Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

• Название: На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917
• Автор: Валентин Левицкий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0417-2

«Глубоко веря в восстановление былой славы российской армии и ее традиций – я пишу свои воспоминания в надежде, что они могут оказаться полезными тому, кому представится возможность запечатлеть былую славу Кавказских полков на страницах истории. В память прошлого, в назидание грядущему – имя 155-го пехотного Кубинского полка должно занять себе достойное место в летописи Кавказской армии. В интересах абсолютной точности, считаю долгом подчеркнуть, что я в своих воспоминаниях буду касаться только тех событий, в которых я сам принимал участие, как рядовой офицер» – такими словами начинает свои воспоминания капитан 155-го пехотного Кубинского полка пехотного полка В. Л. Левицкий. Его мемуары – это не тактическая история одного из полков на полях сражения Первой мировой войны, это живой рассказ, в котором основное внимание уделено деталям, мелочам офицерского быта, боевым зарисовкам.

---

– Я только затянусь папиросой, а затем дальше в дело, – сказал он мне. – С восьми часов, как начали подходить раненые, буквально купаешься в крови как мясник. Нас здесь три врача, и за эти четыре часа пропустили мы через свои руки около шестисот человек. Потери в полку очень большие, а особенно в третьем батальоне. Там, кажется, осталось всего два офицера. Поручик Ульянов, подпоручик Лагутин убиты. Результат был пока неизвестен. Знаю только то, что контратака противника отбита. А пока всего лучшего, подходит новая партия.

Перед выходом из барака, у самых дверей я увидел лежащего фельдфебеля 1-й роты прапорщика Петюкевича. Еще за год до войны бравый старик праздновал, при торжественной обстановке, тридцатилетнюю службу в полку. Несмотря на солидные годы, он в Кеприкейских боях выказал не раз храбрость и распорядительность. Сейчас он лежал с простреленными обеими ногами.

Я поднимался по узкому ущелью без дороги по глубокому снегу. Орудийный огонь стих, ружейная стрельба как будто стала удаляться. Навстречу опять вереница раненых; одни шли, других несли, а некоторые ползли. Пришлось одного туркестанца усадить на лошадь и отправить к перевязочному пункту. Стрелок был ранен в бедро еще ночью, надеялся на свои силы и хотел пройти несколько верст до шоссе, но по пути упал, отморозив себе ноги.

Наконец я добрался до подошвы Гуссен-Ага-Юрта, где нашел телефонную станцию своего полка. Начальник связи поручик Алавидзе торопил людей восстановить связь с Туркестанским полком, прерванную только что прошедшей вперед артиллерией. От него я узнал, что батальоны кубинцев наступали на перевале в направлении высоты Гель и балки Кизил-Чубух-Дере. Перевал взят, и бой сейчас шел за ним восточнее Бардусской дороги.

Я взял направление на восток и стал приближаться к полю боя. В полверсте, а может быть, и больше, от перевала, поднимаясь на маленький бугор, я услышал голос полковника Херхеулидзе. Старик был от раздражения вне себя и кого-то на родном грузинском языке ругал на чем стоит свет. Когда я поднялся, то увидел полковника и перед ним стоявшего навытяжку солдата.

– Посмотрите, поручик, на этого подлеца, – обратился ко мне полковник. – Единственный трус, оказавшийся в нашем полку, да еще мой земляк из соседнего села. Скотина, спрятался в овраг, зарылся, как крот, в снегу и ждал, пока все утихнет. Да я тебе, трусливая собака, сейчас твою башку раздолблю вот этой палкой! Осрамил меня и себя. Приеду домой, всем бабам расскажу, какая ты дрянь. Убирайся сейчас же вперед, – солдат повернулся и поплелся в сторону стрельбы, провожаемый новыми очень сильными эпитетами полковника.

– Да, поручик, если бы вы знали, – говорил мне полковник, – как я жалел утром, что вас не было с нами. О наступлении я не говорю. Куда же вам было двигаться с этими полупушками по такой снежной глубине, но как вы были нужны, когда противник перешел на нас в контратаку. Вы знаете, эти гололобые[89] так нажали, что я думал, дело кончится дрянью. Отбросили левый фланг почти до Гуссен-Ага-Юрта, а дальше хоть лети в овраг до самого шоссе. Спасибо офицерам и людям. Остановились и таким метким огнем встретили врага, что тот, потеряв добрую половину, с трудом отошел к своим окопам. А дальше мне больно рассказывать. Батальоны шли выше колена в снегу, и людей косила, как траву, безжалостная смерть. Третий батальон, приняв в штыки противника, после короткой схватки очистил перевал и всю дорогу. Сейчас бой идет за дорогой. Прошу вас с пулеметами вперед, очень возможно, что противник нас вновь атакует. Двигайтесь, пожалуйста, вот на эту высоту.

Полковник, чтобы показать мне направление, поднялся со мной на небольшой гребень. Мне представилось то зрелище, остроту впечатления которого я переживаю включительно до сегодняшнего дня. Впереди в двух тысячах шагах, на длинном гребне, около двух верст тянулись брошенные противником окопы. Ближе к нам, разбросанные по всему большому пологому скату, лежали наши убитые. На первый взгляд казалось, что это поддержки перешедших гребень цепей, и только неподвижные их различные позы говорили о том, что их всех нет уже в живых.

– Вот что стало с нашим дорогим полком, – проговорил полковник дрогнувшим голосом, сняв папаху и широко крестясь.

С минуту и он, и я, и моя команда стояли в каком-то оцепенении.

– Команда, стройся, влево марш, направление на высоту, – скомандовал я и пошел вперед.

He доходя до линии брошенных неприятелем окопов, я снялся с вьюков и перешел в цепь. Через несколько минут я с пулеметами влился в роты. Противник, удерживаясь на буграх перед горой Гель и Кизиль-Чубухской балкой, упорно оборонялся, но около 3 часов дня, преследуемый нашим огнем, отошел на гору Гель и в глубь балки. Бардусский перевал окончательно был взят кубинцами и туркестанскими стрелками не слишком дорогой ценой.

* * *

К сумеркам правый фланг первого батальона соединился с левым флангом частей полковника Нагорского, наступавшего с Верхнего Сарыкамыша. На линии перед противником остались пластуны и туркестанцы. Кубинцы отошли на гребень вдоль дороги. Вечером подошли 2-й батальон и команда разведчиков. Длинной черной лентой убегая в темноту, тянулись брошенные противником окопы. От них веяло тоской и смертью. Много легло наших, чтобы добыть их. Еще больше обескровленных и искалеченных пришлось вынести с поля брани, но потери с лихвой были отомщены.

Окопы противника в полном смысле слова были завалены трупами, и приходилось поражаться его необычайной стойкости и самоотверженности. Окопы были сложены из снега, камня и бревен, так как промерзшая земля не позволяла врыться в нее. Умирая тысячами, они хотели спасти весь свой корпус, стоявший на Турнагеле, и обеспечить ему выход через перевал, но сделать этого они не смогли.

Бесспорно, что на войне самые сильные переживания человека бывают в бою, но по тяжести ощущения эти переживания можно наблюдать и после боя, когда бойцы начинают недосчитываться товарищей.

Эта печальная математика войны есть неизбежный результат всякой победы или поражения, где за единицу измерения берется человеческая жизнь или его ранения. Потери за истекший день в трех батальонах выразились около трехсот убитыми и около тысячи двухсот ранеными. Несмотря на ряд бессонных ночей, всем было не до сна. Слишком много было пережито за истекший день, чтобы забыться сном, а кроме того, приходилось считаться и с тем, что противник с отчаяния попытается нас отбросить с перевала, чтобы за ночь уйти в направлении Бардуса. Перейдя гребень, я спустился к маленькому костру. На сложенных патронных ящиках сидел полковник Херхеулидзе и диктовал донесение в штаб полка. Один из офицеров при свете костра записывал в полевую книжку.[90]

– Вечером на 19 декабря, – начал полковник тихим голосом, – я получил приказание двинуться из Верхнего Сарыкамыша с 1-м и 3-м батальонами к высоте Гуссен-Ага-Юрту, откуда совместно с Туркестанским стрелковым полком (кажется, 14-й) я должен был атаковать Бардусский перевал с западной его стороны.

Перевалив Чемурлы-Даг ночью, я подошел к указанной мне высоте. Согласно полученным мной указаниям, я должен был составить правый боевой участок и наступать в направлении горы Гель левым фланговым включительно до балки Кизил-Чубух-Дере. Левый боевой участок составляли туркестанцы, и они своим левым флангом должны были продвинуться до молоканской кочевки. В распоряжении у нас был дивизион горной артиллерии, занявшей позиции на Гуссен-Ага-Юрте.

Развернувшись, мы с рассветом перешли в наступление. Движению боевого порядка очень препятствовал глубокий снег, и, как следствие этого, я, еще не дойдя до ближней дистанции, имел уже значительный урон. В девятом часу противник сам перешел в контрнаступление, тесня наш центр к Гуссен-Ага-Юрту. Боевой порядок принужден был податься назад, но затем, встретив противника огнем, мы отбросили его к своим позициям. В одиннадцатом часу мы вновь перешли в наступление. На расстоянии восьмисот шагов до линии противника пришлось двигаться в атаку под губительным огнем. Во втором часу перевал был в наших руках, а к трем часам противник отошел к горе Гель. Потери пока в точности не могу сообщить, но они как в офицерском составе, так и у нижних чинов велики. Прошу спешных распоряжений о доставке патронов и горячей пищи.

Подписав донесение, полковник приказал отправить его в штаб полка.

– Кроме того, прошу вас, прапорщик, – обратился полковник к писавшему донесение, – отправьте казначею полка при записке для посылки родным шашку и портсигар убитого поручика Ульянова и эти три рубля ефрейтора первой роты (фамилию я не помню), которые покойник перед смертью просил переслать своим родным. Вот вам солдатское наследство.

Полковник полез к себе в карман, достал бумажник и, вынув из него деньги, передал их офицеру.

Ночь, вопреки всяким ожиданиям, прошла спокойно. Утром 20 декабря около восьми часов из балки вышла к нам партия противника с белым флагом. Один из них на ломанном русском языке заявил нам, что в балке хотят нам сдаться в плен около двухсот человек, но не решаются выйти, боясь нашей стрельбы. Мы его убедили, что огня с нашей стороны не будет, но при условии, если они выйдут без оружия, держа руки поднятыми вверх.