Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

• Название: На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917
• Автор: Валентин Левицкий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0417-2

«Глубоко веря в восстановление былой славы российской армии и ее традиций – я пишу свои воспоминания в надежде, что они могут оказаться полезными тому, кому представится возможность запечатлеть былую славу Кавказских полков на страницах истории. В память прошлого, в назидание грядущему – имя 155-го пехотного Кубинского полка должно занять себе достойное место в летописи Кавказской армии. В интересах абсолютной точности, считаю долгом подчеркнуть, что я в своих воспоминаниях буду касаться только тех событий, в которых я сам принимал участие, как рядовой офицер» – такими словами начинает свои воспоминания капитан 155-го пехотного Кубинского полка пехотного полка В. Л. Левицкий. Его мемуары – это не тактическая история одного из полков на полях сражения Первой мировой войны, это живой рассказ, в котором основное внимание уделено деталям, мелочам офицерского быта, боевым зарисовкам.

---

Ночь, вопреки всяким ожиданиям, прошла спокойно. Утром 20 декабря около восьми часов из балки вышла к нам партия противника с белым флагом. Один из них на ломанном русском языке заявил нам, что в балке хотят нам сдаться в плен около двухсот человек, но не решаются выйти, боясь нашей стрельбы. Мы его убедили, что огня с нашей стороны не будет, но при условии, если они выйдут без оружия, держа руки поднятыми вверх.

Минут через двадцать нам сдалось около двухсот человек при двух офицерах и одном враче. Пленных сейчас же отправили в Сарыкамыш, кроме врача и нескольких санитаров, которым разрешено было собрать из окопов раненых неприятельских солдат. Около десяти часов дня нам стало известно, что отряд генерала Баратова вышел во фланг противнику и нанес ему у Девика сильное поражение, причем им было захвачено около десяти орудий и много пленных. В продолжение целого дня к нам являлись перебежчики. Они жаловались на крайне тяжелые условия и, главным образом, на голод. Кухонь нам не подвезли, так как дорога из Верхнего Сарыкамыша хотя и была в наших руках, но находилась под огнем противника. Пришлось ограничиться и на сей раз холодными консервами и чаем. Пленный врач также был позван на нашу скромную трапезу. Ему, как воспитанному человеку, очень неловко было показать свой голод, но скрыть этого он не мог.

Полковник Херхеулидзе попросил поручика Кондахчиани, отлично знающего турецкий язык, перевести врачу, что пусть он не смешивает настоящий русский чай с той бурдой, которую он сейчас пьет. Врач, в свою очередь, попросил передать нам, что он отлично знает русский чай, а еще больше русское хлебосольство.

– Передайте, кроме того, господину полковнику, – обратился он, смеясь, к поручику Кандахчиани, – что я с сегодняшнего дня с лошадиного положения перешел на человеческое.

Этих слов мы не поняли, и нам показалось, что поручик ошибся переводом. Заметив наше недоумение, врач добавил:

– В продолжение пяти дней мы питались лишь поджаренным ячменем, вспоминая о хлебе как о минувшей роскоши.

Не совсем тактично было со стороны нашего переводчика, когда он спросил врача, что будет делать Турция после того, как англичане завладеют Дарданеллами и Константинополем. Врач переменился в лице и уже волнующимся тоном ответил:

– Англичане никогда не возьмут Дарданелл. Если вместо них были бы вы, то тогда я мог усомниться в неприкосновенности нашей столицы. Эта нация может побеждать только за чужой счет, и вы ее скоро хорошо узнаете.

Хотел ли врач преподнести нам комплимент или же он был ненавистник английской расы, но разговор принял не совсем уместный характер, и полковник перевел его на другую тему.

Поблагодарив нас за гостеприимство и за помощь его раненым собратьям, врач вместе с другими пленными отправился к нам в тыл.

21 декабря команда разведчиков, пущенная в Кизил-Чубухскую балку для разведки, была встречена в лесу огнем. В девятом часу противник выпустил по нашему расположению несколько шрапнелей и почему-то замолчал. В час дня мы получили приказание атаковать гору Гель и продвинуться в глубь балки. Во втором часу моя команда и пулеметная команда пластунов, всего 16 пулеметов, открыли огонь по высоте, а цепи нашего полка и пластунского батальона перешли в наступление. Туркестанцы наступали по балке и влево от нее. Противник встретил сначала нас огнем, но затем, прекратив его, выкинул белый флаг. Навстречу нам стали выходить сотни безоружных турецких солдат. Это не были уже гордые и храбрые османы, как они себя называли, а люди, потрясенные поражением, голодом и нуждой.

Ночь мы провели на горе Гель, где утром узнали о полной сдаче нам всего 9-го корпуса во главе с командиром его Исхан-пашой, а также об отходе части 10-го корпуса в сторону Ольт. Целую ночь и весь день 22 декабря к нам подходили в одиночку, партиями, а иногда целыми ротами сдавшиеся в плен. Их отправляли напрямки через лес к железнодорожной станции. Турнагельский лес и балка сделались могилой 9-му турецкому корпусу. На каждом шагу, почти у каждого дерева приходилось натыкаться на трупы павших или замерзших неприятельских солдат. Они сидели и лежали в различных положениях, иногда напоминая своими позами живых.

Бродя по лесу, я наткнулся на пулемет, за ним сидел наводчик, спрятавший голову за щит. Создавалось впечатление, что он каждый момент откроет огонь, но машина молчала, а человек сидел без движения. Он был мертв. Пуля, пробив кожух, пронзила ему грудь, очевидно, задев сердце. Еще дальше я увидел группу человек в шесть. Они сидели вокруг костра, склонив головы, кто на сторону, а кто вовнутрь. Я подошел к ним вплотную. Костер давно уже погас, а вместе с ним и их жизнь. Но самые тяжелые картины пришлось увидеть в балке. Здесь стояло десятка два круглых палаток. Они были полны замерзшими турками, лежавшими вплотную друг к другу. Это был перевязочный пункт противника, где раненые после перевязки должны были оставаться в продолжение недели без крова и пищи и тут же находили себе смерть.

Поднимаясь назад в Турнагель, я увидел брошенную неприятельскую батарею. Я воочию убедился в той точности и в разрушительности, какую причинили наши мортиры противнику. Позиция батареи была покрыта большими черными воронками, щиты поцарапаны и выгнуты осколками, большая часть прислуги оказалась перебитой. Безжалостный огонь не пощадил и животных. Внизу, немного дальше брошенных порядков, валялось несколько трупов убитых лошадей.

Вечером мы покинули лес мертвецов и вновь вернулись на Бардусский перевал, где встали бивуаком. 23 декабря с утра мы собирали, а затем хоронили тела павших в бою однополчан. Часть их была похоронена на старом кладбище в Сарыкамыше, а другая часть, погибшие у Верхнего Сарыкамыша и на Орлином гнезде, – на плацу перед офицерским собранием, где мы когда-то беззаботно играли в теннис. Оружие сдавшегося противника собиралось и отправлялось в тыл. Моей команде, как трофеи, досталось девять мулов отличной породы. Около полудня подъехали полковые кухни, встреченные не без радости. Горячей пищи и свежего мяса мы уже не видели больше чем с неделю. К вечеру подошли три роты 4-го батальона. Таким образом, на перевале сосредоточился весь полк, кроме 16-й роты и штаба полка, которые оставались в казармах. В сумерки запылали кругом костры, люди стали копать себе снежные ямы, снося к ним для подстилки что попало, не брезгуя шинелями с убитых турецких солдат. Вечером полковник Херхеулидзе приказал построить полк на поверку и на молитву.

Весело понеслись звуки сигнальных рожков, переливаясь резким эхом по горам. Повестка и заря призывали всех после бранных дней к молитве и покою. Перекличка окончена, молитва пропета. Полк построен был четырехугольником, батальон против батальона. Офицеры стояли в середине. Как старший из присутствовавших штаб-офицеров, полковник Херхеулидзе принял вечерние рапорты. На сей раз они не носили характер трафаретных докладов, как то: в роте никаких происшествий не случилось, или произошло то или то. При полной тишине присутствующих слышалось: в первой роте убитых 21, раненых 67, во второй роте убиты фельдфебель (Григорьев), два взводных командира и 24 рядовых, и так далее, и так далее… В девятой роте насчитывалось лишь 80 штыков. Команда разведчиков представляла только один взвод. Даже музыкантская команда, состоящая наполовину из евреев, не досчитывалась большей части своих людей. Им приказано было остаться при обозе в Меджингерте, но они настойчиво просили пустить их в строй в качестве бойцов или санитаров.

– Мы уж сыграем полку после боев, ваше благородие, а сейчас пустите нас, куда идет весь полк, – говорили они полковому адъютанту. Просьба их была уважена, но играть многим из них не суждено было больше никогда. «Большой барабан» был убит в лоб наповал. «Тарелкам» оторвало ногу, басиста поразило в сердце, а флейтист остался без руки.

Вечерний рапорт был кончен. Наступила гробовая тишина, прерываемая лишь потрескиванием горящих костров и кашлем единичных людей. У каждого мысли были с теми, кого пришлось сегодня предать земле. Каждый думал, что если не сегодня, то завтра ему придется сделать то, что сделали они. Но вдруг послышался резкий голос полковника:

– Молодцы, кубинцы!

– Рады стараться, ваше сиятельство! – по старой традиции дружно и громко ответил ему полк. Тихим, но постепенно возрастающим голосом начал полковник Херхеулидзе свое слово полку. Он не был оратором. В его речах не было искусства пленять сердца людей, но в них была большая сила – это его искренность. Он говорил с жаром, с тем энтузиазмом, с каким он вел людей в бой. Не любя говорить вообще, он считал, что сегодня, после целого ряда боев, после часов тяжелых переживаний и в час победы, он должен им сказать свое правдивое солдатское слово.

Мне, конечно, трудно воспроизвести все сказанное, но суть и смысл до сих пор остались в моей памяти.