Всеволод Рождественский - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Всеволод Рождественский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1985

В настоящем издании разнообразно представлено наследие крупного советского поэта Вс. Рождественского (1895–1977), от первых стихов, написанных под воздействием акмеизма, до произведений последних лет, обобщающих его богатый жизненный и творческий опыт. Видную и замечательную часть наследия поэта, всю свою жизнь верного высоким традициям русской классики, составляют стихи о Ленинграде, его культуре, его людях.

---

До и после выхода «Золотого веретена» Вс. Рождественский работает исключительно много и разнообразно. Неоценимую роль в становлении поэта сыграла работа в издательстве «Всемирная литература», куда его в качестве переводчика привлек Горький. По совместной работе в издательстве тесно сблизился Вс. Рождественский и с Блоком. Впрочем, этот период подробно описан им в «Страницах жизни», и потому останавливаться на нем детально нет смысла. Важно, пожалуй, лишь отметить, что, много занимаясь переводческой работой, Вс. Рождественский проявил себя на этом поприще выдающимся мастером. Значительным явлением стали его переводы стихов Теофиля Готье и Беранже. Богатство и своеобразие романтической палитры Готье передано им не только с большой точностью, но и с подлинным поэтическим воодушевлением, виртуозностью и изобретательностью. По-видимому, здесь сказалась и известная родственность поэзии Готье, кстати, высоко ценимого акмеистами, некоторым сторонам дарования самого переводчика. Что касается Беранже, то жизнерадостность, демократичность и песенность этого поэта также были дороги и близки солнечной и веселой музе Вс. Рождественского. Переводческая работа оказывала на Вс. Рождественского большое внутренне-эстетическое и иное воздействие. Он относился к этому делу исключительно серьезно и поистине вживался в душу переводимого им автора, отчасти изменяясь, обогащаясь вместе с ним. Собственная его душа не оставалась незатронутой, нейтральной и безучастной. Будучи вдохновенным переводчиком Мольера, Беранже, Готье, Гюго, Верхарна, Шиллера, Гете, он впоследствии доброжелательно и восторженно принял поэзию Абая, где ему оказались близки мотивы молодости, весны и дружбы, много переводил армянских поэтов, грузинских, украинских, белорусских, а также поэтов Эстонии и Латвии. Переводимый им мир был огромен и разнообразен. Для его оригинальной поэзии, в особенности в двадцатые и тридцатые годы, этот мир, тщательно освоенный, психологически и эстетически пережитый, имел огромное значение.

Но главное, конечно, заключалось в творческом осмыслении реального, окружающего мира. Как писал поэт: «…быть „мертвым“ в наше живое время я не хочу. Кроме того, у меня слишком много жадного интереса и прямого сочувствия ко всему, что строится кругом»[18].

Стихи, составившие книгу «Большая Медведица» (1926), свидетельствуют об упорной работе поэта по освоению действительности. Он искренне стремится вжиться в нее, услышать и понять ее живые голоса и звуки, смысл ее практических дел, ее трудностей и побед. «„Большая Медведица“, — справедливо писал один из исследователей творчества Вс. Рождественского — это первый отклик поэта на тревоги своего века, но именно первый отклик, во многом противоречивый и не всегда достигающий цели» [19].

Однако для уяснения характера творческого пути нам важны прежде всего те моменты и произведения, где такая цель достигалась. В этом отношении нельзя не согласиться с И. Васильевой, автором обстоятельной монографии о Вс. Рождественском, что к середине двадцатых годов связь его поэзии «с живой жизнью, с современностью становится более ощутимой», его лирика «все чаще насыщается публицистическим, остросовременным содержанием, героическими темами и мотивами»[20].

Исследователи справедливо связывают искания Вс. Рождественского со сходными устремлениями Н. Тихонова, Э. Багрицкого, Н. Асеева. Идут сложные и напряженные поиски героя, делаются попытки испытать поэтическое слово на прочность, убедиться в его способности художественно освоить сложнейшую и противоречивую действительность двадцатых годов — с их острыми классовыми схватками, нэпом и первыми ощутимыми победами социализма в человеческих отношениях.

В стихи, составившие книгу «Большая Медведица», входят совершенно новые для Вс. Рождественского темы — романтика Революции, труда, созидания, строительных буден.

В «Поэме дня» мы встречаем, например, такие строки:

Когда возводят дом высокий,
Сквозной, как радиолучи,
Спеши и ты в одном потоке
Нести на жгучем солнцепеке —
Простой, певучий и жестокий —
Всё выше, выше кирпичи.

