Ангелина Прудникова - Твёрдость по Бринеллю

• Название: Твёрдость по Бринеллю
• Автор: Ангелина Прудникова
• Издательство: Издательство «Правда Севера»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1999
• ISBN: 5-85879-006-2

---

Таня ходила по турбазе потерянная, мрачная, виноватая. Вадим следовал за ней тенью, был внимательнее, чем обычно, как мог, ненавязчиво отвлекал ее от черных мыслей. И постепенно молодость, развлекающая обстановка черноморского курорта взяли свое. Через несколько дней Таня почти отошла, отмякла — смирилась с тем, что все равно уже ничего не поправить. Ничем. И никак. И вскоре жизнь для неё обрела свой смысл.

***

После окончания кавказской путевки Вадим предложил Тане слетать в Крым — оставалось еще целых три недели от каникул. Тане хотелось домой — ей эта экзотика уже надоела, от южной красоты она устала, но Вадим убедил ее, что ехать надо, потому что он договорился с друзьями встретиться в Ялте и подводить их нехорошо, а без нее он лететь не может.

— Ты же моя теперь, ты тоже не можешь без меня, да? — ласково-настойчиво убеждал он ее.

И Таня поддалась на уговоры — действительно, нехорошо подводить друзей, раз договорились. Да и куда она, в самом деле, без него?

В Крыму они встретились с двумя товарищами Вадима и поселились в поселке на берегу моря, недалеко от Ялты. Таня жила в комнатке вместе с хозяйкой, которая их приютила, а Вадим с друзьями спали прямо в саду, под натянутой на случай дождя клеенкой, хотя платили за «койку» исправно.

Крым Тане неожиданно понравился — здесь было какое-то иное и море и солнце. Целыми днями они лежали на камнях у воды и млели от ничегонеделанья. Таня радовалась жизни, теплу, свету, и за этой радостью совсем забыла о бабушке…

И вдруг, спустя неделю безоблачной жизни, Таня — единственная из четверых — заболела непонятной, жестокой болезнью. Скрутило ее сразу, за один вечер. Ночь она провалялась в бреду, какого никогда не испытывала: какие-то пространные, но плоские, невиданные неземные образы валились на нее с высоты, падали ей прямо на живот, и это было очень больно, но вырваться, уйти от тяжелого сна, от этой боли, у Тани не хватало сил. Бред прерывался только тем, что она вскакивала и инстинктивно, «на автопилоте», во власти кошмара, бежала во двор, в грязную общую уборную. Это повторялось часто и бесконечно, и к утру Таня лежала в постели без сил, белая как полотно, с «высокой для желудка» — как определила всполошившаяся хозяйка — температурой. Хозяйка же решила, что у Тани отравление.

Утром она, с помощью Вадима, подняла слабую Таню с постели, чтобы заставить ее выпить целых три литра розового раствора марганцовки — для прочистки желудка. Таня, готовая на все — не дай Бог, холера! — не отказываясь, послушно пила, кружку за кружкой, теплую мерзкую жижу и, тут же, засунув два пальца в рот, блевала в подставленное ведро. После промывания энергичная хозяйка применила все известные методы, чтобы привести постоялицу в чувство без постороннего, тем более медицинского, вмешательства: она работала в санатории и не имела права сдавать свое жилье приезжим, так что огласка была не в ее интересах. Напоследок, после всех процедур, Тане дали выпить кружку рисового отвара и уложили в постель.

После этого ей не давали есть два дня. Метания в уборную прекратились, но Таня лежала в постели без сил. Вадим наведывался к больной и хлопотал возле нее, за что хозяйка была ему очень благодарна. На третий день он принес с рынка курицу, выпотрошил, сварил бульон и сам покормил им Таню.

Таня возвращалась с того света: дело пошло на поправку. Только после такого форсированного «доморощенного» лечения в организме ее что-то как бы надтреснулось: снадобья так ее «закрепили», что у нее пропала надобность справлять нужду — даже желания не появлялось. Таня поудивлялась день, другой, а на третий — забыла и стала обходиться как-то без этой надобности, словно человеку это совсем не нужно. О своей новой особенности она никому не рассказывала, да и не придавала, по молодости, этому значения: нет — и не надо, так даже удобней. И все же постепенно она поправлялась.

Однажды вечером Вадим повел еще слабую Таню прогуляться. Они пошли к морю, спустились по отвесной лестнице в сто двенадцать ступенек к воде, Вадим сам выбрал на пустынном берегу огромный плоский камень, еще хранивший дневное тепло, и они улеглись на нем рядом, лицами к звездам. Вадим, пользуясь покровом темноты, сжимал Танину руку, но все же боялся признаться, для чего привел ее сюда, на безлюдный берег. Она стала ему еще дороже за время болезни, и сейчас прелесть теплого вечера, глубина темного неба с остановившимися звездами звали его к любви. Близость тонкого девичьего тела вызывала у него мучительное, страстное желание, которое он не мог скрыть, но, не оскорбляя своими просьбами Таню, решался только крепко обнимать ее распростертое слабое тело и глухо стонал, сдерживая страсть и не позволяя себе большего: он берег ее, берег ее для себя. «Вернемся — поженимся, вот только комнату отремонтирую», — твердо про себя решил он.

