Александр Кудрявцев - Железные Волки. Небо славян

• Название: Железные Волки. Небо славян
• Автор: Александр Кудрявцев
• Жанр: Боевое фэнтези
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-096057-6

Война пришла на порог дома князя Ратмира и его обедневшего рода Железных Волков. Нужно старую крепость с горсткой людей от стаи викингов оборонять. Ночная нечисть вместе с зимними холодами просыпается.

Много испытаний ждет того, кто не побоится принять вызов морского конунга в плаще из человеческой кожи. Весело и страшно будет тому, кто полюбит ворожею.

Но молодой воин Ратияр, сын Ратмира, знает – трудная судьба необходима, чтобы ее побеждать.

---

Он не удивился, когда Лебедь объявила, что уходит с более удачливым в торговых делах византийцем. Просто молча пошел к кораблю соперника и порубил снасти топором. Увидев его лицо, купец решил не вмешиваться, оценив свою жизнь дороже.

Она все равно ушла, ночью, тайком. Он слышал, как она осторожно собирается посреди ночи, стараясь его не разбудить, и уговаривает Усладу быть потише. Он смотрел в темноту и понимал, что остановить упрямую красивую жену может лишь удар грома или секиры, но ни того ни другого он никогда ей не желал.

После их ухода дом Барсука, по которому еще бродили две стройные тени, внезапно сгорел дотла, а сам он поселился на краю деревни, в высоком доме с резным коньком, где и старел в одиночестве, давая уроки сыновьям достойных людей.

Ухаживала за стариком слабоумная дородная баба по прозвищу Маланья. Ей присматривать за гостьей и поручили.

Лед Ладоней держалась скромно, с челядью была приветлива, принялась по хозяйству помогать. Однажды, когда удивленная баба попыталась отобрать у нее топорик для лучины, брошенное в сердцах лезвие ударило в стену с такой силой, что с тех пор в доме Барсука Ингрид не перечили.

Часто заходил Ратияр. Хмурившейся Мирославе объяснял, что учит с чужачкой язык норегов – и правда, учил. А потом весь вечер что-то вполголоса рассказывал Льду Ладоней, пока недовольная Маланья не зажигала огоньки в плошках со свиным жиром.

* * *

Так прошли зима и весна. Вестей от отца Ингрид по-прежнему не было, и Барсук посоветовал обратиться к дальней родне Ратмира – ярлу свеев Браги Сигурдсону и позвать его на помощь в будущем путешествии. Тот откликнулся охотно и передал весть, что прибудет как только закончит весенний поход – ближе к середине лета. На общем совете старик призвал подождать родню с севера. Ратияр не возражал.

Когда Ингрид окрепла настолько, что Барсук разрешил ей долгие прогулки, Ратияр сажал девушку на Нафаню, и троица выходила в поля за курганы. Она до сих пор с улыбкой вспоминала, как он в первый раз тогда зашел к ней, а следом просунулась оседланная Нафаня, жующая клок свежей травы. Оба были веселы.

– Солнце в дуб[17], а ты сидишь! – Ратияр чуть не подпрыгивал на месте от нетерпения. – Барсук разрешил сегодня тебе с нами! Идем быстрее!

Ингрид, сама от себя не ожидав, повела себя как та маленькая девочка с норвежского фьорда: забегала, засуетилась, выставила Ратияра и Нафаню за порог, принялась сарафаны примерять, потом сама на себя разозлилась за суету и нарочно выбрала самый простецкий, из некрашеного льна. И все равно заметила, как глаза Ратияра блеснули, когда он увидел ее в красном плаще при серебряной фибуле и сверкающей цепи, что поддерживали две овальные броши на груди.

Парень помог ей забраться на лошадь, а та нетерпеливо запрядала ушами в ожидании долгой прогулки.

– Ну идите, идите, – прошамкал старик, провожая их за околицу.

Он долго смотрел им вслед, покачивая головой и прислушиваясь к смутному чувству тревоги, что росло в груди день ото дня.

* * *

– Даже ветер шумит по-особенному. – Ратияр остановился у высокого кургана, присел на корточки и коснулся густой травы на насыпи. – Отец здесь лежит.

Он прищурился, помолчал.

– Скегги называл это быстрой войной. Люди из-за моря часто приходят к нам, чтобы жечь и грабить. Вы привыкли к набегам из-за угла и считаете это войной. Резню безоружных – победой. Привыкли думать, что если первая атака успешна, то побежденным остается лишь задрать лапы кверху и подставить горло. С кем-то так и получается. А с нами не проходит. И вряд ли когда-нибудь пройдет. Характер не тот.

Убийца Пса сорвал травинку и сунул в зубы.

– Мы добродушны и ленивы. Нас можно застать врасплох. Мы медленно запрягаем. Но если у вас первое поражение – это повод сдаться, для нас – лишь начало беседы. И тогда мы упираемся и стоим насмерть. А там, как говорил мой отец, чужого нам не надо, но свое мы отберем!

Ингрид улыбнулась, чуть склонив голову и не спуская зеленого взгляда с затвердевших скул Ратияра.

– А так не злые мы… Чего злобствовать, если все есть? У вас одно море, а у нас – вон сколько их! Неба – море. Земли – море. Лесов – океан! Посмотри!

