власти. Потом по протекции кого-то из более преуспевших кухонных сидельцев, а возможно, и заинтересовавшихся его персоной сотрудников КГБ, он начал пописывать статейки в газетах, особенно развернулся в конце 1980-х, став постоянным автором такого массового рупора эпохи, как «Московский комсомолец», ну а дальше… Дальше — понятно.

Рассматривая Щипачихина, вещавшего с такой страстью, что его красивые очки в золотой оправе, казалось, покоились не на носу, а на микрофоне, в который депутат почти впивался губами, Мирошкин думал о Марии Ивановне, которая по-прежнему плакала и кивала головой словам оратора — она, кажется, плохо слышала. Перед молодым учителем была одна из тех, в 1980-х годах многократно высмеянных всякими эстрадными пошляками, облитых в газетах помоями, ошельмованных современными дельцами от образования, возможно, действительно не очень далеких интеллектуально, «Марьиванн», которые на протяжении десятилетий воспитывали сменявшиеся поколения учеников, делая из них мыслящих людей. И вот теперь эта старенькая, плохо одетая женщина плакала, выслушивая фальшивые банальности из уст сытого мерзавца, искренне уверенного, что он кого-то из присутствующих в этом зале осчастливил фактом своего существования…

Наконец весьма довольный собой Щипачихин вручил Марии Ивановне объемный полиэтиленовый пакет, на котором было написано название банка-спонсора этой благотворительной акции. Начался концерт. Первыми выступали одиннадцатиклассники, поставившие под руководством Ангелины Петровны — о, неожиданность — «Нервных людей» Зощенко. На сцене появились юноши в тренировочных штанах и майках, обнажавших тщедушные плечи, и «спелые» девушки в коротких мамкиных халатах, из-под которых высвечивалось довольно откровенное белье, едва сдерживавшее рвущуюся наружу девичью плоть. После того как ученики и ученицы весьма натурально изобразили драку на коммунальной кухне 1920-х годов, вспыхнувшую из-за ежика для чистки примуса, их сменили профессионалы. Одна из выпускниц школы танцевала в каком-то коллективе и теперь по просьбе Гордона согласилась выступить на праздничном концерте. Она пояснила зрителям, что специально для «дорогого Эммануила Ароновича» она с друзьями приготовила народный еврейский танец, название которого Мирошкин уже через секунду после объявления не мог воспроизвести. На сцену выскочили еще двое юношей и две девушки, и все пятеро под энергичную мелодию начали вскидывать перед собой ноги, одновременно прижимая согнутые в локтях руки к бокам. Все время танца зал терпеливо рассматривал то танцующих, то подергивающих плечами на первом ряду Гордона и Щипачихина. Сидевший рядом с Андреем Ивановичем физрук Денис Олегович Муравьев (для Мирошкина просто Диня) едва слышно прошептан ему на ухо: «Такое чувство, что у нас не День учителя, а День Ароныча… Затем вновь выступали ученики — читали стихи, пели песни на английском языке, а девушка из десятого класса даже сама себе аккомпанировала на фортепиано. Выступила одна из младших сестер Стелы Гасановой, учившаяся в первом классе. Мрачным голосом, глядя исподлобья в зал, она провыла песню из «Титаника»: «Бог есть, и он знает все». Физруку и историку Гасанову-младшую было только слышно. Ее выступление закрывали от них широкие спина и зад Гасанова-старшего, который, встав с места, восторженно всматриваясь в свое толстое чадо, снимал происходящее на камеру.