***

К радости Тани, пришло наконец время покидать поднадоевший юг и возвращаться на холодный, но такой родимый север, где и болячки-то все исчезают бесследно, стоит только вернуться.

Готовясь к отъезду, Вадим накупил целый рюкзак фруктов: груш, персиков. Таня удивилась:

— Зачем?

— Родителям отвезу, они же тоже хотят.

Такая однобокая заботливость Тане почему-то не понравилась.

— А мне? Я тоже хочу своих порадовать.

Вадим снисходительно улыбнулся:

— А ты свои денежки уже проела.

Таня почувствовала себя незаслуженно обиженной. Вадим повернулся к ней какой-то другой стороной. А впрочем, пусть она приедет без «даров юга» — только бы скорее домой, домой!

По приезде Таня первым делом выспросила у матери, как болела и умирала бабушка. И мать рассказала, что последние две недели бабушка уже не вставала, не ела — только пила, у нее не было сил даже оправляться. Дочери были рядом, но не знали, как помочь матери, а до врача было далеко… А перед самой смертью бабушка вдруг почувствовала облегчение, какой-то душевный всплеск — вроде как в молодость вернулась, — и, лежа, пошевеливая только ступнями ног — пыталась еще и приплясать, — спела частушку с матерком, про Дуню. А через два часа умерла.

Таня, застыв, слушала мать. В ее голове снова проносились последние события. Бедная бабушка… И Таня тоже бедная. Ведь ее организм — Таня не говорила об этом матери — отказывается нормально функционировать — справляет только «малую нужду» — уже две недели. Таня это как-то переносит — благодаря молодости, что ли… Но что-то тут созвучное, какая-то преемственность наблюдается… А может, это ее наказание? За равнодушие ее. Мать бы, конечно, если б знала, сразу сказала: «Это тебя Бог наказывает», — но она не знает ни о Танином вещем сне, ни о болезни и ее последствиях. Да Таня и сама рада бы принять любое наказание, лишь бы хоть чуть-чуть искупить свою вину… Но разве искупишь? Она не могла никак свыкнуться с мыслью, что бабушки больше нет, и никогда не будет, и что ей никогда уже не увидеть ее, не услышать ее сказок, ее голоса, не прижаться к ней — и ничего не исправить, ничего не замолить… Она предала бабушку, предала ее любовь, ее скупые признания Тане: «Больше всех тебя люблю», — она не вняла зову ее огромной, пробившей расстояния любви, желанию увидеть перед смертью любимую внучку, — предала…

***

На следующее утро Таня засобиралась — поздно! — ехать в деревню, чтобы навестить хотя бы кладбище, где в родной ее земле похоронена бабушка. Вадим и на этот раз, на правах жениха, вызвался сопровождать ее в поездке. Два часа пути — только два! — и теплоходик их пристал к высокому обрывистому берегу. Выйдя на грубо сколоченную деревянную пристань, Таня и Вадим поднялись на угор, а потом, утопая в пыли дороги, бегущей меж зеленых поскотин[1], пошли к деревне, чуть видневшейся вдали.

Привыкнув к постоянному присутствию Вадима, Таня не замечала его, она с грустью думала о бабушке, перебирая в памяти все, что знала о ней, а и знала-то она немного: то, что родилась бабушка в этих краях, росла в бедности — семья осталась без кормильца, и ей, старшей, пришлось работать за мужика… А потом красивую, работящую Дуню отдали замуж по сговору — за нелюбимого, да богатого, коего она и в глаза-то никогда не видывала, но пришлось с ним век прожить, да и неплохо: семерых детей вырастила, тринадцать внуков вынянчила. Не то что родные дети — все невестки и зятья «мамой» ее называли, не потому, что таков был порядок, а потому, что всем была матерью, заступницей, а внукам — доброй бабушкой, пестуньей да защитницей. И в них, детях и внуках, только и сохранилась…

За деревней Таня и Вадим вышли в поле и, увидев вдалеке поблескивающие на солнце кресты, направилась туда.

Кладбище было совсем небольшим, но Таня не сразу отыскала бабушкину свежую могилу. Серый холмик увидела она да памятник с фотографией бабушки в платочке — вот что от нее осталось… И все же Тане не верилось. Как она ни силилась, не могла представить, как гроб с бабушкиным телом загружают в лодку, чтобы рекой везти его до кладбища, потом несут на руках, опускают в могилу… Таня во все глаза смотрела на фотографию, на добрые, жалеющие бабушкины глаза. Ей показалось — вот-вот бабушка оживет, скажет: «Что, Танюшка, пришла? Я ждала тебя…» Но нет, нет: ни зова, ни звука, ни тепла — лишь холод, теперь уже навсегда!.. Таня словно окаменела. И снова слезы вины и жалости закипели в ней. Смутно обвела она взглядом кладбище, и таким оно показалось ей серым, неприкаянным… Холмики, покрытые дерном с пожухлой травой, ни одного деревца, ветер гонит песок между могил, пусто, одиноко, тихо, даже птички не чирикают, и, всего лишь в метре под землей, кверху лицами — покойники, десятки покойников: они смотрят на нее с облезлых фотографий… И — ничего больше, ничего! Внезапно жуткий страх охватил Таню.