Уильям Локк - Счастливец

• Название: Счастливец
• Автор: Уильям Локк
• Издательство: Издательский центр «Единорог»
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-900116-16-6

В романе «Счастливец» мы встречаемся со старинным сюжетом, неизменно вызывающим симпатии читателей, — сюжетом Золушки. Только здесь он относится не к девочке, а к мальчику.

Это необыкновенная история о том, как маленький оборвыш, заброшенный, никем не любимый, истязаемый собственной матерью, но талантливый и очаровательный, как экзотический цветок, становится мужчиной, красивым, как греческий бог, и благородным, как король. Ведомый своей счастливой звездой, он идет по жизни, покоряя сердца, достигая высот и… терпит катастрофу. И все-таки, верный себе, выходит из нее победителем. Ну, а потом, как в настоящей сказке — и в настоящей жизни — женится на принцессе…

Оба романа не только занимательны по сюжету: их автор блещет эрудицией и, развлекая читателя, обогащает его массой интересных сведений. При этом романы легко и приятно читаются, благодаря своеобразному стилю Локка — доверительному и в то же время ироничному, проникнутому чисто английским юмором.

---

— Безусловно, нет! — с жаром ответил агент.

— Значит, если Бог поддержит его, это будет нарушением здравого смысла. Это было бы совсем неисповедимо.

— Я вижу, к чему вы клоните, — сказал агент. — Наш оппонент в речах своих призывает всуе имя Господне. Заметно, что он не совсем нормален в этом вопросе. Думаю, что было бы недурно сделать специальное указание по этому поводу. Все проклятое ханжество! Есть такой тип во французской комедии — как его звать-то?

— Тартюф!

— Вот именно. Отчего бы не указать на ханжество и лицемерие его вчерашней речи? Вы ловко делаете такие вещи. Как это я сам не догадался! Вы можете ему здорово всыпать, если захотите.

— Но я не захочу, — сказал Поль. — Я знаю, что мистер Фин искренен в своих убеждениях.

— Но, дорогой сэр, какое значение имеет его предполагаемая искренность в политической борьбе?

— Такое же, как разница между грязными и чистыми приемами, — ответил Поль. — К тому же, как я уже говорил вам с самого начала, мы в дружбе с мистером Фином, и я с величайшим уважением отношусь к его характеру. Он настоял на том, чтобы его партия воздержалась от личных выпадов по моему адресу, и я настаиваю, чтобы то же самое соблюдалось по отношению к нему.

— Простите, мистер Савелли, но не далее как вчера их газета называла вас балованным ребенком герцогских будуаров!

— Это было сделано без ведома мистера Фина. Мне удалось это установить.

— Хорошо, — агент откинулся на подушки шикарного лимузина. — Я не вижу причин, почему кому-нибудь не назвать Фина баловнем из прихожей Всевышнего. Вот был бы ответ! — прибавил он, наклоняясь вперед и радуясь своей эпиграмме. — Дьявольски хорошо. Баловень из прихожей Всевышнего! Это станет историческим.

— Если будет напечатано, — сказал Поль, — но это вызовет немедленный отказ консервативного кандидата.

— Таково ваше окончательное решение?

Теперь Поль наклонился вперед.

— Дорогой Вильсон, поймите, что я не забочусь о себе. Какое, черт подери, значение имеет для меня попасть в парламент или не попасть? Никакого. Поймите же, что мне важны только интересы партии и страны. Что же касается лично меня, то все это может провалиться к черту! Это мое глубочайшее, серьезнейшее убеждение, — проговорил он с непонятным Вильсону возбуждением. — Доколе я кандидат, я думаю все то, что говорю. И я говорю, что если будет хоть один оскорбительный отзыв о мистере Фине за время предвыборной кампании, то на этом и кончится ваша политическая карьера.

Агент внимательно следил за мимикой смуглого, четко очерченного и очень красивого лица собеседника. Он чрезвычайно гордился своим кандидатом и не допускал, что умственно нормальный человек может не подать за него голос. Когда впоследствии он рассказывал своей жене о разговоре с Полем, в его уме мелькнули обрывки почерпнутых в школе знаний, и он сравнил его с разгневанным Аполлоном. Сейчас, желая умилостивить божество, он сказал смиренно:

— Это было ведь только предложение, мистер Савелли. Уверяю вас, мы не хотим унижаться до личных нападок, а ваш отказ был бы непоправимым бедствием. Но прошу извинить за напоминание — вы начали нашу беседу вопросом о том, придерживается ли Всевышний здравого смысла.

— Да, так придерживается он или нет?

— Конечно, придерживается, — ответил Вильсон.

— Тогда мы победим на выборах, — сказал Поль.

Если бы он мог противопоставить энтузиазму энтузиазм, то все было бы хорошо. Человек, призванный пробудить Англию, мог бы пленить сердца картинами великого и славного будущего. Они стали бы противовесом той утопии, которую рисовал его противник, с пророческим жаром обещавший, что в его будущей стране не будет ни пьянства, ни преступлений, ни бедности, и богатому придется, очевидно, немало трудиться, чтобы предоставить комфортабельный досуг бедному. Но кроме логических доказательств Поль не мог дать ничего, а была ли когда-нибудь со времен сотворения мира толпа, способная верить логическим аргументам? Так в зимние дни избирательной кампании Сайлес Фин привлекал пламенной проповедью горячих сторонников, в то время как Поль с трудом удерживал кружок верных друзей вокруг повисших складок своего знамени.

Дни шли. Поль в последний раз говорил на митинге накануне выборов. Исключительным усилием воли он сумел вернуть себе часть прежнего огня и красноречия. Он вернулся домой, изнемогая, тотчас же лег в постель и спал до утра, как убитый, не просыпаясь.

Слуга, будивший его, принес ему газету.

— Кое-что интересное для вас, сэр!

Поль прочел заголовок, который указал ему слуга:

«Выборы в Хикней-хисе. Исповедь либерального кандидата. Необычайные сцены».

Он быстро перевел взгляд на столбцы и прочел с удивлением и болью их содержание. Случилось самое худшее — то, чего всю свою жизнь боялся Сайлес Фин.

К концу речи Фина на его последнем большом митинге человек, сидевший в рядах слушателей около платформы, вдруг прервал оратора вопросом:

— Что вы скажете о своей прошлой жизни? Что вы скажете о трех годах тюремного заключения?

Все взоры устремились с этого человека — обычного вида скверного человека — на оратора, который зашатался, как подстреленный, прислонился, чтобы не упасть, к столу, и обратил к залу посеревшее от ужаса лицо. Поднялся шум, и плохо пришлось бы задавшему этот вопрос, если бы Сайлес Фин не поднял руку и не потребовал тишины.

— Я предлагаю кандидату опровергнуть, — сказал нарушитель тишины, как только ему дали говорить, — что его настоящее имя Сайлес Кегуорти, и он был приговорен к трем годам тюремного заключения за покушение на убийство своей жены.

Тогда кандидат выпрямился и произнес:

— Это правда. Но с тех пор я тридцать лет незапятнанно прожил в страхе Божием и в службе человечеству. Я искупил мгновение безумного гнева неустанной молитвой и трудом на благо моих ближних. Все ли это, что вы можете сказать против меня?

— Это все, — ответил тот.

— Вам, избиратели Хикней-хиса, я отдаю себя на суд.

Он сел среди шумных оваций, и человек, прервавший его, был вынужден под натиском разгневанной толпы быстро и бесследно исчезнуть. Председатель поставил на голосование вопрос о доверии кандидату, которое было оказано единогласно, и заседание закончилось.

Таковы были факты, которые с ужасом прочел Поль. Он быстро оделся и прошел в кабинет, откуда тотчас же позвонил по телефону в дом отца. Он услышал голос Джен.

— Говорит Поль, — сказал он. — Я только что прочел о событиях вчерашнего вечера. Я потрясен до глубины души. Как здоровье отца?

— Он очень расстроен, — ответила Джен, — не спал всю ночь и не совсем здоров сейчас. О, это был жестокий удар!

— Ужасно. Ты не знаешь, кто это был?

— Нет. А ты?

— Я? Неужели кто-нибудь из вас думает, что я?..

— Нет, нет, — ответил печальный голос. — Я не думала этого. Я забыла, что у тебя еще не было времени разузнать.

— Как он считает, кто это мог быть?

— Кто-нибудь из бывших товарищей по тюрьме, затаивший злобу против него.

— Ты была на митинге?

— Да. О Поль, как прекрасно он держался лицом к лицу с собранием. Он говорил так просто и с таким печальным достоинством. И сразу овладел их симпатией. Но это сломило его. Боюсь, что он никогда уже не оправится от удара. После стольких лет — это ужасно…

Он дал отбой. Тотчас же доложили о приходе Вильсона. Он, сияя, вошел в кабинет с возгласом:

— Вы были правы насчет божественного здравого смысла. Господь предал нашего врага в наши руки!

Это был головастый маленький человечек, лет сорока, с жесткими черными волосами и торчащими усами, явно не из тех людей, которые способны быстро оценить все тонкости положения. Поль почувствовал к нему внезапную ненависть.

— Я отдал бы что угодно за то, чтобы этого не случилось, — сказал он.

Вильсон широко раскрыл глаза.

— Почему? Это ведь ваше спасение! Бывший каторжник — этого достаточно, чтобы похоронить любого кандидата. Но у меня есть идея, чтобы наверняка использовать…

Поль перебил его с досадой:

— Я едва ли смогу воспользоваться ею. Какой идиотизм выставлять такое обвинение против человека, который незапятнанно прожил тридцать лет! Я исполнен симпатии к нему, и доведу это до сведения всех избирателей.

— Если вы принимаете это так, — сказал Вильсон, — то ничего не поделаешь.

— Здесь нечего больше делать, как узнать, кто подбил этого человека на его заявление.

— Он сделал это по собственному почину, — ответил Вильсон с горячностью. — Никто из наших не согласился бы на такую грязную выходку.

— А теперь, когда она имела место, вы хотите, чтобы я извлек из нее пользу.

— Но это ведь совсем другое дело.

— Я не вижу разницы, — отрезал Поль.

Видя, что с его кандидатом сейчас еще труднее ладить, чем обычно, Вильсон ретировался, а Поль сел завтракать. Но не мог есть. Он был охвачен стыдом и до глубины души взволнован жалостью. Как далеко ни отстоял он от идеалов и образа жизни Сайлеса Фина, он все же чувствовал большую общность с ним. Оба они сами проложили себе дорогу из низов, обоими руководил внутренний светоч, оба стремились оторваться от своего прошлого и, каждый по-своему, жили романтической жизнью. Все, что оставалось у Поля укоризненного и недоброго по отношению к отцу, теперь растаяло. Он чувствовал себя близким ему. Упоминание о тюрьме было для него таким же ударом, как и для отца. Он видел его согбенным под этим бременем и сжимал руки в гневе и негодовании.