Таких слов у автора «Золотого веретена» не бывало. Он стремился понять свою эпоху, ее пафос, ее душу. Нельзя сказать, чтобы такое понимание представляло для Вс. Рождественского значительную трудность. Говорить о том, что Вс. Рождественский переживал, переходя к стихам «Большой Медведицы», серьезную мировоззренческую ломку, было бы крайне неточным. Ломался голос, перестраивалось слово, менялась музыка стиха — его ритм, его интонация. В творчестве Вс. Рождественского музыкально-речевая интонация всегда имела огромное значение. Не случайно он был так восприимчив и чуток к музыке и впоследствии так много времени отдал музыкальному театру, став автором стихотворных оперных либретто. Как правило, своим возникновением его стихи были обязаны первичному интонационному толчку, но «голосовые связки» его стиха, по его собственным словам, долго не могли претворить звуки и шумы времени во внятную и адекватную смыслу эпохи поэтическую речь. В «Большой Медведице» он осваивал темы и мотивы, прежде почти не появлявшиеся в его творчестве. Не изменяя лирической и романтической природе своего дарования, то есть по существу оставаясь самим собой, он не только пишет о крупных исторических событиях, но и включает в них факты собственной жизни. То, что прежде казалось ему непоэтичным (стройка, быт), теперь стало входить в стих и превращаться в поэзию. Реалистическая природа его таланта освобождалась от одежд эстетизма и декоративной праздничности, чтобы сомкнуться с реальной действительностью.

У нас под снегом сфинксы, и закат
Как знамя рваное, и шпиль огнистый,
И полукругом врезанный Сенат,
Где у костров стояли декабристы.
Прожектором взрезая черноту
Подъемных кранов, якорей и тросов,
У нас под ветром взморья на мосту
Катил Октябрь бушлатный вал матросов.

(«У нас под снегом сфинксы, и закат…»)

Основная интонация этой книги — энергичная, волевая, можно сказать, «тихоновская». Резкий, решительный жест, упругая походка главенствуют в стихах «Большой Медведицы».

Как хочешь яблоко зови,
Да только нет другого.
Не для того ль и соль в крови,
Чтоб оседать на слово?

(«Толкнул в плечо, сказал: „Пора!..“»)

Многое плодотворно завязалось в этой книге: и тема истории, сопряженная с давними и современными революционными события ми, и тема культуры; по-новому восприняты и образ города, взятого в единстве его историко-культурных и архитектурных аспектов, и картины русской природы.

Принципиальную роль в «Большой Медведице» играла интимная лирика — любовная и пейзажная. Дело в том, что примерно с середины двадцатых годов все чаще раздавались голоса об «архаичности» лирического поэтического сознания, о ненужности лирики, ее враждебности и чуждости громкому, «нелирическому», индустриальному веку. Эта проблема волновала многих; глубокой болью, драматической растерянностью отзывалась она в стихах и высказываниях самых различных художников, чье дарование было по преимуществу именно лирическим. Широко известным было стихотворение Н. Асеева о «стальном соловье», явившемся заменить живое певческое сердце поэта. Вс. Рождественский не знал в этом отношении никаких колебаний: внутренне для него этой проблемы как бы не существовало, с демонстративным пренебрежением он игнорировал ее как выражение упрощенчества и вульгаризации. В своей пейзажной лирике он был особенно близок С. Есенину — с ним связывали его и дружеские отношения. Его пейзажные стихи полны сыновней щемящей грусти, любви и нежности, в их музыке слух улавливает легкий отзвук есенинской светло-печальной мелодии.

Спят плоты у желтого суглинка,
Сизый дым ложится за костром,
Небо — точно глиняная кринка
С розовым топленым молоком.

…Жизнь моя, от васильков и кашки,
Как река, ты вышла на простор!
Больше мальчик в ситцевой рубашке
Не подбросит вереска в костер.

Но живет в душе его вечерней,
От костра затянутой дымком,
Тот же месяц — золото по черни,
Тот же в вишнях утонувший дом.

(«Вижу я: у городской заставы…»)

В отличие от прежних книг в «Большой Медведице» заметно сказалось и воздействие Блока: главным образом в историко-культурной трактовке Петербурга, в теме «русской Бури», но также и в любовной лирике — с ее страстным, вихревым движением и беззащитностью «земного сердца».

В небольшой лирической поэме «Лунатик», посвященной Бетховену, возникает тема искусства. Построенная по принципу музыкальной сюиты, она в своих маленьких главках перебирает времена, эпохи и страны, с их социальными ураганами и бедствиями, гениально предсказанными в пророческой музыке Бетховена. От Наполеона до Круппа — таков неожиданный размах этой поэмы, в чем-то отдаленно перекликающейся с «Возмездием» Блока. А одна из заключительных строк поэмы: