Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

• Название: На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917
• Автор: Валентин Левицкий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0417-2

«Глубоко веря в восстановление былой славы российской армии и ее традиций – я пишу свои воспоминания в надежде, что они могут оказаться полезными тому, кому представится возможность запечатлеть былую славу Кавказских полков на страницах истории. В память прошлого, в назидание грядущему – имя 155-го пехотного Кубинского полка должно занять себе достойное место в летописи Кавказской армии. В интересах абсолютной точности, считаю долгом подчеркнуть, что я в своих воспоминаниях буду касаться только тех событий, в которых я сам принимал участие, как рядовой офицер» – такими словами начинает свои воспоминания капитан 155-го пехотного Кубинского полка пехотного полка В. Л. Левицкий. Его мемуары – это не тактическая история одного из полков на полях сражения Первой мировой войны, это живой рассказ, в котором основное внимание уделено деталям, мелочам офицерского быта, боевым зарисовкам.

---

Столь невыгодное положение требовало решения или двигаться вперед, или же отойти назад, но только не оставаться в этом заколдованном месте.

К вечеру огонь стих. Были спущены вниз (в овраг) дозоры, и люди стали приводить себя в порядок, готовясь к следующему, может быть, еще более тяжелому дню. Бесспорно, в них замечалась под влиянием всего пережитого усталость, но о слабости духа не могло быть и речи. Наоборот, в них чувствовалась какая-то вера в успех, хотя обстановка не давала на это данных.

– Пушек мало, да и с табачком слабо, – вот были единственные их претензии.

Под прикрытием ночи была произведена перегруппировка, поднесены патроны и пища, убитые вынесены из линии.

Пробовали окопаться, но дело продвигалось слабо, ввиду каменистого грунта. Лопата только стучала, а кирка отскакивала от камня, давая искру.

Около 12 часов ночи я был вызван к полковнику Трескину. Не помню, каковы были сведения о полке, но в сведениях о наших войсках полковник указал на движение двух полков 20-й дивизии (77-й Тенгинский и 78-й Навагинский полки) по Ольтинскому направлению в обход Гасан-Калы и, следовательно, Падыжвана. Для совместных действий полковник приказал с рассвета перейти в наступление. Дав каждому из присутствующих офицеров инструкцию, полковник приказал мне поддержать пулеметным огнем движение цепей.

Еще задолго до рассвета все были на ногах. С одной стороны – готовились к атаке, с другой – опасение, что противник сможет сам предупредить нас.

Лишь только едва стали выявляться контуры местности, как где-то вдали у противника появилось несколько вспышек, а затем услышали мы над головами характерный свист и разрывы. Спустя несколько минут мы были в пасти артиллерийского огня противника.

Спасаясь от смертельного роя шрапнельных пуль и осколков, люди залегали между камнями. Вдруг и с противоположной стороны оврага просвистела одна пуля, за ней другая, затарахтели пулеметы, и все, казалось, вокруг превратилось в сплошной хаос трескотни и гула. Казалось, что каждая частица воздуха была насыщена свинцом, сталью и смертью.

Передо мной кто-то вскочил, вскрикнул и упал без движения. Отстреливавшийся из-за камня стрелок, пораженный в голову, бессильно выпустил винтовку и как бы застыл на месте. Третий полз, беспомощно волоча ногу. Кто-то звал на помощь санитара.

Я огня не открывал, ожидая появления противника. Где-то вправо стрельба наша участилась, приняла нервный характер. Послышались крики, затем через несколько минут они стихли. Ружейный огонь почти прекратился, но шрапнель била с прежней настойчивостью.

Ясно было, что противник предупредил нас в наших намерениях и сам перешел в атаку. Оставаясь против кубинцев без движения,[25] он, развив сильный огонь, обрушился всеми силами на наш центр и правый фланг.

Воспользовавшись еще не совсем рассеявшимся туманом, противник на участке елизаветпольцев подошел вплотную, но после штыковой схватки был отброшен на свое исходное положение.

Кубинцы хотя на сей раз ограничились только огнем, но потери их были большие. Как весь день 25 октября, так и утром 26 октября они опять расстреливались противником с командующей над нами высоты. Как бы в отместку за неудачу, противник, казалось, еще сильнее развил огонь артиллерии.

Наши две горные пушки геройски оборонялись. Находясь немного ниже цепей на небольшой площадке у самой пропасти, они беспрестанно подскакивали, выбрасывая снаряды. Но что могли они поделать, когда артиллерия противника превосходила их во много раз.

Чтобы понаблюдать за полем противника, я поднялся на артиллерийский наблюдательный пункт, расположенный также невдалеке от нас. Признаюсь, удовольствие было не из приятных. Очевидно, противник, заметив пункт, все время держал его под огнем.

Ответив на мое приветствие, командир батареи полковник Роде пробормотал:

– Черти всегда найдут – уже третий раз меняю пункт, – и дальше спокойным голосом подавал команды через телефониста.

– Ваше высокоблагородие, нет связи, опять турок порвал, – проговорил телефонист.

