Сергей Петров - Пора веселой осени

• Название: Пора веселой осени
• Автор: Сергей Петров
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

«Пора веселой осени» — первая книга молодого автора. Ее герои — наши современники — интересные и сложные люди. Внимание писателя сосредоточено на их внутреннем мире. По-философски глубоко, тонко и сложно раскрывает он основную мысль повести — о призвании человека, о его месте в жизни. У главного героя повести — Андрея Даниловича — внешне все обстоит благополучно: хорошая семья, работа, любимый сад. И все же его мучает постоянная неудовлетворенность собой, своей жизнью: ведь он беспредельно любит землю, а живет в городе, вопреки своему призванию, обкрадывая себя, общество.

Эта трагедия хорошего, интересного человека заставит многих задуматься о своем месте в жизни.

---

— Эй, Надька, выглянь-ка. Я тебе окуней на уху дам.

Но выглянула не вдова, а жена Федора Настя. Она тычками загнала мужа домой и долго ругала с крыльца кассиршу, выкрикивая что-то насчет кобелей, которых та приманивает. Вдова долго не отвечала, но потом вышла все в том же платке на свое крыльцо, послушала и с наигранным изумлением сказала раздумчиво:

— Вишь ты, как раскричалась, вобла сухая.

Разъяренная Настасья полезла к ней во двор. Федор догнал жену и сгреб с плетня. Тогда Настя истерично забилась у него в руках и пронзительно закричала.

В соседних домах захлопали двери. Станция осветилась необычно ярко для этого часа. Шум и ругань не стихали до полуночи.

Для Потапова подобные случаи всегда были в тягость, но он не считал себя вправе от них отстраняться и на другой день долго разговаривал с Федором и с его женой Настей, а на прощанье пригрозил поставить вопрос о переводе обходчика на другую станцию, если подобное повторится еще раз. После этого все успокоились. Но вот, поди ж ты, опять она хотела напакостить. Потапов до того разозлился, что у него вспухли на висках вены. Он хотел было окликнуть Настю, но раздумал и махнул рукой. Начнет отнекиваться, говорить, что все ему показалось, и разговора хватит до вечера.

Сердито простучав сапогами по темным сеням, он распахнул дверь и шагнул за порог.

В комнате с большой, во весь угол, печкой было тепло и туманно от кипящей в выварке с бельем воды. Присмотревшись, Потапов увидел на лавке у стола Федора. Он сидел в ватных штанах, но босой и в нижней рубашке, брал щепотью из большой миски квашеную капусту и отправлял ее в рот, запрокидывая голову. На начальника станции, остановившегося посреди комнаты, он только чуть покосился и продолжал с хрустом жевать капусту.

— Вот что, Федор. Давай-ка одевайся, зайди за Иваном и ступайте оба к пакгаузу, — сказал Потапов. — Кирпича малость поколоть надо. Мы у полотна надпись к приезду строителей выложим.

Кирпич в пакгаузе покоился штабелем с незапамятных времен. Давно когда-то завезли его на станцию, вывалили у путей, он долго лежал там, но тот, кому предназначался груз, так и не пришел, хотя Потапов и обзвонил все районное начальство. Тогда он велел сложить его в пакгауз и никому не разрешал трогать: как-никак, а все же государственное имущество. Вчера же решил поколоть несколько штук для лозунга, так как другого материала под руками не было.

Такое решение Потапов принял не без внутренней борьбы и надеялся, что Федор оценит это, но тот вытер о штаны пальцы и сказал:

— А ты не командуй. Я ведь тебе, Василий Осипович, не подчиняюсь. Я службе путей подчиняюсь.

Потапов удивился.

— Ишь ты какой?.. А это тебе общественное поручение. Выкусил? Да? — и вдруг вскипел. — А еще я хотел спросить у тебя: ты это чего своей Настьке безобразничать позволяешь? Она сейчас как раз в Надеждин огород помои выплеснуть приноравливалась…

— Раз общественное, то ладно, — словно не расслышав последних слов начальника, пробурчал Федор и поднялся с лавки.

А Потапов оттого, что прикрикнул на обходчика, ощутил здоровую злость и прилив бодрости. Сказав Федору, чтобы поспешал, он хлопнул дверью и широко зашагал к вокзальчику, предвкушая, какой даст всем разгон, если там грязно. Но пол в маленькой комнате ожидания был вымыт до белизны, а скамейки с высокими спинками тщательно протерты от пыли. За чугунной дверкой печки мерно гудело пламя. Потапов поостыл. Только при виде алюминиевой кружки, прикованной цепью к бачку с питьевой водой, он поморщился. Чего он особенно не терпел, так эту цепь, но без нее кружки постоянно уносили в степь любители выпить из деревни, и он не выдержал, повесил кружку на замок. Лучше, однако, не стало. Любители выпить после этого вдруг зачастили в комнату ожидания. Приходили по двое, по трое, вытаскивали из кармана бутылку с водкой, шаркали по стеклу ногтем, отмеряя долю каждого, запивали водку водой и тут же, у бачка, заводили долгие разговоры.

