Вера Хоружая - Письма на волю

• Название: Письма на волю
• Автор: Вера Хоружая
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

В 1930 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга «Письма на волю».

Из соображений конспирации вместо имени и фамилии автора на обложке стояло: «Польская комсомолка».

Автором этих писем была Вера Хоружая, секретарь Центрального Комитета комсомола Западной Белоруссии, несколько лет томившаяся в польских тюрьмах.

Книга вызвала огромный интерес у читателей и быстро разошлась. Поэтому в 1931 году издательство выпустило второе издание.

Еще раз книга Веры Хоружей была издана в «Молодой гвардии» в 1957 году.

Теперь имя героической дочери белорусского народа стало известно многим читателям. В 1959 году в «Правде» были опубликованы ее записки, относящиеся к 1942 году, к тому времени, когда Хоружая, оставив двух малолетних детей, пошла защищать от врага свою любимую Родину. После этого интерес к жизни В. Хоружей возрос еще больше.

В настоящем издании собраны письма, статьи В. Хоружей и воспоминания о ней. В основу книги положен сборник «Славная дочь белорусского народа», подготовленный Институтом истории партии при Центральном Комитете Коммунистической партии Белоруссии и выпущенный государственным издательством БССР (составители H. С. Орехво и И. П. Ховратович).

В книге раскрыты имена и фамилии большинства лиц, которым адресовала свои письма из тюрем В. З. Хоружая. Расшифрованы также фамилии многих партийных и комсомольских работников Польши и Западной Белоруссии, которые в ряде писем, по конспиративным соображениям, помечались лишь начальными буквами.

Некоторые имена расшифровать не представилось возможным.

В отличие от указанного белорусского издания в данной книге помещен биографический очерк Б. Котельникова о жизни В. Хоружей.

Издательство «Молодая гвардия» выражает благодарность брату В. Хоружей Василию Захаровичу Хоружему, принявшему участие в подготовке издания для «Молодой гвардии».

---

— Какая я больная?! Что ты, на самом деле! Я просто немножко ослабела и теперь вот прекрасно себя чувствую.

Старая Катя так было разболелась, что… Ах, сколько мы пережили!.. Но и она, задыхаясь, не переставала твердить:

— Нет, я должна еще выйти на волю. Я должна еще поработать. Ведь столько работы теперь.

Представлена у нас вся Польша в ее полном теперешнем составе: тут и Западная Украина и Западная Белоруссия, все пролетарские промышленные центры…

Ну, вот тебе физиономия коммуны. Теперь хочешь, наверно, знать, в каких условиях мы живем? Тут, братка, дела аховые. Душат нас всеми мерами и способами, так что дальше уже некуда. Мы пережили неимоверно тяжелый год, а начавшийся второй обещает быть еще почище прошедшего. Из всех польских тюрем (а имя им — легион) несется теперь «скрежет зубовный». Вот баланс одного года: забраны все изданные в СССР и вообще не нравящиеся фашизму книги, запрещено получать «радикальные» газеты и журналы, запрещено переходить из камеры в камеру, запрещено собираться вместе, распределять продукты и одежду, а также деньги, введена прогулка парами. Да и перечислить ли все «благодеяния», которые обильным дождем сыплются на наши головы.

Особенно возмутительным по своей наглости является способ, каким фашизм хочет одновременно и нас физически истребить и себя спасти от туго стянутой петли кризиса. Выдумано остроумно: нас арестовывают и сажают в тюрьмы на долгие годы, а потом велят платить за это. Так, так, не удивляйся. Сначала тебя засудят годиков этак на восемь, а потом пришлют счет на пару тысяч злотых. Это — судебные издержки. Потом пришлют тебе второй счет — за содержание в тюрьме. Наши девчата получили счета, по которым требуется оплата до 1936 года. Ловко, что? Но это еще не все. Если ты крестьянин, у тебя заберут и продадут твою землю; если ты рабочий и никакого имущества не имеешь, будет наложен арест на твой депозит в тюрьме: значит, каждые 15–20 злотых, которые будут тебе присланы товарищами или семьей, достанутся не тебе, а фашистскому правительству. Ты же голодай, подыхай…

Но все превосходит мерзостью и идиотизмом так называемая «сегрегация». Об этом просто невыносимо писать. Но вы должны знать и об этом. Так слушай же: «христианки» должны быть отделены от «евреек», и вот врываются в камеры наши «телохранители», хватают нас и перетаскивают, «сортируют» по своему усмотрению. Ни возмущение, ни протесты, ни доказательства бессмысленности и оскорбительности этого распоряжения, конечно, не помогают. Это проведено уже несколько месяцев тому назад, но и до сих пор и никогда мы не сможем об этом спокойно думать и говорить. Надо ли объяснять, добавлять что-либо.

А теперь к фактам. Картинка — наша прогулка. Вдруг на дворе появляется начальник. Величественно и грозно направляется он к нам и разражается громом и молнией:

— В порядке ходить! Не сметь приближаться друг к другу! Смеяться? Я вам покажу смеяться! У меня здесь хохоту не будет. Это правительственное учреждение, а не кабак. Я вас научу порядку. Здесь коммуны не будет. Вы у меня забудете про коммуну. Это не Россия, а Польша! — Он сам зажигается своим красноречием, захлебывается от дрожи и кричит, уже обращаясь к надзирателям: — Смотреть за порядком! Не церемониться с ними! Силой их! По одной! В карцер сажать! Наказывать! Не выпускать на прогулку!

Такое удовольствие может продолжаться долго, может повторяться сколько хочешь.