Ратияр снова улыбнулся, раскинул руки, задрав лицо в глубокую синеву с целой стаей позолоченных Даждьбогом облаков. День клонился к концу, улыбаясь устало и мягко, кроны деревьев на склонах пологих холмов пушились, будто клубки зеленой шерсти, голубая кромка лесов во весь горизонт смыкалась в великанское объятие.

– Здорово, правда?

Лед Ладоней кивнула, вытащила из нарядной ташки, украшенной серебряными пластинками, кусок бересты, нацарапала несколько строчек.

– Северное сияние? А что это? – не понял Ратияр.

Спица быстро заблестела на солнце.

– Занавески? На небе? Не видал… – Юноша заметил, как поджались резко очерченные губы, и торопливо добавил: – Но это не значит, что у нас этого не бывает. Может, происходит. Но редко…

Они бродили до темноты. Ратияр показывал цветы, называя их имена, Ингрид писала их названия по-скандинавски.

– Иван-чай, – сказал Ратияр, показывая рукой на фиолетовые острова, волновавшиеся ветром на лугах, – если у лета есть сердце, то оно вот такого цвета.

«Он похож на цветы у наших горных озер», – написала Ингрид. Она спрыгнула со старой кобылы, которая тут же шумно и укоризненно вздохнула, и побежала рвать цветы для венка.

Сплела большой, мохнатый от зелени, с желтыми одуванчиками, голубыми колокольцами и белыми звездочками тысячелистника, со смехом нахлобучила Ратияру на голову. Юноша улыбнулся в ответ, осторожно поправляя корону Конунга Трав, как назвала его Лед Ладоней.

Потом они забрели в лес, прошли вдоль усеянной солнечными лоскутами опушки, обменивались именами деревьев. Когда на небе высыпали первые звезды, свернули домой. Заметно уставшую Ингрид Ратияр посадил на вновь недовольно вздохнувшую Нафаню.

– Вон, видишь, в небе будто молоко разлили? Это Утиная Дорога. Она перелетным птицам осенью путь указывает.

«Путь Одина», – царапала на бересте девушка.

– А там – Ковш, его еще Сохатым называют. Самая яркая звезда в нем – Кол. Ну, на который конскую привязь набрасывают.

«Повозка Одина».

– Один тут, Один там… Ни ума, ни воображения… – Ратияр, прищурившись, с любопытством наблюдал, как медленно закипает его спутница.

«Есть еще Прялка Фригг[18]. Но я ее не вижу», – обиженно царапала Ингрид.

– А Фригг – это кто?

«Жена… Одина…» – Ингрид покраснела, вдруг испытав стыд за нехитрую фантазию предков. Хорошо, в темноте незаметно.

– Ах-ха-ха! – веселился Ратияр. Девушка полыхнула взглядом, юноша осекся. – Да ладно тебе… я ж не со зла…

И снова залился смехом. Ингрид дулась изо всех сил, но юноша хохотал так заразительно, что и она невольно заулыбалась.

– До завтра, – сказал Ратияр, проводив ее до околицы.

Она улыбнулась и легко махнула ему рукой, обожгла зеленым пламенем, скрылась в сумерках, уводя с собой Нафаню и его спокойные сны.

С тех пор они часто выходили побродить. Проводив Ингрид домой, Ратияр торопливо прощался и уходил в душистые от июньского разнотравья сумерки. Он стал задумчив и строг, днем часто уходил к пристани и сидел так, глядя на прибывающие корабли. И даже перед купальской ночью от общего веселья сбежал.

* * *

Еще с утра на Купалу дети под надзором стариков шли собирать целебные травы. Женщины на рассвете купали гладкие тела в утренней росе: «Выйду я на волю, поклонюсь чистому полю, солнцу красному, месяцу ясному, четырем сторонам, четырем ветрам. Ой вы, братья мои, буйные ветры, отнесите от меня сухоту, сердцу маету. Чтоб руки не сохли, чтоб ноги не сохли, слово мое крепко, как бел-горюч камень алатырь».

Перунов цвет, чертополох, – на ворота от злого глаза, на двери сараев, чтобы животных нечисть не трогала, а его дымом хорошо хлеба окуривать. Плакун[19] – трава всем травам мать, духов усмиряет, клады открывает, а если других трав коснется, то у них волшебной силы прибавляется. Даже злая крапива на Купалу доброй становится, отвар из нее, на эту ночь собранную, тело делает чистым и белым, как молоко.

Женщины делали венки, вплетали в тяжелые волосы фиолетово-желтые цветки иван-да-марьи и будто бы вечно припорошенные пылью стебли полыни от ведьминых чар. Совсем мелкая детвора в отцовских некрашеных рубахах до пят с визгом обливала встречных речной водой, никто не обижался – лили на здоровье!

После заката взрослые уходили к реке на таинство.

Ночь на земле превращалась во второе небо, где под возгласы, шепот и смех оживали в темноте созвездия из огней факелов в руках и распускались ночные солнца купальцев-костров.

«Подолу огонь оберег меня, подолу огонь оберег меня», – наговаривают мужчины и женщины. Их нагота чиста, словно пламя, тела танцуют над землей лепестками костров.

«Чур-Чурило, стар-перестар, ты веди, отваживай, да от нас поваживай, ты веди, поваживай, да от нас отваживай!»– кружатся ряженые, творя заново мир, повторяя кражу Живы сыном Чернобога и спасение ее Богом-Богатырем.