Если входил Потапов, они пугались, отскакивали в стороны и жались спинами к стенам, по-солдатски прямясь там, вытягивая по швам руки с растопыренными пальцами.

Брошенная кружка повисала на цепи и маятником раскачивалась над самым полом.

Потапов на ходу тихо бросал через плечо:

— Марш отсюда.

Случалось, что не в меру выпивший человек начинал куражиться и доказывать какие-то свои, особенные права пьяного человека. Тогда начальник станции свирепел лицом, круто разворачивал такого за плечи и гнал к двери сильными толчками в спину.

Потапов долго не мог взять в толк, чего ради пьяницы шастают окрест станции, с какой такой стати оттопывают за вечер туда-сюда восемь километров только ради того, чтобы выпить в комнате ожидания. Понял, когда строил дом. На помочь пришли родственники жены, мужики все круглоголовые, крепкие, жена кормила их после работы обедом, а он поил водкой. Купил ее много, но они быстро все выпили, а новой, как назло, в магазин еще не завезли.

— Да ты к своему дежурному сходи, к Дроздову, — тогда и разъяснили ему. — У него в запасе завсегда имеется. Жена его — подружка с продавщицей лавки, и та ей завозит.

Озадаченно покрутив головой, поведя от удивления шеей так, будто ее давил воротник куртки, он хотел было возмутиться, но женины родичи смотрели на него с ожиданием, а в глазах у них стыла такая тоска по спиртному, что он лишь крякнул с досады и отправился к старику.

Дроздов засуетился, полез в погреб и выставил на пол у лаза запотевшие бутылки. Не глядя старику в глаза, Потапов протянул деньги.

— Свои, чай, люди… — забормотал Дроздов, отводя его руку.

— Да бери ты, — покраснел Потапов и, словно внезапно прозрев, спросил: — А может, ты за это самое дело подороже берешь?

Старик хихикнул, сказал по-свойски:

— Выдумал… С тебя еще брать буду. Свои ж…

Этого Потапов уже не стерпел. В глазах у него потемнело, он зло подумал: «Черт с ними, с родичами. Обойдутся», — и сильно пнул по бутылкам. Они загрохотали в погреб по ступеням лестницы, а Потапов, сунув испугавшемуся старику в ладонь смятые деньги, подался к выходу.

Потом он жалел об этой вспышке. Надо было как-то не так, повежливей, что ли, осадить старика. Но пользу она принесла. Дроздов при встрече с ним теперь ежился, блудил по сторонам глазами, а порядка на станции стало больше — распивочную из комнаты ожидания перестали устраивать.

Непорядка на станции Потапов вообще не переносил. Грязь ли на полу, щель ли в двери, облупившаяся штукатурка или отставший лист железа над крыльцом — все выводило его из себя. Сонливость мгновенно покидала его: он упруго ходил, командовал и покрикивал и вскоре везде наводил лоск. Сам удивлялся порой: зачем так старается? Для кого, для чего? Далекий районный центр соединялся с городами широкой автострадой, а до станции от него, как и до всех хозяйств — колхозов и совхозов — дороги лежали такими разбитыми, что люди из райцентра решительно предпочитали поездам автобусы. Основными пассажирами станции были бабы и девки ближних деревень, приторговывавшие на базарах. В ожидании поезда они заставляли комнату корзинами, бидонами и мешками, сидели на скамейках, широко раздвигая колени, и от скуки лузгали семечки.

Лишь изредка из вагона выходил необычный пассажир — самоотверженный лектор или корреспондент газеты. Таких Потапов замечал сразу. Одевались они, смотря по погоде, или в старые вытертые пальто или в темно-синие плащи, застегнутые наглухо, до горла; на ногах — заскорузлые, жесткие, несмазанные сапоги городского человека, сохнувшие по чуланам от поездки до поездки.

Потапов крутился на пути необычного пассажира, старался попасть ему навстречу. Его обязательно спрашивали, как пройти в деревню, и тогда он, потыкав в степь пальцем и подробно рассказав дорогу, неожиданно говорил, что к вечеру туда идти не имеет смысла, комнаты для приезжих в деревне нет и лучше переночевать здесь у него. Приятно удивленный человек соглашался, и он вел его в дом.

Жена разогревала обед, накрывала на стол. Он заботливо угощал приезжего, поил его чаем с вареньем, а то и водкой, если имелась в запасе, поддерживал пустяковый застольный разговор, а когда лицо гостя начинало лосниться от сытости, когда тот тяжелел и душевно размягчался, вдруг наваливался грудью на край стола и в упор спрашивал:

— А скажи-ка мне, почем метр проезжей дороги?

От вопроса, звучавшего укором, приезжий терялся и забывал цифру, даже если и знал ее.

— Эх-ха… Не любят у нас считать, ленятся, — вздыхал тогда Потапов. — А посчитай, сколько из-за бездорожья зерна пропадает, овощей гниет… То-то и оно! Сто дорог можно сделать.

К лицу гостя снова приливала отхлынувшая было кровь, он приходил в себя и расспрашивал о жизни в этих краях. Потапов воодушевлялся, глаза его загорались, и он торопливо выкладывал все, что знал, мешая в одно разные факты: