Василий Дюбин - Анка

• Название: Анка
• Автор: Василий Дюбин
• Издательство: Картя Молдовеняскэ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1970

«Анка» — роман-трилогия о жизни рыбаков Приазовья. В центре его — колхозная активистка, председатель сельсовета. Она мужественно выстояла в тяжелые годы Великой Отечественной войны, а потом вместе с земляками строила новую счастливую жизнь.

---

— Не посрамим!

Лукич удивленно вскинул выцветшие на солнце брови: «Гляди, уже знает… Да, моего Проньку врасплох не застать».

— Сынок! Поди-ка сюда, — окликнул Краснов.

Пронька спрыгнул со сцены, подошел к отцу.

— Что, батя?

— Да вот… бумажка тебе.

Пронька взглянул на повестку, улыбнулся озорными глазами:

— Знаю.

— Слыхал, как вы тут толковали. А отцу что ж не сказал? — упрекнул Лукич.

— Да ты, батя, с дедом Кондогуром еще в бане парился, когда я повстречал на улице секретаря сельсовета, от него и узнал.

— Пришел, значит, и твой черед, — вздохнул Лукич, запуская пальцы в короткую рыжеватую бородку.

— Никак, ты закручинился, батя?

— Плясать тоже не с чего… Единственный ты у меня… Мать померла… Вовсе сиротой остаюсь…

— Ну, батя, зря ты это… А наши рыбаки разве не семья тебе? Да и не одного твоего сына берут в армию. Вон, погляди, сколько нас, — кивнул Пронька на сцену, — целый комсомольский взвод.

— Ладно. Нечего агитировать меня. Сам понимаю. А только от этого не легче с родным дитем расставаться. На войну, чай, идешь, а не на блины к теще… Однако время бежит, надо тебе собраться да отдохнуть перед дорогой. Завтра я вас на «Темрюке» в Ейск доставлю.

— Вот это другой разговор, батя. Ребята, пошли!..

XXV

Стояли хмурые предвесенние дни. Редко выглядывало из-за туч солнце, зато часто поливали холодную землю дожди, на улицах хутора не просыхали мутные лужи. Сильными порывами налетал сиверко, задирая обветшалые камышовые стрехи, будоражил море, и оно яростно бушевало, кидая на берег косматые волны.

Павел вернулся из города в полдень. Вызывал шеф. Когда он вошел в прихожую, трое полицаев резались в карты. Четвертый сторожил погреб. Полицаи не сомневались, что их атаман приедет злым как черт. Кому могла быть приятна в такую дурную погоду прогулка до города и обратно? Но на вызов шефа не явиться нельзя было.

Однако Павел, забрызганный с ног до головы грязью, усталый и промокший, к удивлению полицаев, оказался в превосходном расположении духа. Шеф подарил ему золотые именные часы и выдал крупную сумму денег ему и полицаям — вознаграждение за утверждение на хуторе «нового порядка».

Павел достал из саквояжа четыре объемистых пачки советских красненьких тридцаток и бросил их на стол.

— От шефа за верную службу.

— Вот спасибочки, — оживились полицаи.

Один из них извлек из пачки одну кредитку, повертел в руках, внимательно осмотрел ее и авторитетно заявил:

— Сделано в Берлине.

— По-твоему, выходит, деньги фальшивые? — настороженно спросил Павел.

— Утверждать не берусь. Но ручаюсь головой за то, что печатались они не в Москве. Я, атаман, двадцать три года занимался высоким искусством фальшивомонетчика, за что шесть раз был удостоен чести наблюдать за суетой мира сего из-за тюремной решетки.

— Зря тебя не удавили в тюрьме, черта вислоухого, — засмеялся Павел и отправился, пошатываясь, в горницу. Он был изрядно выпивши.

— Тогда я не был бы у тебя, атаман, дворовым волкодавом. Кто сторожил бы твою кралю?

Павел остановился у двери.

— Ну, что она? Не звала меня?

— Нет. Все про дочку спрашивает.

— А что отвечаете?

— Как было приказано: атаман, мол, отправил свою дочку в Германию, чтоб из нее там сделали культурную фрейлин.

— Ну?

— Вздохнет и ни слова больше.

Павел закурил папиросу, жадно глотая дым.

— Спит на соломе или на перине?

— На перине. Голову на подушку кладет, твоей шубой укрывается. А вот кушать перестала. Ни крошки в рот не берет. Только воду глушит. Надо полагать, решила помереть голодной смертью.

— С нее это станется, — сказал Павел.

— А жаль. Бабенка чертовски хороша. Ей-богу, хороша. На редкость.

Павел изжевал мундштук и с досадой выплюнул потухший окурок.

— Да разве ж она человек? Это сатана! Оборотень! Третий месяц сидит в погребе, а вот… не покоряется. Гордая, дьяволица. Подыхает, а не гнется. И откуда, скажи на милость, у нее такая сатанинская силища берется?..

Павел разделся, разулся и бросился на кровать. Хотел уснуть, забыться и закрыл глаза. Но сон не шел к нему. И с закрытыми глазами видел перед собой Анку, даже ощутил ее дыхание. И так живо всплыла в памяти картина: лунная ночь… обрывистый берег… Анка обвила шею тонкими руками… обожгла поцелуем… Это было давно, одиннадцать лет назад… Но и сейчас чувствует Павел прикосновение горячих девичьих рук. Поцелуй тот горит на его губах… мутит рассудок…

Павел вскочил с кровати, выбежал в прихожку:

— Не могу!.. Не могу, чтоб ее верх был… Я не переживу такого позора, — понизил он голос и сразу как-то обмяк, сгорбился.

— Успокойся, атаман. Возьми себя в руки. Не позволяй нервам шалить.

— Ду-ра-ки… Разве можете вы понять, что делается у меня вот тут, — и он ударил себя кулаком в грудь. Тяжело ступая, прошел к столу, сел на стул. — Там, в саквояже, коньяк…

Полицай откупорил бутылку, налил полный стакан коньяку. Павел выпил одним духом, стукнул об стол стаканом.

— Еще!..

После второго стакана уронил голову на стол и заплакал.

Полицаи притихли. Кто-то из них прошептал:

— Пускай уснет…

Павел медленно поднял голову.

— Не до сна мне… Вот что… Отправляйтесь двое и посмотрите, на замке ли курень Анки. Кажется, на замке… А ключ, наверно, у этой старой хрычовки… У Акимовны. Не найдется ключ, сбейте замок. Пригоните баб, и пускай они уборку произведут в комнатах… Кровать надо поставить… постель добыть, ежели ее нет в Анкином курене… Вы знаете, как это надо сделать… Да! И чтоб корыто было, горячая и холодная вода…

— Все будет в порядке, атаман.

— Наколите дров, затопите печь… Возьмите из нашей кладовой хлеб, сахар, муку, окорок… Словом, провианту всякого… харчей, значит, побольше, и отнесите все это туда… Дайте-ка еще коньяку…

Полицай откупорил вторую бутылку, наполнил стакан. Павел отпил один глоток, облизал губы.

— Когда все будет готово, приведете туда Валю. Ежели Акимовна станет противиться, возьмите девчонку силой.

— Хорошо, атаман.

— Один из вас останется там, в курене, а другой — ко мне с докладом. Идите.

Оставшийся с Павлом полицай, дымя папиросой, покачал головой:

— Не понимаю я такой любви, атаман.

— Дай срок, поймешь, — желчно засмеялся Павел. Он отхлебнул коньяку и продолжал: — Я в детстве знаешь, что делал?.. Сажал на ладонь маленьких, в желтом пушку, цыплят, сжимал пальцы в кулак и выдавливал из них пузыри, как из рыбешек. Так поступлю я и с Анкой.

— Тогда какого черта ты с ней нянчишься, сам от любви сохнешь?

— Дурень, любовь была да сплыла. Осталась одна злоба. Она, как огнем жжет… Я из-за нее, из-за проклятой, родного батьку в ссылку упек… Ну, думаю, теперь буду владеть красавицей. А она как поступила? До колхоза не допустила меня, из своей хибарки выгнала, когда я хотел осчастливить ее, к себе как жену взять. Это как, по-твоему, можно стерпеть?

— За что же прогнала?

— А ни за что. Я, видишь ли, по пьянке шлюхой ее обозвал, а дочку ублюдком…

Павел помолчал.

— Ну, сбежал я в город, работал на заводе. Забылся… Девок там хватало. Да вот прошлым летом, как раз перед войной, получил отпуск и черт меня дернул приехать сюда… Увидел Анку и, поверишь ли, словно бы тисками сжало сердце. Опять возгорелся любовью к ней… — Павел криво улыбнулся. — Она же, стерва, вызвала в сельсовет, поиздевалась надо мной и чуть ли не взашей вытурила… На весь хутор осрамила… Разве можно забыть такое?.. Нет, порода Белгородцевых такой обиды не прощает… Я ей придумаю страшную казнь.

— Надо думать, курень ты готовишь для нее? — полицай косо посмотрел на Павла.

— Для нее, стервы.

— А к чему это, если хочешь казнить ее?

— Чтоб она уверовала в меня… Покорилась при всем народе… Мне надо сломить ее упрямство…

— А потом?

— Поиздеваюсь над ней всласть… опозорю… осрамлю… и уничтожу. Понял теперь, что ни от какой я любви не сохну. Злоба во мне горит, душу обжигает…

— А если не покорится?

— Немецким солдатам отдам на посрамление, а потом — в Германию ее… на рынок.

— А дочку?

— И ее на рынок… Чтоб и следа не осталось!..

Павел уронил голову на стол, промычал что-то и затих.

Павел проснулся в постели. Спал он так крепко, что не чувствовал, как полицай перетащил его на кровать. В горнице было темно. Только на полу, протянувшись от приоткрытой двери, лежала узкая, желтоватая полоска света. Поднявшись, Павел опустил на холодный пол босые ноги, поскреб ногтями волосатую грудь, крикнул:

— Эй, кто там есть?

В горницу вошел полицай, держа в руке лампу.

— Еще не вернулись?

На крыльце послышались тяжелые шаги.