Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

• Название: Льды уходят в океан
• Автор: Пётр Лебеденко
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Далеко на Севере, в одном из наших портов, трудятся герои романа Петра Лебеденко «Льды уходят в океан» — сварщики, люди нелегкой и романтической профессии. Это именноони, советские докеры, возвращают к жизни требующие ремонта суда, работая порою по нескольку суток без отдыха, в пургу и жестокий мороз. Рабочая гордость, чистота помыслов, светлое мироощущение, умение крепко дружить и верно любить являются характерными чертами таких героев книги, как Марк Талалин, Саня Кердыш, Степан Ваненга, Людмила Христанова, парторг доков Петр Смайдов, и другие. Решительно и непреклонно отметают они эгоистические устремления отдельных рабочих, для которых личные, корыстные интересы важнее общественных. В романе с партийной страстностью ведется борьба со всем, что противоречит социалистической морали и нравственности.

---

Ничего такого, однако, не получилось. Степка, наверное, совсем дурак. Потерял девку — и хоть бы что! «Приду, говорит, на свадьбу. Почему не прийти?»

3

Степа шел по тундре на широких лыжах и негромко пел.

Не песню пел, а просто говорил сам с собой, растягивая слова, как в песне.

— Вот ведь как хорошо! — неслось по тундре. — Я опять приехал домой, опять вижу большое небо, слышу, как молчит тундра. Уй как хорошо она молчит! Спит она, наверное, потому что устала после пурги… А потом проснется — и все будет по-другому. Тоже хорошо будет. Песец помчится за леммингом, поймает его, сядет обедать. Волк выйдет на охоту, длинно завоет… Олешки пробегут, тундрянка зашевелится под снегом… Живет тундра!

Степа шел на широких лыжах и пел.

О тундре пел и о себе пел. Трудно ему, однако. Зачем так устроена жизнь, что человеку в ней всегда трудно? Разве нельзя по-другому? И разве нельзя, чтоб всем хорошо было?

Наверное, нельзя…

Он хотел было уже вернуться в стойбище, но вдруг увидел оленью упряжку. Снег, как хлопья пены, летел из-под копыт оленей, снег, как дым, клубился за нартами. Шибко мчатся олешки, будто ветер несется по тундре. И кто-то кричит, подняв над головой хорей:

— Ой-е! Пошли быстро!

Все ближе и ближе нарты. Совсем уже рядом, а из-за снега никак не различить, кто это кричит «Ой-е!». Дурак какой-то. Не видит, что ли, прямо на человека гонит оленей?!

Степа отбежал в сторону и закричал:

— Ты куда глазами глядишь? Мало тундры тебе? Дурак?

Олешки остановились. От их горячих морд валил пар — целые клубы пара.

— Я не хотела тебя испугать, — сказала Райтынэ.

Степа, кажется, задохнулся. Что-то горячее подступило к глазам и к сердцу. Будто огнем его обдало. И немало времени прошло, пока он поверил, что это Райтынэ. А когда поверил, совсем близко подошел к ней и стал смотреть на нее, как на чудо…

Вот она какая, Райтынэ. Вроде и прежняя она, а вроде и другая. Смотрит на Степу не то тревожно, не то печально. Чего это она так смотрит? О чем думает?

— Ты? — спросил Степа.

Она вылезла из нарт, сбросила с головы капюшон кухлянки. Длинные волосы упали на плечи, рассыпались.

— Здравствуй, Степа. Это я, Райтынэ.

— Здравствуй, однако… Узнал я тебя… Далеко едешь?

— Не очень далеко.

— Хорошие у тебя олешки. Быстро бегут.

— Быстро бегут…

Помолчали. Говорить, что ли, не о чем? Когда-то длинной ночи не хватало, каждый раз казалось, что не все еще сказали друг другу. А если и молчали оба, то не так молчали, как сейчас. Тогда по-другому молчали. Легче. Сейчас куда труднее.

— Надолго приехал, Степа? — спросила Райтынэ.

— Поживу маленько. За тундрой шибко соскучился. Будто сто лет ее не видал… Как тебе живется, Райтынэ?

— Плохо живется.

— Плохо?

Неправду говорит, наверное. Райтынэ почему может нехорошо быть? О ней Вынукан стихи пишет, она сама говорит Вынукану: «Давай свадьбу скорее!» Чего ж ей еще надо?

Степа сказал:

— Вынукан, говорят, скоро председателем колхоза будет…

— Может, и будет, — ответила Райтынэ. — Мне-то что, легче от этого? Мне хуже от этого.

Хуже? Вот так да! Этого уж совсем не понять. Разве Райтынэ худо будет, если в тундре станут говорить: «Райтынэ — жена председателя!»

Он сказал:

— Меня Вынукан на свадьбу пригласил. А ты приглашаешь?

— Не приглашаю!

Она это не просто сказала, а закричала. И слезы у нее потекли из глаз. Плачет. Чего она плачет? Чем он ее обидел? Если не хочет, чтобы он шел к ней на свадьбу, он и не пойдет. Не больно-то это ему и нужно…

А Райтынэ все плачет. Теперь она, как та Райтынэ, прежняя. Чужого ничего нету. А лучше было б в ней чужое, Степе легче было бы. Куда как легче было бы! Сейчас вон сколько сил надо, чтобы не сказать ей: «Не плачь, мышка!» Это он раньше так всегда говорил, когда она плакала. Сейчас как такое скажешь?

Он спросил:

— Ты чего плачешь, однако? Я обидел тебя?