– Старая история, беги поправь, да поживей, – сказал подполковник.[26] Через несколько минут связь восстановлена, и опять среди гула и треска разрывов то же спокойствие, те же команды.

«Фаталист или железные нервы, – подумал я, – но такие люди нужны войне».

Полковник Трескин, не имея возможности с рассветом осуществить свой план, решил атаковать противника около 10 часов. Заняв места, мы ждали его знака. Я установил пулеметы, применив их для стрельбы через головы своих. Дистанция еще раньше была измерена дальномером. Прислуга замерла у машин в ожидании моей команды.

По цепи пронеслось: «Встать, вперед». Поднявшиеся цепи стремглав бросились вниз, в овраг, я открыл огонь. Старые наводчики и вообще дисциплина команды сделали свое дело. Как бы прижатый к своим окопам пульной струей, противник мог лишь отвечать беспорядочным, и то не совсем частым огнем. Спустя минут десять наши цепи показались на противоположной стороне оврага. Ведя огонь до предела, чтобы не поражать своих, я прекратил его. Первой бросилась в штыки 11-я рота (капитан Замбржицкий[27]), а за ней другие.

Противник, не приняв удара, отошел на следующую линию. Подобный успех достигнут был и елизаветпольцами и кабардинцами, но, к сожалению, с большими потерями. Особенно тяжело пришлось кабардинцам, которые наступали по открытой местности под губительным огнем противника.

Я вместе с резервными ротами стал спускаться в овраг. Противник как будто ждал этого. Имея в виду свое око,[28] он стал обстреливать и новую позицию, и овраг фланговым артиллерийским огнем. Роты опять стали нести потери. Уже с новой линии навстречу нам стали подносить раненых. Невольно пришлось обратить внимание на своеобразную особенность действия артиллерийского огня в скалистой местности. Шрапнельные стаканы,[29] ударяясь о скалу, лопались и, рикошетируя, производили какой-то особенный звук, похожий на хохот.

– Сатана смеется, – заметил кто-то не без остроумия.

Но не все на войне так драматично: даже в самые тяжелые минуты, в минуты безусловной опасности люди умели вставлять тот комический элемент, который так свойствен русскому простолюдину.

Помнится, как один стакан, после разрыва снаряда ударившись о скалу, отскочил с большой силой и вновь ударился о большой камень, и таким образом проделав несколько рикошетов и потеряв скорость, как бы обессиленный свалился в нескольких шагах от одного стрелка. Последний пережил, по всей вероятности, немало жутких секунд, прижавшись к земле, но увидев благополучный исход, с отчаянной злобой бросился на стакан, стал его бить чем попало – каблуком, прикладом – и, ругаясь, закончил:

– Чертова сила хотела меня доконать, а сейчас я тебя.

Цепляясь за камни, подталкивая друг друга, мы взобрались на край оврага. Роты (2-й батальон), прибывшие раньше нас, вели перестрелку с противником, удалившимся шагов на 1300–1400.

Моему взору представилась панорама Падыжванских высот, которую я видел часа два-три с артиллерийского наблюдательного пункта, но с меньшим кругозором.

Целая система гор представляла ряд оборонительных линий, отлично укрепленных с той заботливостью и быстротой, как это умеют делать турки.

Всевозможные извилины местности, казавшиеся раньше подступами, ныне, судя по положению окопов, могли браться противником под огонь. Такая позиция могла бы быть взята только после тщательной артиллерийской подготовки и при условии двойного количества (а может быть, и больше) пехоты, чем располагали мы. Другим же способом для овладения Падыжваном мог бы быть глубокий обход с тыла (Гасан-Кала) и демонстрация целого фронта.

Занятая вновь линия в стрелковом отношении была выгоднее прежней. Здесь был и обстрел, и обзор, и противник не смотрел на нас с высоты птичьего полета. Но выиграв в этом смысле, мы в другом становились в еще худшие условия, чем раньше. Если раньше мы находились под косым огнем (кроме фронтального) неприятельской артиллерии, то сейчас поражались мы глубоким фланговым огнем. Потери наши росли с каждым часом. Большинство ротных командиров было выбито из строя, несколько рот осталось вовсе без офицеров, убыль людьми доходила до 40 %. Дальнейшее наше продвижение было бы противно основным понятиям тактики. Продвигаясь вперед, мы подставляли бы фланги и для охвата, и для обхода, пока не были бы окружены. Влезая в клещи противника, мы в то же время попадали в сложную сеть неприятельского огня.

Учитывая столь тяжелое положение отряда, полковник Трескин решил отойти на исходную позицию. Для планомерного отхода он приказал резервным ротам и мне с четырьмя пулеметами отойти первыми, занять позицию и прикрыть отход левого участка по оврагу.

Пройдя овраг «Чертов котел», как прозвали его солдаты, я занял прежнюю позицию. Недалеко от меня стояли две знакомые пушки. Воспользовавшись нашим продвижением, они тоже продвинулись вперед. Одна из них как-то скосилась на сторону и молчала. Вокруг ее лежало несколько убитых из прислуги. Другая яростно отбивалась, как будто хотела отомстить за подругу.