Нас, понятно, не испугаешь. Мы только покрепче сжимаем зубы, стискиваем кулаки и ни на минуту не перестаем бороться, защищаемся упорно, ожесточенно, иногда по два месяца не выходя на прогулку. Думаешь, мы перестали смеяться? Как бы не так. Смеемся так же звонко и радостно, но с сожаленьем признаем, что реже. Слишком часто душит злоба, слишком часто грызет тревога. Ты подумай только, постарайся себе на минуту представить, каково это жить под постоянным непрекращающимся градом оскорблений и унижений, изощренных до тонкости, и отвратительно грубых издевательств, каково ждать каждую минуту нового удара с любой стороны…

И все-таки злоба, ненависть и тревога не царят безраздельно в наших думах. О нет! Мы знаем и радость и смех. Да и как же может быть иначе? Ведь растет, грядет революция. Ведь мы же знаем, что это предсмертные судороги фашизма, ведь мы и через вой подыхающих гадов слышим торжествующую песню нашей победы. Мы знаем, знаем, что свобода близка, мы с замирающими от счастья сердцами ловим звуки приближающейся великой бури — социалистической революции в Польше.

Стань на минуту на наше место, и ты все поймешь. Да есть ли на свете, встречается ли на земле большее счастье: будучи до последнего дыхания сдавленным врагом, все же чувствовать свою непобедимую силу, знать, что враг погибнет, видеть идущую несомненную победу и избавление — свободу. Свободу не только нам, а десяткам миллионов трудящихся. Вот в чем важность, красота, счастье.

О том, что все это так, о том, как развивается и близится революция в Польше, я тебе рассказывать не должна, ты знаешь, пожалуй, не хуже меня. Сколько у нас разговоров о недалеком будущем, сколько конкретных планов и лучезарных мечтаний.

А теперь к вам, в ваш прекрасный СССР, в Москву. Так мало знаем о вас, а интерес огромный. Проводите уже третий год пятилетки, а достигнутые успехи и встречаемые новые трудности все увеличивают энтузиазм, удесятеряют силу, размах. Сколько планов стало уже действительностью. Сколько намечено новых, о которых еще три-четыре года тому назад и не мечталось. Во мгле неведения о вас, которой нас так тщательно окружают, иногда маленький, у вас вовсе незаметный фактик для нас осветит ярким огнем вашу жизнь, скажет о ваших достижениях.

…Ты знаешь, вероятно, что членов польской рабоче-крестьянской делегации, которая была в СССР, всех арестовали, осудили, дали по 4–6 лет. И только потом апелляционный суд их освободил после нескольких месяцев заключения. Но они рассказывали и в тюрьме, а от них через десятки уст пошли, пойдут рассказы дальше, дальше…

Как же страстно хочу я знать про вас, про родину мою, нашу! Как идет коллективизация, как обезвреживается кулачье, как растут кадры, наши кадры? Теперь, вероятно, после процесса Рамзина, вопрос этот стоит еще шире, осуществляется с еще большей решительностью. Как живет, растет, борется комсомол, на каком фронте теперь наиболее частый огонь?

Вспомнилось мне, что ты обещал подробнее написать про встречу с Максимом Горьким. Читала его письма к рабочим и крестьянам в связи с процессом Рамзина. Как рады мы были! Наш Максимушка с нами!

Нет, если бы в моем распоряжении были еще 10 таких листков, как тот, на котором я пишу это письмо, и писала я еще в три раза мельче (признайся, ругаешь ты меня, читая), все равно никак не сказала бы всего, что хочется тебе сказать. Где там, где там…

Летит время, мчится. Сижу уже шестой год. Не верится мне, никак не верится, что я уже шесть лет не видела свободы. Да вот ведь она — я еще живу ею, она еще даже не в прошлом, она — настоящее и… близкое будущее… Да, да, еще несколько усилий — и мы будем вместе… Мы изменились. Это ничего. Мы старые, прежние комсомольцы, мы — это мы.

Думаю об этом новом будущем, неизведанно прекрасном, и так живо, так близко встает прошлое. На днях вот, в тихую, мрачную ночь, после особенно горько тревожного дня мне с необычайной яркостью вспомнилось такое. Ранняя весна. Задумчивые розовато-голубые, прозрачные сумерки. Мы идем с тобой по тихой далекой улице. А нас окутывает, пронзает насквозь, пьянит и будоражит весенне-задорный, крепкий и веселый запах распускающихся тополей… Мы идем, хохочем, и над нами нестерпимо сильно пахнут тополя, ласково улыбаются голубые сумерки. Как хорошо!

А завтра — гражданская война, советы в Польше, советы в Германии, и еще и еще — ведь будет не революция, а волна революций… Мы будем еще бороться по-новому и по-старому, как когда-то, бороться и на фронтах и в тылу в атмосфере новых 18–20-х годов. Но ведь теперь есть СССР. Никогда не будет сказано достаточно об этом факте. Как же могуче засвидетельствует об этом будущее…

…………………………………………………

…Вернулись с прогулки, если ее можно так назвать. Я и Маруся[74] писали тебе когда-то про радость нашей встречи. А теперь вот я даже не вижу ее. Мы — на разных прогулках, можем увидеться только случайно или украдкой. Нет слов у меня, чтобы вылить все бешенство, всю необъятную злобу. Подумай только: после стольких лет очутиться под одной крышей и не иметь возможности даже взглянуть друг на друга. Но все это ерунда, на все надо уметь находить способ. Мы все-таки вместе, мы все-таки нераздельно едины. В те редкие часы, когда нам удавалось бывать друг у друга (мы никогда не сидели в одной камере), мы положительно утопали в радости видеться, говорить, в воспоминаниях, рассказах, мечтах.

Кроме того, мы задумали и даже приступили к исполнению очень интересной и тебя касающейся работы, пока не скажу какой…[75]