— Сама я себя обидела, — сказала Райтынэ. — Уй как обидела. Ты уехал — я жить перестала. Совсем жить перестала. И больше никогда жить не буду. Ходить по тундре буду, работать буду, дышать буду, а жить — нет.

Она рукавом кухлянки вытерла слезы и вдруг улыбнулась. Грустно улыбнулась, но все равно в тундре светлее стало. Тихо сказала и тоже грустно:

— Спасибо тебе, что повидалась с тобой. Думала, что никогда уже не увижу, а если увижу, думала, не станет он со мной говорить. Спасибо, что поговорил… А теперь поеду, Степа.

И пошла к нартам.

Степа продолжал стоять, точно окаменел. Глядел, как она садится в нарты, как берет в руки хорей. Сейчас крикнет олешкам: «Ой-е! Пошли!» И уедет. Совсем уедет. Он останется один. Не только в тундре останется один, айв жизни. Навсегда. Как он станет жить дальше? Райтынэ говорит: «Ходить по тундре буду, дышать буду, а жить — нет!» Вот так и он.

Райтынэ крикнула:

— Ой-е! Пошли!

И тогда он тоже крикнул:

— Стой!

Крикнул и побежал. Прыгнул в нарты, отнял у нее хорей:

— Ой-е! Пошли!

Снег, как хлопья пены, летит из-под копыт оленей, снег, как дым, клубится за нартами. Будто ветер мчится по тундре…

— Ой-е! Пошли быстрее!

У тундры нет конца, у тундры нет края… Тундра, как жизнь: куда ни глянь — везде только начало…

— Ты мне все говори, однако! — Степа бросил хорей в нарты (пускай олешки сами бегут куда хотят, лишь бы подальше в тундру), обеими руками притянул к себе Райтынэ за плечи. — Все говори, долго говори, я слушать хочу!

На ее ресницах еще капельки слез, не вытереть их — замерзнут. Он наклонился к капелькам, вытер их губами. Вот так…

— Ты не закрывай глаза, я тысячу лет не видал весеннее небо тундры! Истосковался, однако, по нему. Уй как шибко истосковался. И по небу, и по тебе. Ты понимаешь это?

— Все понимаю!.. Я все понимаю… Я ничего не понимаю, однако. Я думала, пойду в чум Вынукана, лишь бы не одной быть. Чего ждать? Свое счастье сама прогнала, другого никогда не будет. Потому что счастье бывает только одно. Не удержишь его — больше не ищи, все равно не найдешь… Я думала: о тебе в газетах пишут, ты знатный человек теперь, зачем тебе Райтынэ? Такая Райтынэ? В городе много девушек — разве ты не выберешь?.. Вот так я думала… Скажи, как мне теперь поверить, однако, что ты опять со мной? Я тебя часто во сне видела. Может, и сейчас ты мне снишься?.. Я поцелую тебя, чтоб не думать, будто ты снишься… Ты задушишь меня, Степа!

— Не совсем задушу. Немножко только… А теперь говори. Все говори, я слушать буду.

— Хорошо, обо всем расскажу. Уй как я его ненавижу, Вынукана-то! Волк он, а не человек! Везде, по всей тундре кричит: «Райтынэ — моя девка! Была раньше Степкина девка, я свистнул — ко мне прибежала. Прилипла. Захочу, говорит, — возьму в чум, а не захочу — так спать со мной будет! Потому что моя…»

Вот он какой, Вынукан-то. И мать его такая же. Увидит меня, говорит: «Ты давай, девка, спи с Вынуканом, он молодой, у него шибко кровь горячая. Ты не хочешь с ним спать, он по другим бабам ходит, гляди — дурную болезнь возьмет…»

Все надо мной смеяться стали: «Твой Вынукан не шибко за твою юбку держится…» А я плачу. Он два раза бил меня за то, что я ночью в чум к нему не хожу. Больно бил, однако. Хотела в город бежать — мать больная, нельзя бросить. Тогда говорю ему: «Давай свадьбу скорей, надоело так-то». А он вот что сказал: «Когда захочу — тогда свадьба будет. А не захочу — совсем не будет…»

— Волк он! — проговорил Степа. — Как Илюшка Беседин.

Ни разу Райтынэ не видела Степу таким злым. Ей даже страшно стало. Глаза у него сейчас — как стужа в тундре. Кулаки сжал, будто ударить хочет. Даже зубами скрипнул, когда проговорил:

— Таких убивать надо.

И вдруг рассмеялся. Хорошо рассмеялся. Весело. Так один Степа умеет: только сейчас злой как черт был, а уже смеется. Да ещо яак смеется!

— Знаешь, почему он на свадьбу меня пригласил? Знаешв, почему он свадьбу решил делать?

— Не знаю.

— Боится он, однако. Боится, что ты опять ко мне придешь. Тогда над ним все смеяться бы стали…

— Он сказал вчера, что через неделю свадьба будет. Уже думает, кого в гости позвать.

— Хорошо, — сказал Степа. — Пусть думает. И ты с ним думай. А потом мы, знаешь, как сделаем?..

4

— Мы сделаем вот как, — сказал Вынукан Райтынэ. — Свадьбу в клубе гулять будем. Десять столов поставим внизу, один стол — на сцене. Внизу все гости будут. На сцене — немного. Я, ты, Вуквутагин, матери и отцы наши и еще один-два человека. Степку внизу посадим, ему оттуда лучше смотреть на нас будет. Хорошо придумал?

— Хорошо придумал, — согласилась Райтынэ. — А в Совет записываться когда пойдем?

— Потом пойдем. А может, прямо на сцене запишемся, чтоб все смотрели. И Степку в свидетели возьмем.